Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Гроссфогель мне многое рассказывал о деятельности фирмы, видимо, хотел помочь подключиться к коммерческой деятельности, а также ничего не скрывал и Жюль Жаспар. Однако о каких бы то ни было филиалах разговора никогда не было. А ведь именно я должен был представлять фирму в Стокгольме. Этот проект не удалось осуществить, точную причину отказа от идеи создания там филиала я не узнал, даже став резидентом в Бельгии. Принимая от Отто резидентуру в присутствии представителя «Центра» Большакова, я узнал что «уругваец» Карлос Аламо «владел» магазином, принадлежащим фирме в Бельгии, размещенном в Остенде. В то время я еще не мог подумать, что этот «уругваец» является тоже советским гражданином, разведчиком, с которым я лично встречался еще в «Центре»!

Считаю необходимым остановиться еще на одном имевшем место обстоятельстве. Вскоре Отто предложил поддерживать с ним регулярную связь. Учитывая, что конспирация требовала в данном случае особого подхода, он рекомендовал мне познакомиться со связисткой Анной. Знакомство вскоре состоялось. Анна выглядела старше меня. Несмотря на свою внешность и стремление держаться довольно замкнуто, мне она понравилась своей душевностью, которую я сразу ощутил. Зародившиеся почти сразу же после нашего знакомства дружеские отношения со временем укрепились. Через некоторое время я узнал, что она является законной женой Отто. Естественно, в то время я не знал ни ее фамилии по легальному паспорту, ни ее настоящей фамилии. Много лег спустя я увидел ее имя в печати – Любовь Евсеевна Бройде. Временами казалось, что отношения между мужем и женой были натянутыми.

Нам надо было создать условия для довольно частых и регулярных встреч. Учитывая степень образования Любы и, я даже осмелюсь сказать, отсутствие с ее стороны стремления к повышению своей культуры, не было возможности организовать наши встречи в имевшихся в городе заведениях культуры. Мы избрали единственный, казавшийся нам наиболее приемлемым путь: поступили в школу бальных танцев. Это давало возможность два раза в неделю встречаться на занятиях. Хочу сразу же отметить, что через некоторое время появившиеся новые знакомые по этой школе, не стесняясь, высказывали свое удивление, что я на уроках ганцев всегда танцую только с одной, уже немолодой, женщиной, к тому же малопривлекательной, хотя в школе много красивых молодых девушек, безусловно не только готовых танцевать со мной в школе, но и проводить свободное время.

Нет, дружеские отношения между Любой и мною постепенно крепли с новой силой. Я все больше и больше убеждался, что единственным увлечением Любы были ее дети, о которых она все время думала. В то же время меня крайне огорчило то, что пришлось значительно позже прочесть в зарубежной и нашей печати, источником чего был, несомненно, и на этот раз некто иной, как Леопольд Треппер. Приведу только два примера, чтобы в дальнейшем их дополнить другими. В частности, в книге Леопольда Треппера «Большая игра» утверждается, что в целях укрепления моей и Любиной легализации и обеспечения прикрытия наших регулярных встреч было принято решение: мне надлежит поступить в Брюссельский свободный университет на факультет, где изучали бухгалтерское дело и торговое право, а Любе – на литературный факультет (с. 98). Любой грамотный читатель легко и в данном случае обнаружит ложность этого утверждения, так как в университете бухгалтерского факультета не было, а для поступления на литературный факультет у Любы не было достаточного образования.

Это не является, повторяю, единственной выдумкой. В публикации от 10 мая 1989 г. под заголовком «Память огненных лет» продолжают незаслуженно приписывать Любе, как и ее мужу, значительные заслуги в работе нашей разведывательной резидентуры в Бельгии. Хочу привести цитату из имевшей якобы место беседы с «датской гражданкой» Л.Е. Бройде. В «Литературной газете» отмечено: «Люба Бройде выполняет рискованные поручения, добывает информацию, занимается с присланными из СССР членами "капеллы" французским, учит их, как себя вести и одеваться на западный манер» (Сергей Серебряков, корр. АПН в Дании – для «Литгазеты»).

