Послания себе (Книга 3) - Сергей Гомонов

- Зачем ты все это затеял, сумасшедший?!

- Ты не поверишь, красавица! Фактически - из-за тебя... Ну, и парочка кое-каких малозначащих нюансов...

- Малозначащих?! - Танрэй отвела плечи назад и отбросила за спину тяжелые мокрые волосы. - Таких малозначащих, как власть над чужим государством, не так ли?

- Пф! - фыркнул Тессетен. - Если ты думаешь, что мое государство меньше или беднее твоего, то ты глубоко ошибаешься. Что до твоих обезьян - так они мне тоже не нужны: от своих деваться некуда. Так что не болтай глупостей, детка. Мы выйдем отсюда вместе, рука об руку...

- Я ненавижу тебя, чудовище! - зашипела Танрэй, как шипят кошки и вонзила острые ногти в собственные ладони. - Немедленно отведи меня туда, где ты и твои лизоблюды заперли Ала! Лучше быть в тюрьме, но с ним, чем на свободе, но с мразью, подобной тебе!

Улыбка в один прием спрыгнула с его лица, словно ее там и не бывало. Женщина, куда более жестокая, чем все мужчины, которых когда-либо знала, видела, про которых читала Танрэй, и куда более красивая, чем маленькая правительница, заступила на место Тессетена.

- Ах ты тварь! - прохрипела она не то женским, не то мужским - каким-то странным, полифоничным, голосом прохрипела она. - Ала тебе подать? Хорошо пристроилась, говоришь?! Так на, оближи! Ты любишь этот вкус, сестрица! - и Тессетен швырнул под ноги Танрэй доселе скрываемый под плащом окровавленный меч.

Танрэй истошно закричала, и это разнеслось по всему дворцу. Когда дыхание вышло без остатка, она поперхнулась и закрыла глаза. Женщина в лице Тессетена наблюдала за нею с холодной усмешкой. Насладившись зрелищем, она так же неожиданно исчезла, как и появилась. И тогда Тессетен почти совсем тихо добавил:

- Будь он проклят! Я навсегда отделил его душу от разума... И ты - ты, не кто-нибудь! - пойдешь со мной, я дам тебе шанс, которого не дал он! Я ждал этого почти пятнадцать лет... Будь он проклят навеки веков!

Танрэй хотела схватить меч и сделать что-нибудь с Тессетеном или с собой, но черный полководец наступил на лезвие как раз в том месте, где на нем багровела еще свежая кровь Ала. Тогда она отскочила к двери и бросилась прочь. Сетен побежал за нею и, когда четыре его воина, переодетые стражниками царя, собрались задержать ее, страшно рявкнул:

- Уберите от нее свои лапы, ублюдки!!!

Они вытянулись в послушную струнку.

Тессетен до сих пор еще бегал довольно неплохо, но на перемену погоды покалеченная десять лет назад нога подводила его. Именно из-за этого он никак не мог нагнать легкую, как ласточка, Танрэй, освещаемую только молниями в разрушенной Тизэ.

- Остановись! - кричал он. - Тебе все равно некуда идти, Танрэй!

Сетен слишком поздно понял, что она задумала. Танрэй карабкалась на огромный гранитный холм, из которого мастера Ин под руководством ныне отсутствующего созидателя начали вытесывать зверя в честь Паскома, который будет лежать в пустыне тысячи лет и охранять Вечность. Памятник был не закончен, и с одной стороны холм круто обрывался вниз.

- Нет! Не надо! - задыхаясь, выдавил Тессетен и, хватаясь руками за камень, чуть ли не на четвереньках полз следом.

- Лучше так... - бормотала она, приближаясь к наивысшей точке.

- Стой! Сестренка! Ради Природы! Ты уедешь, куда захочешь, никто не посмеет прикоснуться к тебе, даже взглянуть в твою сторону! Перестань!

- Лучше так... - и в последнем ее рывке ветер сдернул мокрую накидку и швырнул в лицо Сетену. Правитель Тепманоры успел увидеть лишь то, как она раскинула руки - затем материя накрыла ему голову и обволокла неповторимым запахом, принадлежащим только Танрэй. Сквозь полупрозрачный мокрый газ Сетен различил только очень яркую вспышку и грохот, а когда освободился, вершина была пуста и расколота ударом молнии пополам. Тессетен еще ничего не понял и бросился искать место падения тела женщины, высматривать сверху ее труп или - о, лишь бы только так и было! - еще живую, пораненную, но живую сестренку-Танрэй. Он из-под земли достанет тогда второго Паскома, и ее имя оправдает свое значение...

Внизу не было ничего. Сетен отодвинулся от края и увидел горстку белого пепла, постепенно разносимого ветром и размываемого дождем.

И тогда жуткий рев огласил пустыню Тизэ...

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

- Мне принадлежит вчера, я знаю завтра!

Заклинание подхватил хор голосов. Зал Великого Суда Осириса был наполнен невидимыми людьми. И словно под напором этого хора, стены шара, в котором все это происходило, начал набухать и раздаваться, потянулся к звездам.

- Вчера есть Осирис, завтра - Ра, в котором были уничтожены враги всего сущего, а Гор был сделан правителем Хеммета!

Голоса надавили на внутренние пределы сферического храма, и створки бутона начали открываться.

В черном небе висело до сих пор не рожденное Пятое Солнце. Один из лучей отделился от шара светила и ударил в верхушку раскрывавшегося шара храма Великого Суда. И лепестки раскинулись вокруг основания, белоснежные и благоуханные, а луч уплотнился и обрел форму Весов Маата. Возле весов, опираясь на локти, неподвижно лежали их темные хранители - Анубис и Упуаут. Глаза шакалоголовых богов, как и всех Посвященных, смотрели в Вечность, но при этом они совсем как обычные собаки, утомленные жарой, свесив из пасти бордовые языки, учащенно и поверхностно дышали. На высокой ступеньке, прямо за Мекхаатом, стоял сам Осирис, и его глаза были закрыты полыхающим тремя ясными звездами - Ал-Нитак, Ал-Нилам и Минтака - поясом Исет.

- Взойди! - сказал Помощник Верховного Жреца, лицо которого закрывал низко надвинутый капюшон, как и положено Главному Попутчику.

И он завел на Мекхаат душу юного фараона.

- По приказу господина Западной Пустыни Запад был приготовлен как поле боя богов. Ты знаешь, кто в нем - Великий Бог?

- Знаю, - ни секунды не колеблясь, ответил безбородый правитель Хеммета.

В воздухе вспыхнул горящий треугольник. Анубис и Упуаут приподнялись со своих мест и зарычали, требуя тишины. Все голоса смолкли.

- Кто он?! - вопросил Помощник Верховного Жреца и впился глазами, не видимыми в тени, в лицо фараона.

- Осирис...

Саша не понимал своих снов. В отличие от взрослых, он и не задавался целью истолковать их в каком-нибудь ключе. Сны свои он помнил, но так, как помнил сказки мамы, рассказанные на ночь, как слова ее песенок-колыбельных.

Людмила, в последние дни отчего-то совсем погрустневшая, повела его, как обычно, на прогулку. Они шли рядом, держа друг друга за руку, но друг о друге не думали.

На детской площадке няня отправила его играть к детям и осталась на скамейке, напряженная, как тетива натянутого лука. Время от времени она озиралась, надеясь увидеть кого-нибудь в праздной толпе.