Синие стрекозы Вавилона - Елена Хаецкая

Поначалу мы ждали чего-то. Было тревожно, любопытно и даже, пожалуй, радостно — как во время революции. Казалось, уже наутро мы проснемся посреди кольца баррикад, окруженные знаменами и взаимоисключающими лозунгами: «Долой жопу!» и «Даешь жопу!»

Хотелось, чтобы в дверь властно постучали жандармы — меня на муки влечь. Чтобы яростно митинговали растрепанные женщины в сбившихся набекрень покрывалах: «Не дадим жопе растлить молодое поколение!» Чтобы толпа билась о закрытые намертво бронзовые двери вавилонского судотворилища. Чтобы судья с лазоревой, заплетенной в шестнадцать косичек, бородой бил молоточком по бронзовому столу и зычно оглашал приговор. Чтобы Ицхака вводили в кандалах...

Словом, хотелось острых переживаний. А их все не было и не было.

Буллит присылал нам сводки с фронта. Сводки были скучные: акт, иск, справка, копия свидетельства о...

Я стал плохо спать. Мурзик трактовал это по-своему. Вздыхал и бубнил, что «на рудниках — оно несладко»...

Постепенно Мурзик приобщался к цивилизации. Читать он, понятное дело, не умел. Консервов пугался — не верил, что в банках действительно сокрыта еда. На объяснения продавцов — «видите, тут написано» — ворчал разные непотребства.

Свой долг квалифицированной домашней прислуги Мурзик исполнял так.

Проводив меня поутру на работу, первым делом заходил в подсобку мясной лавки и там грозно требовал, чтобы мясо рубили у него на глазах.

Чтоб натуральное. Чтоб он, Мурзик, своими глазами видел. И чтоб сомнений не было. То есть, чтоб ни капелюшечки сомнений не возникало даже. Не то потравят дорогого господина, а ему, Мурзику, потом... ТОГО!.. Мясник даже и не представляет себе — ЧЕГО!

Устрашив мясника и купив говядины какая покраснее, направлялся в зеленную лавку. Придирчиво брал морковь и капусту. Побольше.

Картошке в силу своей каторжанской косности решительно не доверял. Продукт привозной, им, Мурзиком, на зуб не пробованный. Мало ли что. Вдруг господину с того худо сделается? Мурзик очень не хотел обратно на биржу.

Все купленное мой раб кое-как споласкивал холодной водой и загружал в бак, где в дни большой стирки обычно кипятил белье. Варил до готовности мяса. Иногда солил.

И кормил меня.

Я ел...

А что из достижений цивилизации Мурзик любил, так это телевизор. У них на угольной шахте был один, в бараке. Ловил только одну программу, центральную, по которой весь официоз гоняют. Но и там порой мелькало что-нибудь стоящее. Например, футбол. Или жизнь пляжных девочек. В футбол и пляжных девочек на шахте, понятное дело, не верили. Больше потешались над тем, как горазды врать телеведущие.

В мое отсутствие Мурзик разваливался на моем диване и бессмысленно пялился в телевизор. Смотрел все тридцать две программы, включая одну эламскую и две ашшурских — те шли на незнакомых Мурзику (да и мне) языках. Выяснилось это следующим образом.

Когда я стал плохо спать, мой раб вдруг заявил глубокомысленно:

— Господин, на вас навели порчу.

Я поперхнулся. Мурзик глядел на меня торжествующе.

— Порча это у вас, — повторил он. — Все признаки, это... налицо.

Я, наконец, обрел дар речи.

— Мурзик, ты хоть соображаешь, что говоришь?

— Ну...

Тут-то я и догадался, чем он занимается, пока я вкалываю в фирме «Энкиду» и в прямом смысле слова подставляю свою жопу под все удары.

— Что, в ящик пялишься? Программу «Час Оракула» смотришь?

Мурзик побледнел. Понял — не то что-то сморозил. Но отпираться не стал. Смысла уже не было.

— Ну... И еще «Тайное» и «Сокровенное», и «Руки Силы», и «Треугольник Власти», и «Коррекция судеб»...

Меня поразила даже не наглость моего раба. Меня поразило, что слово «коррекция» этот беглый каторжник выговорил без запинки.

Я сел. Диван сдавленно хрипнул подо мною.

— Ты... — вымолвил я.

И замолчал надолго.

Мурзик опустился передо мной на колени и заглянул мне в лицо снизу вверх, как собака.

— Господин, — сказал он, — а что, если это правда?..

— Что правда?

— Ну, все эти... коррекции... Вы ведь тоже у себя на работе предсказаниями занимаетесь...

Я закричал:

— Я занимаюсь не предсказаниями, ты, ублюдок! Я занимаюсь прогнозированием! Понял? Прогнозированием! Наша методика, основанная на глубоком погружении в технологию древних, абсолютно научна!

Мурзик кивал на каждое мое слово. Когда я выдохся, сказал проникновенно:

— Так ведь эти, которые в телевизоре, то же самое говорят. Научная эта...

