Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя

Это была обычная история, с обычным финалом. Воспитанная в семье, где идеалом были деньги, а страстью — развлечения, Рэн с ранних лет мечтала о богатстве, но мечты пока что оставались мечтами, а тяга к роскошной жизни все больше завладевала этой хорошенькой девушкой. Когда еще была жива мать, Рэн только и слышала разговоры о туалетах, экипажах, празднествах, и после ее смерти, оставшись с отцом, она продолжала лелеять те же тщеславные мечты. Худшее случилось позже, когда одна, без присмотра, проводя целые дни в обществе служанки, быстро утомляясь от музыки и чтения, она часами просиживала на балконе, ожидая своего избранника, своего принца, который появится весь в золоте и избавит ее от будничного существования, уведет с собой, в то царство, что сулили ей с детства родители, где нескончаемой чередой сменяют друг друга удовольствия. Все прочее для нее не существовало, — пусть только сбудется заветная мечта; долгие часы одинокого ожидания разжигали ее плоть, будили чувственность и любопытство. И только Серафина приезжала за ней, увозила в Булонский лес, на спектакли, куда допускались молоденькие девушки; поначалу ее забавляли восторги этого ребенка, в котором она угадывала пробуждающуюся страсть к наслаждениям, какой была одержима сама. А потом случилось так: девушка подросла, стала женщиной, и баронесса, без всякого намерения совратить свою подопечную, стала водить ее на менее невинные увеселения, на непристойные пьесы, просветившие Рэн до конца. Падение завершилось стремительно, — отношения между двумя женщинами становились все более близкими: забыв разницу в годах, они беседовали без утайки, поверяли друг другу самые сокровенные мысли. Обеих жриц наслаждения объединила единая религия страсти. И старшая без малейших угрызений совести охотно делилась с младшей своим опытом, советовала лишь избегать скандала, сохранять незапятнанным свое положение в свете, не говорить лишнего, а главное, избегать беременности, ребенка — этого опаснейшего доказательства непоправимого зла. Почти в течение года девушка часто приходила, между пятью и семью часами, к своей подруге пить чай в ее укромную квартиру на улице Мариньян, где встречала приятных кавалеров; так как Рэн была уже достаточно искусна, чтобы наслаждаться короткой игрой, избегая нежелательных последствий, все обходилось благополучно.

Но неотвратимое надвигалось, и в один прекрасный день Рэн убедилась, что беременна. Как могла случиться подобная катастрофа? Она не сумела бы ответить на этот вопрос, она дивилась тому, что могла до такой степени забыться и уже на другой день в страхе перед будущим не в состоянии была вспомнить обстоятельства дела. Она представляла себе, что станется с обожавшим ее отцом, — он будет раздавлен этим унизительным испытанием, будет рыдать, умрет. Поправить дело было невозможно, — человек, от которого она забеременела, высокопоставленный чиновник, исправно посещавший дома свиданий, был женат, имел детей, к тому же в таких случаях трудно сказать, кто отец ребенка. Когда плачущая, растерянная Рэн призналась во всем своей подруге Серафине, та в первую минуту чуть не прибила ее, словно разгневанная королева, чьим утехам помешала глупая случайность. Но страх скомпрометировать себя, разрушить с таким трудом воздвигнутую постройку лицемерия вернул ей обычную невозмутимую наглость. Она стала утешать девушку, поцеловала ее и поклялась, что не оставит ее в беде, поможет с честью выпутаться из этой истории. Первым долгом она решила, что лучше всего сделать выкидыш, но когда через несколько дней сказала об этом Рэн, та снова впала в отчаяние, начала рыдать. Долгое время Рэн считала, что ее мать умерла от родов, но в минуту откровенности, нескромных интимных излияний Серафина выболтала ей всю правду, рассказав о преступных средствах, которые привели Валери к гибели, о ее кончине в гнусном притоне. Охваченная суеверным предчувствием, обезумев от ужаса, Рэн кричала, что умрет так же, как ее мать, если согласится на такую операцию. Впрочем, после размышлений Серафина решила, что связываться с повитухой и беспокойно и опасно: ведь приходится полностью довериться ей, и Серафина с дрожью отвращения вспомнила об акушерках, к услугам которых ей случалось прибегать в свое время, об их алчности, низости, вымогательствах. В ее уме созрел иной план, более надежный и радикальный, — почему бы ее юной подруге не воспользоваться случаем и не сделать себе операцию, чтобы разом выпутаться из неприятной истории и заодно навсегда избавиться от угрозы материнства. Сначала Серафина касалась этой темы с осторожностью. Рассказала о том, что ей приходилось слышать о хирургах, которые ошибались при диагнозе, считая, что имеют дело с опухолью, а после хирургического вмешательства обнаруживали утробный плод. Почему бы не обратиться к одному из таких врачей? К тому же подобные операции совершенно безопасны, и, ссылаясь на свой собственный пример, Серафина рассказала подруге о том, что не ведает никаких опасений в минуту самых дерзких ласк, может позволять себе любые излишества; но она не желала признаться даже себе, что после ночей любви чувствует усталость, что морщины, этот знак увядания, уже разрушают ее надменную красоту. Заметив, что девушка начинает сдаваться, она заговорила об ее отце, объяснила, что, сделав это, Рэн сможет остаться с ним: ведь он слышать не хочет о ее замужестве, да и сама она предпочитает жить свободно, без всяких уз и обязательств. Разве такой уж пустяк — свободно любить, подчиняясь минутной прихоти, отдаваться тому, к кому тебя влечет, в полной уверенности, что никогда не станешь матерью, что при желании сумеешь начать все сначала? Она будет сама себе хозяйкой и до конца изведает упоение, не зная ни страха, ни укоров совести. Надо только вести себя ловко, надо сохранять в тайне свои развлечения, для чего достаточно разыгрывать вполне пристойную маленькую комедию, что с таким нежным и слабовольным отцом, как Моранж, проводящим к тому же все свои дни в конторе, не составит особого труда. И когда Серафина убедилась, что Рэн успокоилась и согласна с ее доводами, она горячо ее поцеловала, от души восхищаясь своей новой последовательницей, такой юной, такой прекрасной, и даже назвала ее своей дорогой дочуркой.

