Венец всевластия - Нина Соротокина

Да и не искал он, жизнь сама несла его мощным потоком, и много в том потоке излучин, колен и крутых поворотов. От первой жены, тихой железобетонной сотрудницы, ушел без скандала. Ее судьба неизвестна. Походил в бездомных холостяках — не понравилось. В злые минуты Юлия Сергеевна говорила, что приглянулась Павлу именно просторной квартирой, но это слишком грубо. Была любовь, была, и не столько квартира, сколько характер ее обладательницы был для Павла залогом надежности и крепкого бытия. Через год появился Ким. Павел бредил тогда Киплингом, отсюда и имя.

Уже когда все летело под откос, подруга выговаривала Юлии Сергеевне: «Ты, дурочка, не поняла, что он не главный режиссер, а просто режиссер, а разница между первым и вторым такая же, как между автором книги и ее корректором». Ах, совсем не в этом дело. Если бы не водка, они бы и по сей день жили вместе, и она простила бы мужу его ненормированный рабочий день, и длительные экспедиции, и скромную зарплату. Трезвым Павел был обаятельнейшим человеком, особенно пленяла его удивительная искренность. Он не хотел и не умел врать, правда, в отношениях с людьми имел широкую система допусков. «Ты конформист», — кричала ему Юлия Сергеевна, а он отвечал: «Нет, просто я всех понимаю».

Она его любила. Но беда была в том, что болезнь прогрессировала. Теперь он ездил домой только для того, чтобы «расслабиться». Приезжал уже навеселе, добирал дозу и засыпал, где придется. Грустное зрелище! До сих пор стоит перед глазами картина: бездыханный отец лежит на косо брошенном на пол матрасе — ни подушки, ни одеяла, а маленький Ким, торопясь в туалет, перелезает через него, как через бревно в лесу.

Ушел… и спасибо! Забыто и вычеркнуто. Правда, эту простую истину Юлия Сергеевна не сразу поняла. Еще казалось, что можно подлатать, сшить, подлечить. Иначе зачем бы она решилась на унизительный разговор в присутствии новой пассии Павла?

Пресловутую рукопись притащил в дом сумрачный субъект с лицом такого цвета, словно его травили отбеливателем, то есть бледный, как смерть, и еще фурункул под ухом. Одет вполне пристойно, только не по возрасту. Молодежный пиджак был ему великоват, явно с чужого плеча, а может, свое, двадцатилетней давности, донашивал. Не стоит этот тип отдельных воспоминаний. Вероятно, и фурункул она выдумала. Одно точно, на безволосой, как у евнуха, скуле имелся какой-то явный непорядок. Может, шрам или родинка…

Ким тогда жил у Любочки. Родилась уже Сашенька или нет? Да, конечно, видимо, ей был год. Субъект пришел вечером, когда Юлия Сергеевна никого не ждала. Вначале она удивилась, потом испугалась, в Москве трусили от каждого шороха и даже по телевизору предупреждали: «Прежде чем открыть дверь, непременно спросите: “Кто там?”». А она не спросила. Субъект понял ее смятение и поспешно проговорил, как Германн:

— Не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь. Я к вам от Павла Ивановича.

Примечательно, что она сначала не поняла, какого Павла Ивановича субъект имеет в виду, и стала перебирать в уме знакомых. А гость уже шагнул за порог и, не спуская с нее глаз, затарахтел скороговоркой:

— Вы ведь Юлия Сергеевна? Очень, очень рад. Я вас сразу узнал. Паша вас очень точно описал. Он много о вас рассказывал. С восхищением, между прочим.

— Так вы от моего бывшего мужа, — она невольно скривилась. — Какие у него могут быть ко мне дела?

— Вот, просил передать. Тут бумаги, — субъект наклонился и зашептал доверительно, хотя подслушивать их было совершенно некому, — он книгу писал. Большой мудрости вещь. Павла Ивановича, знаете, очень интересовали проблемы православия. Это роман, — и он протянул завернутый в газету, обвязанный бечевой верткий пакет.

— Но почему — мне?

— Насколько я знаю, сынок у него есть. Может, и заинтересуется.

— А вы кто такой?

— Друг Павла, — в голосе субъекта прозвучала легкая обида, мол, могли бы догадаться.

Что она думала в этот момент? Да ничего. Думать вообще не хотелось, не моглось. Весь коридор заполнился злобным раздражением. Как он посмел, этот эгоист, неудачник и пьяница, ее бывший муж, напомнить о себе таким способом? Как он решился послать гонца с глупым поручением, если за все эти годы даже в пьяном угаре ни разу не снял телефонную трубку и не поинтересовался — как живет сын?

Но что делать? Принеси этот вымоченный в формалине субъект пустую банку из-под пива и протяни со словами: «Вот все, что осталась от покойного, просил передать», рука невольно бы протянулась и приняла ничтожный дар. А тут — роман, «большой мудрости вещь», слова «у него сынок есть» вполне годились для эпиграфа. Необычность ситуации придавала значимость не только этому неряшливому свертку, но и всей бывшей графоманской деятельности мужа. Пакет был тяжелым, бечева липла к рукам, наверное, ее испачкали чем-то сладким.

Она боялась, что пришелец начнет что-то объяснять, будет длинен и придется пригласить его в дом, поэтому, когда он повернулся к двери, Юлия Сергеевна несказанно обрадовалась и даже улыбнулась. Субъект неожиданно растрогался, коснулся ее плеча, тут же отдернул руку, как от горячего, и прошептал, показывая на сверток:

— Это все, что осталось, — поклонился, щелкнул замком и исчез.

«Откуда эта фраза — “все, что осталось”? — подумала Юлия Сергеевна, — я же ее раньше слышала? И совсем недавно». Память с удовольствием вернула ей недавнюю фантазию про банку из-под пива. Так Павел что… умер? Придет же такое в голову! Этого не может быть. Как глупо, как невозможно глупо, что она не спросила у бледного пришельца о судьбе бывшего мужа, не выяснила, откуда он его знает?

Юлия Сергеевна не стала резать бечеву, распутала узел, подсознательно зная, что не будет долго читать Павлов труд.

Не по Сеньке шапка. Она только глянет и тут же опутает веревкой сверток. То, что предстало ее глазам, никак не было похоже на законченное произведение, обозначенное как роман. Это был ворох бумаг, кое-как собранные и косо положенные листы разного формата. Иногда в этой разносортице угадывались главы, спрятанные под скрепку или подырявленные дыроколом.

Вот глава почти без помарок. Ага… эпоха Ивана III. Иван Великий — становление Российского государства. Опять этот алкоголик, писатель доморощенный взялся за свое, доказывая себе и всему миру значимость его родственников, которые когда-то там всеми помыслами, мышцами, с полной отдачей своей горячей натуры «служили отчизне», получили за это дворянство и пачками гибли как при монархии, так и при советской власти. Ну, может, и не пачками, может, штучно… От рукописи разило прогорклым маслом, затхлостью и паулиновской спесью.