Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение - Барков Альфред Николаевич

Конечно, фильм преподносится как эдакая веселая безобидная шутка – ну подумаешь, одетый в концертный костюм михрютка по ошибке попадает в зал, где его пьяные кривляния воспринимаются оркестром как дирижирование, – и, смотрите, ничего – получается музыка и без знаменитого зарубежного маэстро! Зато парень какой – во! Веселый! Не то что старомодная барышня, пьющая сырые яйца – возьмет она свою «соль» или нет, – ну какая разница, ведь эта «соль» ни строить, ни жить не помогает… Вон пьяные лабухи, что «на жмура» ходят – и те лучше. Подумаешь, «классика»… Была бы песня…

Пропагандируя хамство, невозможно не быть самому хамом. Помните сцену в фильме – стадо коров, ведомых «веселой песней», ломится напрямую через ухоженную усадьбу?.. Конечно, свинство. Интеллигентный человек не позволит ни себе, ни другому допустить такое. Но это – фильм, – скажете Вы, уважаемый читатель, – для веселой фабулы можно и стерпеть…

Нет, господа, это было в жизни, в еще более непристойной форме: с трудом уговорив смотрителя дачи иностранного посла произвести съемки, не сказали ему, что по сценарию замышляется марш веселых коров. И тот разгром, который они учинили, был на самом деле. И коровки попали на дачу не случайно, их погнали. «Веселые ребята», в их числе – Эрдман. До сих пор этот случай расписывают как веселый кинематографический эпизод.

Как должен был реагировать на все это Булгаков, в числе истинных друзей которого были корифеи отечественного музыкального искусства, и которому ко дню рождения дарили ноты той самой классической музыки, так высмеянной в фильме? Да очень просто: помните эпизод в романе, когда вся контора поголовно горланит «веселую песню», и с ней же отправляется на грузовиках в психушку? И Фагот-Эрдман – разве сам фильм не стал глумлением над «светом»? Кстати: вспомните, с чьей легкой руки свихнулась эта контора? Правильно – кривляки-Фагота.

Апологеты «светлых образов» могут упрекнуть меня в посягательстве на самое святое, что только можно себе представить – мужскую дружбу. Ведь всегда, когда имя Николая Эрдмана упоминается в связке с именем Булгакова, принято употреблять это слово. Так уж повелось. Хотя никто никогда не привел ни одного факта, который бы свидетельствовал не только о дружбе между ними, но хотя бы о том, что у Михаила Афанасьевича Булгакова вообще когда-либо были друзья в полном смысле этого понятия.

Меня могут упрекнуть в непоследовательности. Сначала, дескать, доказывал, что что прообразом Коровьева явился Качалов, теперь – Эрдман. Чему же верить?

Пожалуй, и тому и другому. Скорее всего – оба. Ведь на «кремлевской» вечеринке басни Эрдмана читал Качалов, то есть, – «распространял клеветнические измышления», что каралось даже сильнее, чем сочинительство. И то, что он не был арестован, а, наоборот, вскоре был пожалован званием народного артиста и награжден орденом, вовсе не означает, что он не «замолчал». Ведь «нигде в мире – как в нашем Союзе» – это тоже «молчание». Если не сказать больше – типичное коровьевское кривляние. Рыцаря, интеллигентнейшего человека, которого Система даже не за его собственную оплошность, а за службу сына в Белой армии цепко схватила за горло. Или – или…

О молчании такого рода хорошо сказала в своих воспоминаниях Н.Я. Мандельштам: «Люди, обладавшие голосом, подвергались самой гнусной из всех пыток: у них вырывали язык, а обрубком приказывали славить властелина. Инстинкт жизни необорим, и он толкал людей на эту форму самоуничтожения, лишь бы продлить физическое существование. Уцелевшие оказались такими же мертвецами, как и погибшие. Перечислять их имена не стоит, но из действовавших в те годы поколений не сохранилось даже свидетелей и очевидцев. Запутавшиеся, они все равно не распутаются и ничего не скажут обрубками своих языков. А среди них было много таких, что в иных условиях нашли бы свой путь и свои слова» .

Возможно, во время создания романа Булгаков обсуждал эти вопросы с Надеждой Яковлевной. Но уж с кем точно обсуждал, так это с Вересаевым, мнение которого Булгаков ценил очень высоко. Когда в 1943 году Серафимович написал о себе с Вересаевым (по случаю присуждения им Сталинской премии) «…при царизме нас топтали, наступали сапогами на горло, душили самые лучшие, самые чистые и молодые порывы», Вересаев так отреагировал на это записью в своем дневнике: «Удивительно… Когда это нас «топтали, наступали сапогами на горло», как могли душить «самые лучшие, самые чистые и молодые порывы»? При всех цензурных рогатках можно было достаточно проявлять себя, – не то, что позже, где выход был только один, – честно молчать».

Напомню – Булгаков сам был в той армии. И, хотя тоже вынужден был больше «молчать», «обрубком языка» славить властелина не стал. И поэтому получил моральное право давать оценку поступкам других. Даже в такой гротескной форме.

Примечания к 35 главе:

1. Н.Я. Мандельштам. Указ. соч., с. 311.

2. Дневник Елены Булгаковой, с. 41.

3. Н.В. Чидсон. Радость горьких лет. В «Николай Эрдман. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников». М., «Искусство», 1990, с.334. Наталья Васильевна, вторая жена Эрдмана, приводит содержание одной из басен:

КОЛЫБЕЛЬНАЯВидишь, cлон заснул у стула,Танк забился под кровать,Мама штепсель повернула,Ты спокойно можешь спать.За тебя не спят другиеДяди взрослые, большие.За тебя сейчас не спитБородатый дядя Шмидт.Он сидит за самоваром –Двадцать восемь чашек в ряд,И за чашками героио геройстве говорят.Льется мерная беседалучших сталинских сынов,И сияют в самоваредвадцать восемь орденов.«Тайн, товарищи, в природеНе должно, конечно, быть.Если тайны есть в природе,Значит, нужно их открыть».Это Шмидт, напившись чаю,Говорит героям. И герои отвечают:«Хорошо, откроем».Перед тем как открывать,Чтоб набраться силы,Все ложатся на кровать,Как вот ты, мой милый.Спят герои, с ними ШмидтНа медвежьей шкуре спит.В миллионах разных спаленСпят все люди на земле…Лишь один товарищ СталинНикогда не спит в Кремле».

4. Там же, с. 352.

5. Там же, с. 508.

6. Письмо Вс. В. Вишневского жене Мейерхольда З.Н. Райх – там же, с. 289.

7. Н.Я. Мандельштам. Указ. соч., с. 196-197.

8. Эти данные приведены в заметке «В Туле у Вересаева» – «Литературная газета», 19.2.1992, с. 6.