Тринити - Яков Арсенов

Там не стали особенно расспрашивать, на чем основаны доводы или домыслы, и поступили очень оперативно — выехали на место происшествия с комиссией. Сигнал оказался своевременным — директор не удосужился снести деньги домой или припрятать подальше. Деньги лежали в сейфе. Он был уверен в безукоризненности прокрученного дела.

Колесо закрутилось. Были опрошены ростовчане, бухгалтерия, потом очередь дошла и до «Пармы».

Институт гудел. Таких случаев в трудовой практике заведения еще не было. И не бывало даже в теории. Всем хотелось быть в курсе событий. «Парму» замучили расспросами, но и в самой «Парме» толком мало кто знал, что же произошло на самом деле.

Особенно допекали Татьяну. А как раз ее можно было и не трогать. На производственной практике, перед вылазкой в Коми, слесарь четвертого разряда — детина, каких мало где увидишь, — уронил с помоста на нулевую отметку огромную кувалду и едва не пришиб Татьяну. Татьяна чуть не умерла от страха и, пока отчитывала слесаря за несоблюдение норм техники безопасности, успела влюбиться в него. Нарушитель счел наиболее безопасным ответить на чувство. У них завязалась переписка. Теперь он требовал, чтобы Татьяна бросила институт и вышла за него замуж. Она сказала, если он любит, никуда не денется, подождет.

Усов распекал ее за волокиту в создании семейного очага.

— А если он меня бросит? — в ответ рассуждала Татьяна. — Кому я буду нужна недипломированная?!

— Нет, Таня, счастье нужно бить влет, королевским выстрелом, — твердил Усов. — И лучше дуплетом, для надежности. А то упустишь.

— Как это «дуплетом»? — не понимала Татьяна. — Сразу с двумя, что ли?

— Ну, это смотря кто как понимает, — дурил голову Усов. Он был теперь почти с Татьяну ростом. В год суки он вытянулся и похорошел. И так непредвиденно утвердился в своем новом качестве, что никому уже и не верилось в его недавнее тарапуньство.

— Тебе бы освоить пару болевых приемов, и с тобой можно было бы хоть в кругосветное путешествие, — говорила Татьяна несколько подобострастно и чуть-чуть не по теме. — В любой лодке.

— Рановато, — дружески отнекивался Усов. — Я догнал тебя только в росте, а вот весовые категории…

— Ерунда, наберем для равновесия кирпичей. Но я не это имею в виду. Теперь с тобой не стыдно появиться не только на нашей речке, но и на любом побережье, на острове Пасхи или на Бермудах! — Татьяна вложила в текст столько энергии, что прозвучало это почти в стиле вопля. За лето она тоже окрепла и грозилась вовсе выйти за размеры, отведенные природой женщине.

Следователь уехал, и механизму вышеизложенной истории как бы перестало хватать кинематики. Словно в комнату уже случившихся событий больше никого не впускали и не выпускали.

Время с горем пополам без всякого развития добралось до ноября. Пришли повестки в суд. Почему-то всего пять — Клинцову, Фельдману, Мату, Нинкину и Татьяне.

Почему Клинцову и Фельдману — понятно. Татьяна, скорее всего, просто приглянулась следователю как личность. Но вот зачем прислали повестку Мату темный лес. Свидетель из него всегда получался никудышный. Он и в простой жизни еле ворочал языком, а уж в уголовной…

Были, конечно, шутки и насчет сухарей. Чтобы не мучиться, мешки с ними рекомендовалось прихватить с собой сразу.

Клинцов ерзал и тянул до последнего. Спасательное колесо, заведенное с помощью родителей, крутилось. Обработка ректора прошла основные стадии, и в Коми убыли соответствующие просительные бумаги.

Клинцов не пожалел денег и прихватил в судебную командировку ящик коньяку и прочей закуси. Как если бы для всего вагона.

Дорожной трапезы с ним никто не разделил. Постеснялись. Клинцов, как отпущенный на волю зэка, угощал всех, кто попадался под руку.

По приезде поселились в гостинице по соседству с цирковой труппой лилипутов из Нахичевани. Что они, эти южные карлики, делали в Княж-Погосте при температуре минус пятьдесят семь? Какой тут цирк?

Чтобы не задубеть на постоялом дворе, свидетели по делу директора леспромхоза АН-243/8 отправились в кабак. Там к Нинкину сразу начал приставать весь в татуаже человек в узком приталенном пиджаке, на высоких каблуках и с длинными искусственными волосами. Пару раз он настойчиво приглашал Нинкина на белый танец.

— Слышь, ты, олень, пойдем попляшем, — говорил он вальяжно, покручивая наборной ручкой ножа.

— Я не танцую, — буркал Нинкин, сожалея, что рядом нет Пунктуса.

— Да ладно тебе, — тянул его настырный товарищ, — давай крутанемся.

— Сколько можно говорить?! — встряла меж ними Татьяна. — Отстаньте от него! А то я вас сейчас сама сделаю!

