Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Постепенно, проживая в пансионате, врастая все больше и больше в «чужое», но становящееся «дружеским» общество, я начинал себя чувствовать более уверенным. Правда, мысли о родном доме, об отце и матери, о моих настоящих друзьях, оставшихся вдали, не покидали меня ни на минуту.

Иногда казалось, что мои рассказы Отто о довольно широком внедрении в бельгийское общество, об отношении ко мне владельца пансионата, профессора Льежского университета, его жены, сына с молодой женой, администратора пансионата Жермен и ее мужа, а также горничной и ее жениха – бельгийского жандарма, воспринимались им не всегда положительно, быть может, даже с некоторой завистью. Последнее нашло подтверждение и стало мне известно значительно позже, когда после ареста гестапо и моего прибытия из Берлина в Париж Гиринг прочитал мне в одном из протоколов допросов Отто в гестапо утверждение о том, что я обладал особым свойством дружить с различными бельгийцами, приобщаться к различным слоям общества. Этот протокол я увидел и в следственном деле гестапо на Отто, который Паннвиц и я доставили в Москву 7 июня 1945 г. Как выяснилось потом, это дело вместе с другими ценными документами, доставленными нами, было перехвачено сразу же после нашего ареста у трапа самолета, доставившего нас из Парижа в Москву, Абакумовым.

Сейчас хочу привести один пример отношения ко мне владельца пансионата. Расположенный ко мне дружески, однажды он проявил свое отношение следующим образом. Как то вечером, пригласив на интимный семейный ужин, где, правда, присутствовала Жермен, хорошо угостив вкусно приготовленными блюдами, профессор совершенно неожиданно для меня, подмигнув жене сына, велел внести «сюрприз». И вдруг горничная, сопровождаемая молодой хозяйкой, вносит специально предназначенное для подачи алкогольных напитков ведро со льдом. В нем оказалась бутылка вина. То, что я увидел, для меня было совершенной неожиданностью. Я уже привык к тому, что в ресторанах и даже в хороших домах шампанское и белое сухое вино подают к столу в охлажденном виде. В данном случае была бутылка красного вина, которое, как правило, подавалось к столу в специальных корзиночках в лежачем, почти горизонтальном положении, прикрывалась салфеткой, смоченной горячей водой.

Хозяин-профессор собственноручно стал медленно понемногу разливать вино. До этого мне ни разу не приходилось пить в подобном виде красное вино и тем более на вкус более крепкое и несвойственного ему, совершенно необычного вкуса. Я не мог скрыть своего удивления и вопросительно взглянул на хозяина. Мой взгляд был встречен веселым смехом всех сидящих за столом. Не скрывая своего удовольствия от произведенного на меня впечатления, профессор пояснил, что это вино особое. По его словам, оно хранится чуть ли не с наполеоновских времен, что является, безусловно, крайней редкостью. В бутылке вина оставалось уже мало, большая его часть превратилась со временем в довольно дорогой винный камень.

Вернувшись к себе в комнату, я невольно подумал, что приглашение меня к семейному столу, угощение различными яствами, а особенно подобным вином являются не только признанием того, что я являюсь выгодным постояльцем, но и того, что, видимо, я пришелся по вкусу владельцам пансионата.

Очень приятный, весьма культурный профессор и его вполне достойная жена искренне мне нравились. К сожалению, в Брюсселе они бывали редко, а потому и встречи в пансионате тоже были весьма редкими. Жили они в Льеже, но пару раз мне удавалось их соблазнить приехать в Брюссель. Один раз я приобрел билеты на оперу в Королевский театр, а затем пригласил их в ресторан. Другой раз мы побывали в Королевском драматическом театре, который находился недалеко от пансионата, и, когда мы вернулись «домой», сын хозяина приготовил нам хороший ужин.

Большее значение для меня представляла администратор пансионата, Жермен. Именно она знакомила меня не только с проживающими долгое время в пансионате, но и с часто останавливающимися посетителями. Жермен знакомила со своими друзьями, вводила меня в различные слои бельгийского общества.

