Северный крест - Альманах Российский колокол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Себь есть протекающіе внѣ Я процессы, но его непосредственно касающіеся: меня нѣчто спитъ, мнѣ хочется, сюда же – работа внутреннихъ органовъ и прочее – словомъ, плоть и плотяное; вѣроятно, вплоть до мотива выбора и интуиціи: когда представляется, что слѣдуетъ выбрать вотъ это. Она – въ первую очередь плоть, но и не только плоть.
Возрастаніе Я изъ себи – плавное: смерть, кома, глубокій сонъ, сонъ поверхностный, дрема, полудрема, пробужденіе, бодрствованіе, рождающее усиленіе Я, сознательности и «концентраціи вниманія».
Плоть и безсознательное предстаютъ узилищемъ, гдѣ тѣсно Я. Тѣсно и душно. – Себь и плоть понимаются вполнѣ платонически и вполнѣ при томъ гностически: σώμα – σήμα, тѣло – гробница. Плотью и душою правитъ дольнее горнимъ, случись горнему пребывать въ дольнемъ, гаситъ оно пневму-искру.
Воля же совершенно традиціонно выступаетъ въ исконномъ своемъ значеніи: какъ способность разума къ самоопредѣленію; и вопреки волюнтаризму и ирраціонализму, согласно которымъ воля есть нѣкая безосновная первичная сила, разлитая по бытію, отъ коей всё бытіе зависитъ, рабствуя – въ томъ числѣ и самый разумъ (воля какъ неодолимая судьба, какъ всеобщая необходимость, слѣпая и жестокая; того болѣ: бытіе какъ воля. – Остается вопросить: чья воля? И дать отвѣтъ: создавшаго). Въ критской поэмѣ воля коренится въ тамошнемъ: въ душѣ; самая душа понимаема какъ нѣчто тамошнее, какъ и духъ. Воля – разумная страсть, нѣчто невозможное для казалось бы для всего сущаго, ибо возможно только у существа духовнаго; она вполнѣ согласно Аристотелю – между чистымъ созерцаніемъ и чистымъ аффектомъ. Она – чадо разума и души, иначе: духа и души. Она – пронизана свѣтомъ Аполлоновымъ (въ иномъ раскладѣ: свѣтомъ Свѣтоносца) и противостоитъ темнымъ, ирраціональнымъ и женственнымъ стихіямъ діонисовскимъ. Для Декарта воля – хотя и нѣчто болѣе широкое, чѣмъ разумъ, она – модусъ мышленія, а для Спинозы воля и разумъ – одно, при томъ разумъ предшествуетъ волѣ – мышленіе предшествуетъ разумному дѣйствію (какъ и у Гегеля, для котораго воля – «особый способъ мышленія», она – практическое измѣреніе, а мышленіе – теоретическое); сущностно схожія концепціи и у многихъ иныхъ великихъ философовъ (вплоть до П. Рикера). Вмѣстѣ съ тѣмъ въ поэмѣ есть всё же что-то и отъ волюнтаризма, поставляющаго разумъ (въ случаѣ Шопенгауэра и Ницше – не только разумъ, а попросту всё) въ зависимость отъ воли: онтологизація воли (но помимо нея онтологизируется и свобода и пр.) – съ однимъ важнымъ замѣчаніемъ: если ужъ разумѣть волю за силу, коей всё бытіе пронизано и отъ коей и въ коей оно рабствуетъ, то есть и другая – не благая или дурная, а попросту иная: Люциферова воля, – воля, въ лонѣ коей М. Первая воля – нисхожденіе въ темницу Аримана и Іалдаваофа, въ природное, заданное, безсознательное, въ плоть: въ себь; вторая – растождествленіе и того болѣе – развоплощеніе; она – съ одной стороны – преграда и бездна межъ себью и Я, межъ импульсивными дѣйствіями и мышленіемъ, но еще болѣе межъ скороспѣлыми дѣйствіями и желаніями, потребностями, инстинктами, съ иной стороны – опираясь на мышленіе (которое перестаетъ быть только созерцаніемъ), она претворяетъ импульсивное и инстинктивное въ цѣленаправленное и сознательное; именно милостью воли Я отвоевываетъ у себи иныя сферы; она среди того, что зачинаетъ Я и безъ чего Я быть не можетъ; Я ею ширится, множится, возрастаетъ и крѣпнетъ; она – ракета въ небо, въ ледяные эѳиры, въ надзвѣздныя дали: въ сознаніе, Я, въ Жизнь именемъ Смерть; но не только: она также и тоска по тамошнему, алканіе брега иного, возвратный порывъ къ тамошней отчизнѣ. Первая – необходимость и несвобода, вторая – если не свобода, то ея вѣянія, растворенныя въ личной судьбѣ. Первая – воля къ жизни, вторая – воля къ власти sui generis (хотя у Ницше воля къ жизни преобразовалась въ волю къ власти, но я подъ этими словами разумѣю здѣсь иное). Воля въ поэмѣ моей – инструментъ духа, а не плоти, потому что она, хотя порою и даруетъ усладу тѣлу (впрочемъ, скорѣе тому, что выше тѣла, а уже чрезъ него – тѣлу), но на дѣлѣ же противодѣйствуетъ желанію и счастью плоти: воля дѣетъ вопреки тѣлу. Она есть потому преодолѣніе тѣла. Безъ сомнѣній, она можетъ обслуживать (какъ часто и бываетъ) его, оставаясь при томъ инструментомъ духа, который въ такомъ случаѣ и самъ есть инструментъ плоти; такъ у не-пневматиковъ, то есть почти у всѣхъ. Духъ, Я и воля взаимосвязаны, и, хотя духъ первичнѣе, чѣмъ воля, послѣдняя – инструментъ его. Обоими завѣдуетъ Люциферъ, Ариманъ же завѣдуетъ себью, плотью и матеріей; Ариманъ – духъ жизни, онъ близокъ къ Діонису, Марѣ, Камѣ, Эросу.
Однимъ словомъ, и воля, и духъ, божественная искра, безъ которой не можетъ быть личности, сознательности, Я понимается какъ тамошнее, какъ то, что не отъ міра сего (не потому ли умъ мыслитъ идеалистически – скажемъ, прямую мыслитъ онъ какъ идеальную прямую, а въ жизни она кривая?). Если и считать что-либо существующее въ здѣшнемъ мірѣ нездѣшнимъ, то именно духъ, дѣйствующимъ не по дольнимъ законамъ, что видно не только по упомянутой выше прямой; равно и волю, которая болью тѣла дѣетъ то, что отъ духа.
Въ поэмѣ атакуется самый подходъ, согласно которому возможно-де благотворное соединеніе плоти, себи, матеріи и духа, воли, Я. – Взыскиваемый (и едва ли обрѣтаемый въ личной судьбѣ его) Штейнеромъ синтезъ духа и плоти – лишь алканіе нѣмцемъ цѣльности: въ формѣ каламбура: нѣмецъ есть либо плоть мыслящая, либо мысль плотствующая; точнѣе: если русскій – душа: сплошная душа съ тѣломъ и духомъ какъ придатками, а иногда и рудиментами, доставшимися по наслѣдству, то нѣмецъ – либо тѣло (какъ нынѣ), либо же духъ (какъ ранѣе): души, стихіи въ нёмъ отъ вѣка и до вѣка было мало, крайне мало. Русскій синтетиченъ, нѣмецъ – люциферикъ въ томъ смыслѣ,
