Затмение - Уинстон Грэм

— Для человека здравомыслящего это глупая отговорка, Росс.

Он улыбнулся и глотнул шерри, который Кэролайн ему вручила.

— Что ж... Ради тебя я не могу этого изменить, вероятно, все равно не стал бы, даже если бы мог. Война — это отвратительное, жестокое дело, хотя может рядиться в красивые одежды, и я предпочитаю хранить от нее дам, которые мне не безразличны.

— А я предпочитаю хранить от нее мужчин, которые мне не безразличны, но тем или иным образом они все равно впутались. Надеюсь, это в последний раз.

— Аминь.

Он уже собрался уходить, но Кэролайн окликнула его:

— Росс.

— Да?

— У меня неприятное чувство, что это моя вина.

— Что именно?

— То, что ты делаешь. Что Дуайт там. Так оно и есть. Так будь осторожен, если не ради себя, то хотя бы чтобы успокоить мою совесть.

— Особенно позабочусь о твоей совести.

— Благодарю.

Кэролайн обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Это длилось несколько секунд.

— Что ж, — сказала она, отстранившись, — мне давно хотелось это сделать.

— Не стоит отказывать себе в удовольствии, — ответил Росс. — А не то еще примут за пуританку.

Они улыбнулись друг другу, и Росс ушел.

До отплытия из Плимута он повидался и с Верити, они дважды обедали вместе и болтали о былых временах.

Он думал обо всех этих прощаниях и прочем всю первую неделю на борту «Помоны», не меньше чем о капитуляции Джорджа, которая принесла Россу большое облегчение и весьма его удивила. Она показала, что его оценка характера Джорджа была верной, но показала также, что Джордж — человек разумный. Несомненно, он скрепя сердце склонился перед грубой угрозой, но это доказало, что с ним вполне можно ужиться в качестве соседа. Возможно, гораздо раньше, чем кто-либо мог предполагать, они примирятся и будут жить спокойно.

Всю неделю погода была благоприятной: дул восточный ветер, и каждое утро, туманным и красным рассветом, перед ними представало чудесное зрелище. Южнее «Помоны» плыли корабли флота Пролива, словно огромные морские птицы, севшие на воду, но распустившие крылья. «Король Георг» и «Королева Шарлотта» несли по сто пушек. «Королева», «Лондон», «Принц Уэльский», «Принц», «Барфлер», «Принц Георг» — по девяносто восемь. У одного корабля, «Сан-Парея» было восемьдесят пушек, и у пяти — по семьдесят четыре («Вэлианта», «Ориона», «Неотразимого», «Рассела» и «Колосса»). А рядом с «Помоной» шли остальные корабли эскадры сэра Джона Борлэза Уоррена: три линейных корабля, пять фрегатов и сорок или пятьдесят транспортных судов с французскими войсками и припасами. Крупный флот, достаточный, чтобы вселить уверенность в самых сомневающихся.

Но в те первые дни пессимистов было мало, и вечерние трапезы в кают-компании «Помоны» наполняло веселье и уверенность, разговоры велись на двух языках, иногда одновременно. Шарль де Сомбрей выступал в этом обществе и как острослов, и как стратег.

Но даже в те первые дни Росс заметил расхождение во взглядах среди французов. Выяснилось, что граф Жозе де Пюизе никогда прежде не встречался с графом д'Эрвильи, своим заместителем. Попытки познакомить их в Лондоне провалились, д'Эрвильи всегда был слишком занят в полку. И теперь, глядя на них рядом, становилось понятно почему.

Де Пюизе был крупным и могучим мужчиной, бретонцем по происхождению, когда-то предводителем шуанов — тех бретонцев, которые собрались в отряды и начали бессистемную войну против революции после казни короля. Графский титул, как и акцент, был провинциальным, к тому же в глазах многих людей он имел еще один существенный недостаток — в первые годы революции, перед тем как восстал против нее, был жирондистом. Д'Эрвильи, с другой стороны, был полковником одного из лучших французских полков и приверженцем короля Людовика. Его аристократическое происхождение было безупречным, отношения с Бурбонами в изгнании — самые близкие, а презрение к месье де Пюизе и его наполовину крестьянским корням — едва скрываемым. Не самое удачное начало похода.

Разделение существовало и в войсках. Ударные полки состояли из лучших солдат, натренированных и дисциплинированных. Но из-за недостатка средств их было мало, а остальные представляли собой пеструю толпу, набранную где попало и как попало.

