Маски - Андрей Белый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Влетел.
Серафима, простершаяся на диване, с компрессом на лбу, не повертывала головы на него; Никанор перед ней, сломав корпус, к ней выбросил нос: на аршин.
– А!
И стала испуганной серной; и – «фрр» – шелестнула юбчонкою, перекосяся: на локоть.
– Брат!
Вывалилась из подушки; компресс, описавши дугу, пал: на пол.
Никанор, распрямившись, откидываясь – с перепыхом, с задохом: – Вернулся! И – взаверть!
Подпрыгнула: одной ногой – на полу; а другой – на диване; лиловые тени пошли под глазами; согнулась дугой.
– Не томите!
В колени уставилась; рот растянулся; и – зубила; и – передергивала башмачишком.
– Да вы… – подскочил к ней с рукой Никанор. – Он – здоров.
Закипела: задорная, маленькая, – туп-туп-туп, – потопа-тывая и размахивая локоточком, слетела к нему, шею вытянув: все, все – навстречу размечет она!
Никанор, сжав бородку свою двумя пальцами, тыкая в нос ее кончик, с пожимом посапывал; выпятив грудку колесиком, победоносно ее оглядел:
– Брат, Иван – не один: с негодяем!
– С каким?
Ставши девочкой, глупо попавшей впросак, дерябила зеленое платьице: ах, – тяжело состоять при больном!
– Протаскавшись с отпетым мошенником чорт знает где, – наставлял Никанор с таким видом, как будто в Ташкенте урок объяснял второклассникам он, – брат явился: таскаться с ним здесь!
Отлетев на сажень, как к доске, чтоб на ней классный вывод торжественным мелом наляпать, рукою он тыкался в стену, как будто на ней негодяй из обойных узоров простроен; и вновь подлетел он; и палец – к губам; губы – в ухо; глаза же – на дверь:
– И они: затворились уже!
Но малютка вцепилась в плечо: перетрясывала:
– С кем?… Какой?… Затворились – куда: кто? Да – толком, да – ясное: не белибердите!
– Иван, брат, – так чч-то – утверждает, что этот отпетый мошенник, – отец.
– Чей?
– Да – ну те же: Элеоноры Леоновны! Чей же еще?
– Как? Мандро?!
– Кто?
– Как кто: тог, который… ну глаз же!
И стиснула пальцы; и вновь их растиснула: белые пятна остались на них.
____________________
Никанор вспомнил все:
– Укокошу его!
И Пабло Популорум
Захватив кочергу из-под печки, он – в дверь: был таков. Серафима же, простоволосая и неодетая, выбросив локоть, как щит, захвативши юбчонку другою рукою, с оскалом, – за ним: через снежины; блеск золотых волосят с красно-розовым просверком бросила в золотоватые, солоноватые уже вечерние блески, пылающие из вишневых дымов.
«Фрр» – скорее, скорее, скорее, и локтем – направо, налево: по воздуху!
А изумрудные складки и крылья сиреневой шали, запырскавши искрой, плескались за ней.
Впереди – благой мат:
– Фу, фу, фу!
Кочергой по ледовине:
– Я!
Никанора поймав за рукав, перепрыгивала чрез алмазные ребра загривин; увидев Мардария, несшего кислый кочан через двор, руку вырвав, рукою – на дом, а очком – на него: Никанор:
– Помогите, – он выорнул, – вор, выжигающий глаз!
Перенесся; и – фрр – Серафима за ним: перепырснула блеском из блесков.
Мардарий, напучив глаза, бросив кислый кочан, точно бомбу, в сугробину, дернувшись красно-оранжевой гривой и красно-оранжевым усом, толкаясь локтями —
– за ними: —
– и бросив тюфяк на снега,
баба-Агния, шамкая и клюнув носом: —
– за ними! —
Икавшев – за всеми!
И сахарным хрустом, и треском, как рыбьих чешуек, отхрустывало десять ног.
Распахнулся ледник: из него повалили рабочие, как вырастающие из кочанной капусты: явился на свет, чорт дери, забастовочный весь комитет, заседавший бессменно в под-польи под домом, который искала полиция, – то есть: Сей-женко, Гордогий, Богруни-Бобырь, Умоклюев, Франц Узи-ков, Саша Шаюнтий.
За ними – Пабло Популорум: из Пизы!
А из-за заборов торчало в дыре гнидоедово рыло; и выпуклое и багровое, как голова идиота, свалилось огромное солнце.
Бой братьев
Влетев в коридор друг за другом, – наткнулись они на препятствие!
– Ай!
– Осторожней!
Во мраке, держа караул при дверях, с половою огромною щеткою, как с алебардой, профессор Коробкин стоял; увидавши махающего кочергой Никанора, ведущего в бой —
– Серафиму,
– Мардария,
– Агнию, —
– он, —
– точно
бравый солдат, выпад делающий в неприятеля, выкинул щетку в лицо Никанору.
И братья Коробкины, вооруженные друг перед другом, пылая готовностью, – брат, Никанор, – нападать, брат, Иван, – защищаться, – сопели друг в друга, вперяясь друг в друга.