— Методика, — машинально подсказал я.

— И древнее все... Смерть какое древнее... А на вас порчу навели, господин, все приметы налицо, как говорится, очевидно безоружным глазом... С лица бледный, спите плохо, беспокойно... Раздражительны, быстро утомляетесь... Вчерась по морде меня просто так заехали, для душевного расслабления — думаете, я не понимаю? У нас на руднике, еще в Свинцовом, был один варнак, его туда для наказания сослали, — он говорил: бывало, такая тоска накатит, пойдешь, зарежешь кого-нибудь — и легче делается...

У меня не было сил даже просто ему по морде дать, чтобы замолчал. Я вынужденно слушал. А Мурзик, насосавшись тех помоев, какими щедро поливали его из телевизора, невозбранно разливался соловушкой.

— Может, оно, конечно, и родовая это у вас порча, какая еще от дедов-прадедов в унаследование досталась, но мне-то думается — сглазил вас кто-то недобрый. Позавидовал да сглазил... Может, дворник наш? Ух, злющий да завидущий... Вы-то его и не замечаете... Так, вьется кто-то под ногами с метлой. А я примечаю: нехороший у него глаз, очень нехороший... Как глянет, бывало, вслед, так аж ноги подогнутся — такая сила у него во взгляде...

Я молчал, собираясь с силами.

И собрался.

Ка-ак разину рот!

Ка-ак взреву полковым фельдфебелем:

— Ма-а-а-лчаттть!..

И сам даже себе удивился.

Тишина после этого зазвенела, прошлась по всем стеклам, аж буфет на кухне тронула — рюмки звякнули.

— Ух... — прошептал Мурзик восхищенно. И принялся мои ботинки расшнуровывать.

Я улегся на диван и стал думать о чем-нибудь приятном. Что-нибудь приятное на ум не шло. А вертелись назойливо мурзиковы соображения насчет порчи.

Дворник — это, конечно, полная чушь. Это на Мурзика дворник смотрит неодобрительно. А на меня он вообще не смотрит. Не того полета птица. Дети в песочнице — они тоже не на взрослых смотрят, взрослые для них — только ноги в брюках, дети — они на детей смотрят.

Но вот проклятие... порча... Слова-то какие нехорошие... И этот странный сон, когда я вдруг заговорил на непонятном языке... На нас сразу после того в суд подали, и мы с Ицхаком почти забыли про тот случай. А случай — он, между прочим, с тех пор никуда не делся. На пленку записан.

Я велел подать магнитофон. Поставил кассету.

«Арргх!..» — с готовностью прогневался я из стереоколонки.

А тот я, что был простерт на диване, глядел в потолок и страдал. Да, что-то во мне ощутимо испортилось. Будто пружинка какая-то в механизме сдвинулась. И непонятно, когда и как.

— Арргх!.. — неожиданно выговорил я вслух в унисон записи. И тотчас же мне полегчало. Прибавилось решимости и уверенности. — Л'гхма! — рявкнул я. Глаза у меня засверкали.

Я не знал, что такое «л'гхама», но слово было энергичное. Радостное даже. Я попробовал на вкус еще несколько: «Ирр-кка! Энк н'хгрр-ааа!» И засмеялся.

Мой раб глядел на меня с благоговейным ужасом. Неожиданно я понял, что произношу эти слова без заминки. Они подозрительно легко сходили с моего языка. Как будто мне уже приходилось разговаривать на этом нечеловеческом наречии.

— Мурзик! — вскричал я, озоруя. — Гнанн-орра!

Устрашенный Мурзик безмолвно повалился на колени. А я, довольный, захихикал на диване. Я чувствовал себя грозным и ужасным. И Мурзик чувствовал меня таким же.

— А знаешь что, ты, говорящее орудие, — обратился я к своему рабу, — давай, тащи меня к своим колдунам-экстрасенсам. Я им покажу порчу и родовое проклятие, арргхх!..

Назавтра я сказался больным, довольно натурально похрипел в телефон Ицхаку, а когда он посмел усомниться, надрывно закашлялся. Ицхак озаботился моим здоровьем и велел мне как следует отлежаться.

Я сказал, что простудился, подставляя свою драгоценную жопу всем ветрам. Я сказал, что пострадал через усердие на работе. Я сказал, что мне, как заболевшему на боевом посту, полагается оплата за счет фирмы всех потребных мне лекарств.

Ицхак сказал, что купит мне микстуру. Очень горькую. А также лично придет ставить клизму. После этого я быстро завершил разговор.

Мурзик осторожно спросил разрешения набрать номер салона Корректирующей Магии «Белая Аркана». Он почему-то проникся особенным доверием к этому заведению. Номер запомнил, когда называли по телевизору.

Мурзик дозвонился туда и стал договариваться о посещении. Несмотря на то, что мой раб плохо понимал слова «пациент», «сеанс», «гонорар», а слов «экстрасенсорика» и «психика» не понимал вовсе, он сумел объясниться довольно бойко.