Смятый лепесток - De ojos verdes
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Припечатывает очередным поцелуем. Теперь в нем голод, жажда, мольба… И я поддаюсь, позволяя шершавому языку прорвать оборону, слиться с моим, вновь взорвать нервные окончания остротой этих действий. Боже, как же это восхитительно в своей пронзительности…
– Я же говорю, это всего лишь зависимость, родившаяся вследствие синдрома… – успеваю выдохнуть, когда переводим дыхание.
Его взгляд становится насмешливым и снисходительным, что довольно странно, но внезапно застывает в районе моей груди. Прослеживаю за ним и с досадой вижу, как безбожно разъехались полы халата.
– Это твой последний аргумент? – почти бесшумно сглатывает и тянется к обнаженной коже.
– Нет! – шикаю, успев просунуть ладонь между нами и прикрыться. – Мия может зайти в любую минуту! Прекрати!
– Я закрою дверь, – мотает головой.
– Она не закрывается!
– А где закрывается?
– На кухне, – отвечаю на автомате и тут же расширяю глаза от ужаса, поняв, что проболталась.
Хотя, что бы его остановило в эту минуту, когда взор горит такой похотью?..
– Господи! – пугаюсь, по мановению палочки оказавшись на его руках.
С похвальной целеустремленностью и скоростью мы оказываемся на озвученной кухне. Дима подкидывает меня чуть выше, придержав снизу согнутой в колене ногой, после чего слышу щелчок.
И понимаю, что это конец.
Или начало.
Не прерывая зрительного контакта, который грозился вылиться в яркую вспышку и что-нибудь да поджечь, – и мне даже немного страшно, хоть в целом и упоительно, – приближаемся к гарнитуру.
– Ты очень серьезная, малыш. Скажешь, почему?
По-моему, с ним разговаривают исключительно мои ресницы. Хлоп-хлоп.
В этом неравном бою за сохранение крупиц целомудрия падшей женщины, то бишь, меня, халат потерпел сокрушительное поражение, соскользнув на пол. Причем, махровый предатель капитулировал самостоятельно, его никто не стягивал. Раздавшийся в тот самый момент, как Дима посадил меня на столешницу, шлепок от соприкосновения голой попы к поверхности был тихим, но звучным и почему-то вмиг оглушил, отчего я неимоверно смутилась.
Похоже, он даже не обратил на это внимания, пытливо вглядываясь в меня. Что-то там в глубине его омутов было неспокойным.
– Аль… – дрогнул в напряжении голос. – Тогда ночью…ты хотя бы на секунду, хотя бы раз…вспомнила…как я…тебя…насиловал?..
Выпускает, вперившись ладонями в стол по обе стороны от моих бедер. И буравит в ожидании ответа.
Непроизвольно распахиваю веки шире.
Меня пусть и скручивает болью от этого вопроса, но и изумляет одновременно очевидная вещь. Не вспомнила! Потом, когда думала, анализировала, постоянно возвращалась в исходный пункт этой истории… Но в тот момент, когда целовал, брал нежно, страстно…нет!
Как в замедленной съемке, отрицательно качаю головой.
Зачем он напомнил?!
Падает лбом на мой лоб, вынуждая прислониться макушкой к шкафчику. Этот жест такой…трогательный, что внутри всё хаотично пляшет, превращаясь в нераспутываемый клубок. Какие-то непосильные мне качели, Боже.
– А я помнил…но потом забыл… – признается проникновенно.
Так, что ноют даже кости от пропитанного раскаянием шепота. Искреннего. Надрывного. Запредельного.
Я просто не могу не утешить. Беру его лицо в руки и прошу:
– Ты мучаешь нас обоих, не надо.
– Это же никогда не пройдет? Дыра не затянется, событие не сотрется.
– Если будешь постоянно об этом говорить, конечно, не затянется.
Тяжелой протяжный вздох. Минутное молчание.