Остановлюсь на некоторых из них более подробно. В ряде случаев не буду называть фамилии, и не только потому, что многие прожитые годы после нашей разлуки просто вычеркнули их из памяти, но и потому, что, возможно, многие из тех, о ком я буду вспоминать, могут быть еще живы и не хотелось бы их связывать с человеком, о котором они не только не знали, но и не могли предполагать, что он советский разведчик.

Одной из первых, с кем меня познакомила Жермен, была Эллен, на несколько лет старше меня, не отличалась особо и внешностью, но, тем не менее, женственна и достаточно привлекательна. Меня удивляло, что она, принадлежавшая к вполне обеспеченной и весьма культурной семье, по каким-то причинам в ее возрасте и при многих положительных качествах не обрела своей собственной семьи и детей, которых она, кстати, очень любила. Надо особо подчеркнуть, что она уделяла особое внимание своим старикам родителям и мало занималась собой, почти не уделяла времени на увеселения, присущие ее возрасту и обществу, к которому принадлежала.

Справедливость требует, чтобы я особо отметил, что ее очень интересовали новые пьесы, опера, балет, выставки художников, устраиваемые в различных музеях, в том числе и во Дворце изящного искусства в Брюсселе. Кстати, в этом дворце в концертных залах организовывались прекрасные концерты с участием не только бельгийских артистов, но и артистов зарубежных стран. Иногда там, во дворце, бывали и балы, на которых собиралась элита. Эллен довольно часто приглашала меня во дворец, и я с удовольствием сопровождал ее. Я считаю необходимым подчеркнуть, что во Дворце изящного искусства собиралось общество, достигшее вершин в Бельгии. В особенности это бывало в тех случаях, когда на некоторые выставки или вечера прибывала сама королева-мать Елизавета, уделявшая много внимания развитию культуры, искусства в своей стране.

Нельзя не подчеркнуть особо, что посещения Дворца изящного искусства и различных премьер в театрах, на которых присутствовали члены королевского двора, требовали от меня, как и от всех присутствующих, не только соответствующей манеры держаться, но и соответствующих нарядов, фраков или смокингов. Признаюсь, вначале было довольно нелегко соблюдать установленный этикет, но со временем я стал к этому привыкать.

Через Эллен я познакомился со многими. Сейчас мне хотелось бы упомянуть пока только две фамилии – Ивонн Фуркруа и ван дер Стеген.

Ивонн была совершенно другим человеком по сравнению с Эллен – молодая, красивая. У нее были муж и маленькая дочь. Родители из видного французского дворянского рода. Уже давно, будучи еще совсем молодыми, они были вынуждены покинуть Францию, так как принадлежность к известному дворянскому роду в то время на их родине не приветствовалась. Одним из предков семьи, как мне рассказывали, якобы был известный французский ученый-физик (Опостен Жан Френель, 1788–1837, член Парижской академии наук, 1823 г.).

К моменту моего знакомства с семьей родителей Ивонн ее отец стал в Бельгии достаточно богатым, взяв на себя функции коммерческого представителя известной французской фирмы по продаже в Бельгии дорогого коньяка.

В этом доме мне пришлось побывать, к моему искреннему сожалению, всего один раз, и то недолго. Тогда меня поразило, насколько интересным, высокообразованным, культурным человеком был отец Ивонн, умел поражать своей осведомленностью во всех затрагиваемых в разговорах вопросах. По всему было видно, насколько он порядочный человек, хороший семьянин, отец и дедушка. Сама Ивонн вышла замуж неудачно. Ее муж был очень богатым человеком, по-видимому, очень любил жену и дочь, но, к великому сожалению, вне всяких пределов был ревнив. К этому, видимо, его подталкивало то, что жена была очень красивой, с прекрасной фигурой, умела одеваться с большим вкусом, любила веселую жизнь, а ее муж был деловым человеком, и у него не было достаточного времени для своей семьи.