Чародей и дурак - Джулия Джонс

— Что такое ты говоришь, Джек?

— Я говорю, что, если Тирен был добр к тебе, это еще не значит, что он не может быть дурным человеком.

Таул улыбнулся — уже без горечи.

— Можно подумать, ты знаешь, о чем говоришь.

Джек потряс головой — он пока не желал касаться сокровенного. Теперь не время и не место для этого.

— Я знаю одно: мы с тобой на одной стороне, а Тирен — на другой. Он борется против Мелли — стало быть, он нам враг. — Джек вспомнил то, что в напряжении последних минут ускользнуло от него. — Ты сам, когда увидел этих двух рыцарей, подумал, что они посланы Тиреном убить нас обоих. Потому ты и услал Хвата.

Таул, не отрицая этого, встал.

— Утром ты сказал мне, что согласился ехать на Ларн, потому что тебе это на роду написано. А мне вот на роду написано служить другим. Сперва матери, потом сестрам, потом Тирену. Теперь Мелли. Я не дурак и признаю, что Тирен — мой враг. Быть может, мне придется даже выступить против него. Но знай: пока я не получу неопровержимых доказательств его вины, я не желаю слышать о нем ни одного худого слова. — Таул повернулся, готовясь уйти. — Нельзя отворачиваться от того, чему служил, только потому, что у тебя появились новые обязанности.

Джек посмотрел, как он уходит, — вероятно, чтобы поискать Хвата. Единым духом проглотив эль, оставшийся в кувшине, Джек вышел вслед за Таулом. Рыцарь мудр во многом, но один трудный урок ему еще предстоит усвоить.

XVIII

Мелли, как всегда, соскребла сало с хлеба. Масла Грил ей не давала, и приходилось довольствоваться чем есть. Нынче, судя по запаху, это был растопленный ветчинный жир. Мелли задрала платье и втерла сало в живот — туго натянутая кожа сразу впитала его.

При этом она разговаривала с ребенком, нашептывая ему всякий ласковый вздор. Это было ее любимое время дня: для Грил и Кайлока слишком рано, и можно сидеть на жестком стуле, закутавшись в шаль, и воображать, что Таул скоро придет за ней.

Ну не странно ли? Всю жизнь она думала, что люди, предающиеся мечтам, — это слабые, никчемные глупцы. Теперь она поняла, что ошибалась. Мечты дают силу — большую силу. И когда в жизни ничего больше не остается, кроме боли и страха, сила, почерпнутая в воображаемых мирах, помогает выстоять.

Итак, Мелли сидела, втирала сало в кожу и мечтала. Если не смотреть на руки и ноги, можно порой забыть, где находишься.

Удивительно, сколько всего может вынести человеческое тело. А может быть, это беременность придает ей стойкости. Если Кайлок связывает ей руки, а он часто это делает, следы от веревки заживают через каких-нибудь два дня. Ожоги от воска держатся дольше, зато синяки иногда сходят на другой же день. Сейчас у нее на правой ладони небольшой ожог от свечи и правое запястье вывихнуто.

Есть ли синяки на лице, Мелли сказать не могла. В комнате не было ни зеркала, ни стекла. Но если они и есть, не Кайлок в этом повинен — он никогда не бьет ее по лицу. Только Грил это делает.

Кайлок никогда не трогает ни лицо, ни живот.

Кто-то отодвинул дверной засов. Мелли поспешно опустила платье, вытерев сальные руки о подол. Желудок свело, и ребенок сразу выразил свое возмущение, лягнув ее в живот. Какой бы здоровой она себя ни чувствовала, какой бы сильной ни делали ее мечты, звук отодвигаемого засова мигом лишал ее всякого мужества.

Вошел Кайлок. Мелли сразу поняла, что пока он нормален, — глаза смотрели остро, как у лисицы.

— Доброе утро, моя дражайшая, — сказал Кайлок. Двигался он словно танцор, пляшущий с ножами, — грациозный, настороженный, губительный.

Мелли хорошо изучила его за последний месяц и знала, что нужно говорить и чего не нужно. Она чувствовала его настроения и научилась их распознавать.

Она знала теперь, чего он от нее хочет.

Сейчас еще рано, и он нарядно одет — значит крови не будет. Но перчатки на нем шелковые, не кожаные — значит он все-таки будет ее трогать. Сложив руки на животе, Мелли приветственно склонила голову.

— Я рада, что вы выбрали время посетить меня.

Эти слова жгли ее точно соль рану. Они оскорбляли ее ребенка, ее гордость и память об отце ребенка — однако она их произносила. Ибо она знала теперь, чего хочет Кайлок, и знала, что сможет выжить лишь в том случае, если будет с ним ладить. Если она не будет этого делать, то умрет немедля.

Она была уверена, что Кайлок безумен. Безумие ведет его темными извилистыми тропами. Той ночью в башне, когда упал фонарь и камыш загорелся, она каким-то образом сделалась маяком на его черной дороге. Он возомнил, что она ему нужна, возомнил, что она может спасти его. Она не могла пока догадаться, что именно он задумал, но знала, что ее беременность играет в этом важную роль. Он коснулся ее живота только раз — послушать, как шевелится ребенок.

Но не один Кайлок что-то замышляет — есть свой замысел и у Мелли. Да, она заперта здесь — даже высокоградская армия не спасет ее, хотя отец, конечно, сделает все возможное. Ее стерегут день и ночь, и дверь ее на замке. Единственная надежда — это Таул. Когда они с Джеком завершат свое дело на Юге, он вернется и спасет ее. И ничто не остановит его — ни стены замка, ни вражеская армия, ни Кайлок, ни даже Баралис.

Все, что от нее требуется, — это дожить до его возвращения.

И если один только Кайлок мешает Баралису казнить ее, она будет терпеть, будет поощрять его и даже вести себя почтительно. Будет, чего бы это ни стоило.

Кайлок опустился перед ней на колени и взял ее руку в свои. Перевернув ее обожженной ладонью вверх, он спросил:

— Прояснила ли боль твое зрение?

Мелли уже знала, что вопрос этот — с подвохом. Если ответить «нет», он опять сделает ей больно, где-нибудь в другом месте. Ответишь «да» — он причинит боль там же. «По крайней мере я могу выбирать», с угрюмой улыбкой подумала Мелли.

Она кляла свою руку за то, что та дрожит, и сердце — за то, что оно так сильно бьется. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вытянула руку перед собой. Пусть ладонь будет подальше от живота.

— Прояснила, государь. Ночью я увидела мои грехи, выложенные в ряд и снабженные ярлыками, — точь-в-точь на прилавке.

Просто удивительно, какую чушь она способна нести. Она метнула взгляд на Кайлока.

Он кивнул и встал. Мелли знала зачем — чтобы взять свечу у кровати. Грил ставила свечу, но не давала зажигательных приборов. Кайлок всегда носил с собой огниво.

Кремень ударил о железо, и Мелли закрыла глаза, охваченная ребяческим ужасом перед болью. Желудок сжался в комок, и она задрожала всем телом. Кайлок подошел к ней с горящей свечой в руке. Глаза его стали пустыми. Мелли, чувствуя жжение в горле, сглотнула и сосредоточилась на одной мысли — на том, что только и имело смысл в этой безумной муке, звавшейся теперь ее жизнью.