– Аль…верь мне только, пожалуйста. Я тебя люблю. Впервые в жизни подписываюсь под каждой буквой.
Киваю. Не могу на это реагировать иначе.
Понимает. Усмехается печально.
– Не веришь. Какие-то дурацкие диагнозы припоминаешь…
– Не дурацкие. Всё так и есть. Это сродни психическому расстройству…
Взгляд Димы становится жестче.
Отстраняется, сузив глаза, и…снимает майку, являя миру свое натренированное и лишенное каких-либо изъянов тело. Я бесстыдно прохожусь по многочисленным изгибам визуально, получая колоссальное эстетическое удовольствие. Впервые позволяю себе рассмотреть его так тщательно и вблизи…
– А теперь слушай меня внимательно, бриллиантовая ты моя…
Резким движением разводит мои ноги в стороны, вклиниваясь между них, рождая что-то необузданное, новое, неопознанное. Этот контраст между решительными движениями и твердым невозмутимым тоном сводит с ума, заставляя таять.
– Я целую неделю давал тебе возможность поразмыслить, вникнуть, сделать выводы. Сам перелопатил кучу литературы, чтобы сообразить, что за гадость ты мне приписываешь вместо того, чтобы поверить в мои чувства. Так вот, – горячие пальцы волнуют, начав путешествие от плеч и двигаясь дразняще кропотливо к ключицам, – нет такого синдрома в природе. Нет. Его не существует как психического расстройства, это лишь состояние, когда жертва испытывает симпатию к агрессору. А теперь вспомни и скажи, ты симпатизировала мне, когда я тебя украл, запер и насиловал?
Как сложно сосредоточиться, когда такой мужчина замирает на твоей ложбинке…
– Н-нет. Вообще.
– Это раз, – возобновляет свои действия, вынуждая затаить дыхание, когда ладони примеряются с упругими полушариями, и по моим ощущениям – это просто идеальное сочетание, – в медицинской литературе я не нашел доказательной базы или диагностических критериев стокгольмского синдрома. Это два.
Какой к черту счетчик в такой момент?!
Боги благосклонны ко мне, ибо Диме приходится прерваться. Потому что рот его в следующее мгновение занят изучением тугой вершинки. Простреливает жгучей нитью удовольствия, я немею от этих ощущений. Он играется с чересчур чувствительными сосками, то терзая пальцами, то вбирая в себя.
И я почти разочарованно хныкаю, когда всё прекращается.
– Не существует шкалы идентификации. И в девяносто пяти процентах случаев исследователи не фиксировали этого синдрома. Люди не испытывали ничего подобного к своим мучителям. А остальные пять – не до конца изученные явления. Есть конкретные истории с террористическими захватами, когда сведения по стокгольмскому синдрому внедрялись в операции по освобождению заложников. И эти истории – капля в море, да и только для полицейских. Это три.
Хмурюсь, силясь сосредоточиться хоть на чем-то, кроме сенсуальных пыток. Но это практически нереально, учитывая, что бесстыжие ладони, выписывают круги по тонкой коже внутренней стороны бедер, успевая между словами осыпать грудь и живот мелкими поцелуями.
– Ты только вдумайся, малыш, – во что вдуматься, когда он задевает самое сокровенное, заставляя захлебнуться переизбытком мощных ответных реакций, а потом добивает, скользнув пальцем в лоно мучительно медленно, – какая это сомнительная патология… Это даже не расстройство. Стокгольмский синдром не включен ни в одну классификацию психических заболеваний. Это четыре.
Какая мне разница, что и куда включено, когда во мне двигается…ГосподиБожеМой…уже два пальца?!
Поджимаю губы и растворяюсь в мерном покачивании, дыша через раз, стиснув зубы от адски выматывающего, но сладкого предвкушения.
– Так вот, по сути, – продолжает издеваться мой личный змей-искуситель, – это вообще не патология. А нормальная реакция человека на сильно травмирующее