— Спасибо, — поблагодарил Нинкин ее за помощь.

— Ты бы хоть здесь свой противогаз не применял, — попросила Татьяна. А то при виде тебя эти экземпляры сразу начинают активизироваться.

— Хорошо, — не стал вздорить Нинкин. — Я не понимаю, че он ко мне лезет?

— Зато я понимаю, — сказала Татьяна.

— Откуда я знаю, что ему надо! — нервничал Нинкин, а экс-командир отряда «Парма» Клинцов помалкивал, боясь, что если к нему пристанет этот господин, то за него никто не заступится.

Татьяна, не расплачиваясь, покинула кабак. Нинкин с Матом и Фельдманом вышли следом. Последним, как ошпаренный, выскочил Клинцов.

— Такое впечатление, еп-тать, что зимуют в Коми, некоторым образом, одни недоделанные. Может, как говорится, и нам здесь, мля, остаться помыкаться, а? — зевнул Мат, когда вернулись в гостиницу, которая называлась Домом колхозника.

В комнатах и коридоре этого муниципального жилища погас свет. Поговаривали, что от мороза.

Фельдман, как обычно перед сном, решил облегчиться и отправился на поиски туалета, продвигаясь по стене и подоконникам. Грамотно балансируя, он добрался до кабин и стал на ощупь искать белое гнездо. Вместо долгожданного санитарного фаянса он нащупал голову уснувшего на корточках лилипута, как выяснилось тут же — глухого. Некоторое время назад лилипут притих от холода на общественном горшке и подремывал в позе какого-то невероятного циркового номера. Оба чудика — и лилипут, и Фельдман — едва не сошли с ума от неожиданности. У лилипута с испугу не выдержал крепеж на запорной арматуре, и у него пробило дно.

Наутро Мат, как самый взыскательный в известном смысле посетитель туалета, обнаружил на месте происшествия несмываемый каменный цветок — плод ночной встречи Фельдмана с лилипутом, — при виде которого Данила-мастер должен был просто почернеть от зависти.

Эта дикая ночная встреча в низах и утренний осадок, который остался на душе Мата, чуть не развалили планы районного прокурора и всю сетку цирковых гастрольных представлений.

С утра свидетели побрели в здание Княж-Погостского народного суда. Вскоре началось первое слушание. Ввели подсудимого. Директор оброс щетиной и уже не походил на того летнего делового руководителя. Как только его препроводили в зал, он сразу стал искать глазами Клинцова и Фельдмана, как бы желая прочесть на их лицах, что они там нагородили в своих показаниях. Ведь только от них будет зависеть его мера. Клинцов опустил взгляд. Фельдман вообще смотрел в окно. Директор понял, что надеяться не на что.

В ходе суда выяснилось все до капельки.

Самым трогательным был момент, когда адвокат директора сказал:

— Здесь велась речь о взятке. Но она, как известно, осуществляется двумя сторонами. Почему же на скамье подсудимых я вижу только одну?

У Клинцова екнуло сердце. «Неужели не сработало? Неужели бумаги не успели дойти?!» — в ужасе подумал он. Его пульс начал пробиваться через кожу в самых неожиданных местах. Можно было не щупать запястье, было видно и так, с какой частотой тикали его внутренности.

Но прокурор сказал:

— По ходатайству ректора дело Клинцова передано в товарищеский суд института, и уголовно он не преследуется.

Сразу после суда Татьяна с Матом отправились на вокзал. Фельдман вприпрыжку побежал за ними. Клинцов, чтобы не испытывать судьбу, на всякий случай остался в гостинице и выехал следующим поездом, спустя сутки.

Фельдмана, Мата, Нинкина и Татьяну пути сообщения тоже, что называется, развели — Татьяне достался билет в головной вагон, а парням чуть ли не в хвостовой. Среди ночи после кропотливого возлияния Мат утратил интерес к нудному Фельдману и сонному Нинкину и решил отправиться к Татьяне, с которой надеялся почувствовать себя комфортнее, нежели с этими. Прихватив с собой резиновую грелку с питьем, Мат легко преодолевал вагон за вагоном, пока не уперся в закрытые наглухо двери ресторана. Дождавшись полустанка, Мат вздумал обежать ресторан по улице и, как был в тапках, ринулся в обход. Тамбуры ближайших за рестораном вагонов один за другим оказывались закрытыми. Мат в спортивном трико убегал все дальше и дальше вперед и не заметил, как тронулся поезд. Догадавшись, что попал впросак, Мат дернулся назад. Двери, из которых он вышел, проводник заботливо прикрыл на ключ. Мат побежал вдоль поезда в поисках открытого тамбура. За бортом были те же, что и вчера, минус пятьдесят по Цельсию. Поезд набирал скорость. На счастье, тамбур предпоследнего вагона оказался незапертым. Мат вскарабкался и, не выпуская из рук грелку, без чувств упал на запорошенный угольной пылью пол. Всего черного, Мата нашел почуявший беду Нинкин.