Моя мужская правда - Филип Рот

— Прекрасно.

— «Мистер Клин» хорош в деле.

— Да, я слышал. Так я возьму вещички и пойду. — Мы стали почти друзьями.

— А ваша жена — кто? Актриса?

— Можно и так сказать.

— На телевидении?

— Нет, просто изображает всякое.

— На Бродвее?

— А где придется.

— Точно, чтобы пробиться на Бродвей, нужно время. Наверно, ей надоело ждать.

Я вошел в спальню, узкую клетушку, в которой теснились постель, столик с лампой и шкаф. Его дверца открывалась лишь наполовину — мешала кровать. Пришлось шарить на ощупь. На плечиках попалась ночная рубашка. «Ага, вот она, — не оборачиваясь, сообщил я оставшемуся в комнате полисмену, — жена так и говорила». Для натуральности со скрипом выдвинул ящик столика.

Консервный нож. В ящике лежал консервный нож. Зачем в спальне консервный нож? Ясное дело — банки открывать.

Вот как выглядел этот инструмент. Гладкая деревянная рукоятка дюймов двух с половиной в обхвате и около пяти длиной, закругленная на нерабочем конце. С другой стороны — металлический корпус наподобие небольшой зажигалки со стальным лезвием и небольшим зубчатым колесиком с припаянным к нему ключом вроде заводного. Устанавливаем приспособление горизонтально на краю консервной банки; с усилием вдавливаем лезвие в ее жесть; при помощи ключа вращаем колесико, зажав рукоятку в левом кулаке; при этом лезвие будет плавно перемещаться по краю ободка до тех пор, пока крышка не отделится от цилиндрической части емкости. Такие консервные ножи продаются в любом хозяйственном отделе и стоят от доллара до доллара с четвертью — впоследствии я специально обращал внимание на их наличие и цену. Производство компании «Эгланд», Бурлингтон, штат Вермонт. Консервный нож модели «Юлнор № 5» сейчас, когда я пишу эти строки, лежит передо мной на столе.

— Порядок? — спросил полицейский.

— Без проблем. — Я сунул в карман продукцию компании «Эгланд», задвинул ящик и шагнул в гостиную; Делия, урча, терлась о мои брюки. — Я готов.

— Матрас уже почти высох, верно?

— В лучшем виде. Еще раз спасибо. Уж простите — спешу, слесаря ждать не буду.

Я уже спустился на один марш лестницы, когда юный полисмен что-то крикнул с верхней площадки, свесившись в пролет.

— Не понял! В чем дело?

— А зубная щетка?

— Вот черт!

— Ловите!

Пришлось поймать.

Интерьер такси, в котором я добирался через весь город до Сьюзен, был оформлен на манер тюремной камеры, доставшейся многолетнему рачительному арестанту. Похоже, кстати, выглядит и комната послушного подростка в добропорядочном доме: семейные фотографии на рулевой панели, большой круглый будильник, пристегнутый кожаным ремешком поверх счетчика, дюжина простых карандашей в белом пластмассовом стаканчике, присобаченном скотчем к решетке, отделяющей пассажирские сиденья от водительского и вдобавок украшенной бело-голубыми фестончиками. Под самой крышей салона обивочными гвоздиками с золотистыми головками было запечатлено три имени: «Гарри, Тина, Роз»; видимо, имена детишек, нарядных и улыбающихся на фото около руля: день рождения, чья-то свадьба, бар-мицва. Шофер, человек в летах, по всей видимости приходился этим персонажам дедушкой.

При других обстоятельствах я не преминул бы поиронизировать над внутренним убранством машины (да и любой, думаю, не удержался бы от шуток на этот счет), но сейчас все мое внимание целиком занимал «Юниор № 5» компании «Эгланд». Шел эксперимент. Я свел кольцом большой палец правой руки с указательным; деревянная рукоятка мягко вошла в образовавшееся отверстие. Потом гладкую деревяшку обхватили остальные три пальца, и она очутилась внутри кулака.

Следующий этап: консервный нож чуть притоплен в вертикальном положении между сведенными ляжками. Сжимавший его кулак начал ритмическое движение: вниз-вверх.

Такси резко затормозило.

— Ну-ка, вылезай, — брезгливо буркнул шофер.

— Что случилось?

— Выметайся к черту! Ублажай себя где хочешь, только не в моей машине! — Из-под кустистых седых бровей на меня смотрели сердитые глаза с темными мешками под ними. Маленький человечек в толстом шерстяном свитере и пиджаке.

— Я же ничего такого не делал!

— Пошел вон, ты что, оглох? Не то получишь этой штуковиной по башке!

— Да объясните же, Христа ради, с чего вы взъелись? — спросил я, оказавшись на тротуаре.

— Грязный сукин сын! — И машина рванула с места.