Я очень хорошо лично знал Любу, я уверен в том, что имею право утверждать, что между нами сложились дружеские отношения. Она мне доверительно рассказывала некоторые, правда далеко не полные, эпизоды из ее весьма сложной жизни.

Приведу несколько примеров, опровергающих приведенные в «Литгазете» утверждения. В нашей резидентуре было только два «присланных из СССР члена "капеллы"» – Аламо (Макаров) и я. Позднее была установлена связь с параллельной резидентурой, возглавляемой Паскалем (Ефремовым). С этой резидентурой Любовь Евсеевна не имела никакой связи, тем более что после того как Леопольд Треппер «подчинил её себе», его жены уже давно в Бельгии не было, она находилась вместе с детьми в СССР.

Аламо и я изучали французский язык в СССР, именно поэтому были зачислены в ряды советских добровольцев – участников национально-революционной войны в Испании. Имею полные основания утверждать, что мы знали французский язык далеко не хуже, чем его знала Люба, и в ее помощи для изучения, вернее, для углубления знаний мы не нуждались. Отсюда следует, что в Брюсселе не было ни одного «прибывшего из СССР члена "капеллы", нуждающегося в обучении французскому со стороны Любы, которая сама, повторяю, владела им далеко не лучшим образом. Не нуждались мы и в ее обучении правилам поведения в обществе и выбору одежды на «западный манер». Легко опровергнуть и утверждения о том, что Любовь Евсеевна (Анна) выполняла рискованные поручения и добывала информацию. Связь с «Метро», то есть с представителями «Центра», со второй половины 1939 г. поддерживал только я, а, следовательно, направляя в «Центр» какую-либо информацию, я должен был знать источник, из которого она была получена, в том числе и имела ли Люба к направляемой информации какое-либо отношение.

Жизнь у Любы была тяжелой. Об этом я начинал узнавать еще в то время, когда поддерживал дружбу с ней как связисткой, а еще в большей степени значительно позже, а виновником был ее «верный» муж.

Итак, чтобы не возвращаться больше к жене Отто, остановлюсь на кратком изложении вопросов, связанных с ее отъездом из Бельгии в СССР.

С Любой мы расстались навсегда в мае 1940 г. после того, как «канадец» Отто впервые за время нашего знакомства проявил трусость и буквально бежал из Бельгии во Францию, оставив в Брюсселе свою жену с двумя детьми, а мне с помощью Большакова, с которым поддерживал связь только я, через «Метро» удалось отправить Любу и детей в Москву. Небезынтересно будет отметить, что и в данном случае Леопольд Треппер в своей книге «Большая игра» (с. 105 приводит совершенно необоснованную версию, заключающуюся в том, что именно он вместе с Андре (Лео Гроссфогелем) приняли решение поместить Любу в торговое представительство Советского Союза, известное как «Метро», и именно он, Отто, вошел в контакт с нашим связным, который и организовал переезд Любы с их сыном. Хочу сразу отметить, что не исключена возможность того, что я тоже допускаю ошибку без злого умысла, говоря, что у Отто и Анны в Бельгии было двое сыновей. Видимо, у них был в Брюсселе только один сын.

В то время как с Анной у нас проходили регулярные встречи, они продолжались и непосредственно между Отто и мной, я бы даже сказал, что они стали более частыми.

Шли месяцы. Я не могу сказать, что мое первоначальное положительное мнение о нем полностью изменилось, но некоторые сомнения постепенно все больше и больше вкрадывались в мое отношение к нему.

Должен признаться честно, что иногда, после того как мои связи в резидентуре несколько расширились и я просил Анну передать Отто возникшие у меня сомнения в части порядочности Аламо и других членов резидентуры, приносимой ими пользы в нашей работе, у нее буквально менялось выражение лица. Мне казалось, что ей не хочется передавать это своему мужу. Первоначально у меня возникала мысль, что она просто не согласна со мной. Только значительно позже я узнал, что почти все связанные с нашей резидентурой и получавшие от резидента материальную помощь являлись якобы коммунистами, а на самом деле – сионистами, примкнувшими к компартии, друзьями Леопольда Треппера со времени их совместного проживания в Палестине. Конечно, это не касалось Аламо, который был, как я уже указывал, советским гражданином, прибывшим но заданию «Центра» для работы в Бельгии.