Теперь вопрос шел лишь о том, где найти хирурга, который согласился бы сделать операцию. Серафина и не помышляла о Годе, — он был слишком крупной фигурой и едва ли, по ее мнению, стал бы впутываться в такую историю. Впрочем, она тотчас вспомнила о подходящем человеке — об ученике Года Саррайле, который ассистировал своему учителю во время ее операции. Она была с ним хорошо знакома, ей даже не раз случалось выслушивать его признания; знала она и о том, как он тяготится собственным уродством: этим мясистым, бледным, как маска, лицом, этой жидкой бородкой и жесткой, словно приклеенной к вискам, щетиной поредевших волос. С такой внешностью, горько твердил он, трудно рассчитывать на успех у женщин, У своих пациенток. Это было проклятие всей его жизни, способное привести его к гибели, к преступлению, перечеркнуть будущее. Единственный сын бедного крестьянина, он жил как бездомный пес в те годы, когда изучал медицину в Париже и брался по ночам за любое темное дело, лишь бы раздобыть денег и внести плату за обучение. Теперь, проработав столько лет интерном в клинике, он оказался за бортом, несмотря на покровительство Года, сразу оценившего в этом угрюмом малом незаурядное трудолюбие. Не имея приличной клиентуры, он, чтобы не умереть с голоду, открыл эту подозрительную клинику в проезде Тиволи, где пробавлялся чужими крохами, не гнушаясь сомнительными случаями, которые ему охотно уступали коллеги. Но хуже всего было то, что снедаемый страстным желанием как можно скорее добиться удачи, он не отказывался ни от чего, готов был взяться за любую операцию, мечтал о том, как в один прекрасный день завоюет весь мир, познает недоступные ему дотоле радости, и готов был, как смелый игрок, поставить на карту все, даже собственную жизнь. Вот почему Серафина нашла в нем того, кого искала. И все же она сочла необходимым сочинить какую-нибудь историю, дабы не подвергать его совесть слишком суровому испытанию, сделай она его своим открытым и безоговорочным сообщником. Так Рэн превратилась в ее племянницу, которую родные прислали в Париж из провинции, чтобы посоветоваться с врачом по поводу какого-то странного заболевания, сопровождающегося мучительными болями в области живота, хотя с виду девушка совсем здорова. Серафина договорилась с ним, кое на что намекнула, предложила тысячу франков, и Саррайль после первого же осмотра больной обнаружил некоторую припухлость и затвердение матки, а вслед за тем диагностировал опухоль. После этого они еще несколько раз посетили Саррайля. Рэн продолжала делать вид, что очень страдает, и при малейшем прикосновении вскрикивала якобы от боли. Наконец порешили на операции как на единственном радикальном средстве. Условились, что больная будет оперирована здесь же, в клинике, в проезде Тиволи, где пролежит затем две-три недели. Серафина сочинила целую историю о том, что она увозит свою юную подругу на три недели в замок, в Луаре, отдохнуть на свежем воздухе, и когда Матье увидел их возле клиники Саррайля, дамы как раз договорились с врачом на следующее утро. Возвратившись в дом баронессы, где та приютила ее, Рэн написала отцу нежное письмо, полное забавных подробностей; одна любезная особа согласилась отправить его из деревушки, расположенной близ замка.