Я остановил другое такси. И снова — не слава богу. Только устроился на заднем сиденье с консервным ножом в кармане и дневником на коленях, как водитель, молодой парень в рыжеватой бороденке, зыркнув в зеркальце заднего вида, воскликнул:

— Ба, Питер Тернопол!

— И что с того?

— Питер Тернопол, писатель!

— Обознался, дружище.

— Не юлите: Тернопол, одно к одному.

— Первый раз о таком слышу.

— Бросьте разыгрывать. Вы — он, точно. Мне на писателей везет. Прошлым вечером подбросил Джимми Болдуина[150].

— Это кто?

— Смешно. Вы остроумный. А знаете, кого я еще возил? Мейлера[151]! — торжественно произнес он. — А недавно опять сел один из вашей чертовой братии, такой худющий, настоящий скелет, кило на сорок, не больше. Не верите? Да чтоб у меня яйца отсохли! Длинный и тонкий как жердь, с короткой стрижкой. Ехал в аэропорт. Вы слушаете?

— Ну?

— Беккет, мать вашу за ногу. Да Беккет[152] же! Я сразу понял и говорю: «Вы Сэмюэль Беккет», — а он отвечает: «Нет, Владимир Набоков». Ну что ты скажешь!

— Может, это и был Набоков?

— Нет, это был не Набоков. Это был Беккет. Теперь поедем дальше…

— Приехали. Пожалуйста, сюда, к этому подъезду.

— Надеюсь, мистер Тернопол, у вас все тип-топ. Чего и коллегам вашим желаю.

Я молча расплатился и вылез.

— Мы везучие, — крикнул он мне вслед через открытое окно, — сейчас заверну за угол, и меня стопорнет Маламуд[153]. Чувство такое. Точно, Маламуд.

Консьерж вырос словно из-под земли, когда, доставая из кармана консервный нож, я шел к лифту, и неожиданное «Добрый вечер!» заставило вздрогнуть. Победно размахивая изделием компании «Эгланд» («Юниор № 5»), я вошел в квартиру.

— Глянь-ка, что у меня есть!

— Она жива? — нервно спросила Сьюзен.

— Еще как!

— А что полиция?

— Глазами хлопает. Ты лучше посмотри!

— Это же консервный нож.

— Ничего себе нож! Она им мастурбировала! Я проверил. Обрати внимание на железяку. Сколько удовольствия она, должно быть, получала! Какой экстаз! Сядет перед зеркалом и…

— Откуда он у тебя, Питер?

— Из ее дома, из прикроватного столика. — У Сьюзен в уголках глаз набухло по слезинке. — Ну вот, ты опять собралась плакать. Не веришь мне, что ли? Тут вся суть в железяке. Ведь мужчина для Морин — орудие пытки. Еще пострашнее консервного ножа.

— Ничего не понимаю. Как он у тебя оказался?

— Я же сказал: нашел в ящике ночного столика.

— Унес из ее квартиры?

— Да!

Последовал подробный рассказ о происшествиях дня. Потом Сьюзен, не говоря ни слова, ушла на кухню и занялась своим овалтином. Я поплелся следом.

— Слушай, не ты ли твердила, что нельзя покорно и безропотно сносить все ее закидоны? — (Молчание.) — Вот я и отбросил покорность. Возроптал. — (Молчание.) — Мне надоело считаться главным на свете половым извращенцем, виновным во всем и вся.

— Ты сам возложил на себя несуществующую вину. Никто не считает тебя ни в чем виноватым.

— Ах, не считает! И поэтому я должен до конца дней содержать ненавистную женщину, на которой был женат всего три года? И поэтому мне не дают развестись с ней? Потому что я один считаю себя виноватым, да? Нет, один я считаю себя невиновным!

— Если так, зачем занимаешься мелким воровством?

— А как быть, когда мне на слово никто не верит?

— Я верю.

— Но не ты ведешь процесс! Не ты принимаешь решения, имеющие силу закона в штате Нью-Йорк! Не ты сжимаешь клыки на моей глотке! Так что я не мог поступить иначе.

— И какой же тебе толк в консервном ноже? Откуда известно, что она использовала его именно так, а не иначе? А если даже так? Вероятнее всего, Питер, она им открывала консервные банки.

— В спальне перед сном?

— А что, в спальне перед сном открывать консервные банки категорически запрещается?

— Заниматься любовью на кухне тоже, в принципе, можно. Но обычно выбирают другое помещение. Этот консервный нож — дилдос, Сьюзен, муляж члена, нравится тебе такая идея или нет. Морин, во всяком случае, она нравилась.

— Пусть ты прав. Ну и что? Тебе-то какое дело?

— Ха! Все, происходящее со мной, — ее дело, и дело судьи Розенцвейга, и дело психотерапевтической группы, и дело дружков-приятелей! Меня застукали с Карен и отправили в ад. А она преспокойно удовлетворяется с открывашкой — ну и на здоровье?