Более того, чем ближе флот подходил к месту назначения, тем сильнее разгорались споры о стратегии и тактике. Стало понятно, что ясного представления о том, как воспользоваться вероятным успехом, нет ни у одного из лидеров. Де Пюизе просто отмахнулся и объяснил, что при виде контрреволюционеров все кругом восстанут, и войска с триумфом будут освобождать один город за другим. Два офицера-шуана, недавно прибывшие из Бретани, подтвердили, что на холмах вокруг Киберона и Карнака ждут десять тысяч вооруженных людей, готовых присоединиться к ним, стоит только высадиться.

Д'Эрвильи, командующий войсками, развернул карту, ткнул в нее длинным тонким пальцем и спросил, где именно — тут или тут? При каждом неясном ответе он пожимал плечами, нюхал щепотку табака и холодно оглядывал товарищей.

Когда они находились неподалеку от французских берегов, фрегат авангарда заметил французские корабли, и весь флот Пролива умчался сражаться. Погода переменилась, небо затянуло угрожающими тучами, но через некоторое время ветер стих. Росс воспользовался возможностью, чтобы доплыть на «Энергичный» и посмотреть, как там его сподвижники. Все оказались при деле, он даже не ожидал. Дрейк одолжил Библию, сидел на бухте канатов и читал, водя пальцем по словам. Боун чинил рубашку, Эллери и Джонас помогали с канатами на корме, Хоблин и Трегирлс играли в трик-трак, а французы на них глазели.

Росс не мог остаться надолго, поскольку если бы поднялся ветер, он бы застрял на «Энергичном», но он переговорил с каждым, дольше всего с Дрейком, которому неделя на море пошла на пользу. Когда Росс уже собрался отплыть, Толли подошел к нему и спросил:

— Знаешь, что я думаю, кэп?

— Нет. И что ты думаешь?

— Что нам грозят неприятности. Вот это всё. С этой высадкой, в общем.

— С чего ты так решил?

— Эти лягушатники. Слыхал их разговоры. Они думают, я не понимаю. Некоторые из них — военнопленные. Были пленными, а теперь их выпустили.

— Ты хочешь сказать... Выпустили, чтобы они отправились с нами?

— Именно так. Кто-то ходил по лагерям военнопленных в Англии и искал добровольцев. Понятно? Ты роялист? Хочешь драться за нового короля? Хочешь сбросить республику? Тогда присоединяйся к нам.

— И?..

Толли громко откашлялся через жуткие зубы.

— А чего тут ожидать? Отличный способ отправиться домой. Так они и говорят. Я слыхал, как они шепчутся в темноте.

Росс посмотрел на свой фрегат. Там поднимали парус.

— Думаешь, когда они сойдут на берег?..

— Некоторые, может, и станут драться. Некоторые нет. А кое-кто просто бросит оружие и драпанет.

— Может, это единичный случай. Ты слышал много подобных разговоров?

— Достаточно.

— Ох... Ну ладно, буду иметь в виду.

— Простите, сэр, — сказал подошедший к Россу моряк. — Думаю, нам пора.

— Да, — Росс похлопал Толли по здоровой руке. — Аккуратней тут, не выигрывай слишком много у Джаки. Если его вывести из себя, он становится несносным.

Больше они не видели флот, но получили известия о том, что в сражении захватили три французских линейных корабля. Сами же они встали на якорь у берегов Франции с подветренной стороны полуострова Киберон на следующий вечер, во вторник.

На этой части побережья Росс никогда раньше не бывал. Бухта Киберон выходила на восток, и в сторону острова Белль выдавался узкий язык земли. Этот язык, как сказали Россу, был шесть миль в длину и три — в ширину. Он защищал бухту от всех ветров за исключением юго-восточного и делал эти берега идеальным местом для высадки войск и припасов.

В тот вечер берег выглядел таким мирным — под заходящим солнцем дремали две или три деревушки, почти безлюдно. Длинная девственная полоска песка напомнила Россу пляж Хендрона, только здесь почти не было прилива и утесы не такие грозные. Он стоял рядом с де Сомбреем и еще парой человек, глядя как к конвою приближаются две французские лоцманские лодки. Над обеими развевался белый флаг, а когда они подошли ближе, раздался крик: «Vive le Roi! Vive le Roi!» [23]

— Это только начало, — сказал притихший де Сомбрей, его энтузиазм уступил место трезвому созерцанию. — Это моя земля. И я приветствую ее. Вы же так это видите, да? Для человека из Америки или еще откуда-нибудь это просто земля, берег. Для меня — это Франция, мой дом и моя жизнь.

— Где мы высадим людей?

— Вон там. В самом дальнем конце Киберона. Это деревня Карнак. Нам сказали, что они готовы нас принять. Но два дня назад двух офицеров послали вперед на баркасе, всё будет зависеть от их доклада.