И вдруг брат, Иван, – как затявкает, бросившись усом на темь коридора, откуда пылали кровавые космы Мардария:
– Можете переступить через тело мое, говоря рационально: и только-с!
Брат, – серенький, рябенький, – фалдой вильнув, передергивая кочергою в тетеричной ряби, моргался на брата, Ивана.
– Я – эдак-так – я, – передергивал он кочергою, – из принципа: к двери пробьюсь!…
Он ногой, как копытом, махал:
– Я мерзавца…
– И – «цац»: кочергою, клочочки обой отцарапывал:
– Ты? Никогда-с!
– Он тебе – глаз!
– Да-с?
– Глаз!
– Никогда-с!
И Коробкины, яростные, закатали друг другу глазами: затрещины.
– Что он, – грудной, женский вой, – сделал с дочерью?
И появилась рука: Серафимы; тут Никанор на Ивана пошел; но малютка, схватив за пиджак Никанора, ногой опираясь о стену, тащила назад; Никанор, протянул нос к носкам, кочергой подъезжая к щетинистой щетке, – как вылетит да как крючком кочерги – «бац» – по щетке, стараясь крючком зацепиться; и выдернуть.
– Эка?
Профессор, заплатой отдернувшись, – сам не дурак, —
с перекряхтом скривился; и – бросился на грохотавших пустыми бочонками очень коротких ногах, точно в бой барабанов:
– Ну что же, – давай, брат, тягаться!
Щетиною он кочергу зацепил, сковырнул, вырвал: грохнулась:
– Есть!
И – ногой на нее наступил:
– Дело ясное: дальше-с?
Из тьмы на него передернулись пальцы, но – без кочерги: кочерга – под пятой!
Где Мардарий, где Агния! Трусы: сбежали.
Как тыква, пропучен
Малютка с лиловым от злобы лицом, сложив руки, на них с оскорбленным достоинством выпучилась, точно рыба, – глазами: огромными, синими; вдруг: руки – в боки; лоб – в бод: на профессора; точно Эриния!
– Как вам не стыдно? – гром арф. – Что вы тут натворили?
Но ей перед грудью поставилась щетка:
– Молчать, в корне взять!
И профессор ударил в пол щеткой.
Она – от него: он – за ней:
– Двадцать ведьм!
К Никанору:
– Не жег!… И – не он-с, – говоря!… А – отец; публицист из Парижа: и – все-с!… Дочь проведал!…
Здоровье, знать, им поморочило: неизлечимый!
– Я-с, – да-с, – сам привел… И я-с, – да-с, – не позволю: гостей моих трогать!…
– Изволь, Никанор, – оскорбительные выраженья убрать!
– Он – больной! – Серафима на щетку полезла.
А он ей с оскалом страдальческим, жалуясь точно,
пузырь из плевы показал, —
– глаз, —
– метающий фейерверк!
Верить просил!
Она – руку под сердце: так будет, как было; за ухом ему протереть, потому что ум – дыбом; и – волосы: дыбом, седины, протертые одеколоном, по-прежнему лягут в колени ей:
– Путаюсь!
И – дикий отсвет улыбки явился в лице: свои руки лок-
тями сведя, вся сжимаясь, холодные пальцы затиснувши в пальцах, прижав подбородочек к ним, – подогнулась над щеткой, под щетку нырнула; и – стала с ним рядом; и – руку ему на плечо положила.
Малютку свою – оскорбил!
Она – села в ногах, зажимая ручонки в коленях, прислушивалась к его сапу; и бледную мордочку вздернув, она наблюдала за щеткой, как он, ей любуясь; чрез все улыбнулась ему; залилась как цветами миндальными, чуть розоватым, но странным, румянцем.
Как бы говорила ему:
– Со мной делай, что хочешь, коли – решено: суждено
Золотистые слезки закапали.
– Что?
Бородою, как облаком, нежно головку покрыл ей:
– Я – путаюсь!
Гладил, но выставил щетку, следя, чтобы брат, Никанор, – не… взять в корне!
А, брат, Никанор, ему спину подставивши, – плакал и стало им тихо.
____________________
Стоял, как солдат караульный, надув свои губы в кулак нос, —
– как тыква: —
– пропученный и перепученный!
Проволокли
Ставши желтым, Акакий, и ставши зеленым, Мардарий,
с глазами катавшимися, бледно-белыми —
– поволокли на них —
– Тителева!
Он, едва выбиваясь повесившейся головой, с разъерошенною бородой, являл странное зрелище; рот закосился, когда, завалясь к паутинникам, еле мотнул:
– Туда, ну-те!
Грудь дергалась:
– Что с ним? – малютка: к Мардарию.
Стиснувши щетку, профессор присел и тревожно вкатился в глаза: изнемогшего.
– Ты, брат, что – а?
Но больной, помотал головой…, и – к Акакию:
– Ну-те, – туда!
И Акакием вшлепнутый в кресло, глаза закрыл он.
А Мардарий, сцепясь с Никанором, рукою – ко рту:
