Белый олеандр - Джанет Фитч

Мать послала меня в магазин за молоком. «Une bouteille de lait»[63], — повторяла я по дороге. Идти мне не хотелось, но мать заставила. Молоко продавали в бутылках с яркими крышками из фольги. По дороге обратно я потерялась. Ходила кругами, слишком испуганная, чтобы плакать, крепко сжимала бутылку молока. Собирались сумерки. Устав, я присела на ступеньки жилого дома под ячейками звонков — старые, отполированные пальцами кнопки, дверь стеклянная, с изогнутой ручкой. Пахло французскими сигаретами, выхлопами автомобилей. Мимо проплыли фланелевые брюки, ноги в тонких чулках, высокие каблуки. Мне хотелось есть, но открыть молоко я боялась. Вдруг она будет ругаться. Я закрыла глаза, показались пустые окна. Сплю.

«Оu est ta maman?»[64] — спрашивали ноги в чулках, спрашивали фланелевые брюки. «Elle rеvient»[65], — отвечала я, но сама не верила в это.

Мать выпрыгнула из такси в распахнутом афганском пальто. Закричала на меня, прижала к себе. Фигурная вязка, бахрома волнистой шерсти. Бутылка выскользнула из рук, по тротуару побежали белые блестящие дорожки молока, зазвенели острые осколки.

На следующий день по дороге домой я скопировала фотографию из учебника и послала матери вместе с вырезанными из газетной страницы словами, брошенными по отдельности в конверт:

КТО НА ДЕЛЕ

ТЫ ТАКАЯ САМОМ

После ужина я сидела на лоскутном ковре в нашей комнате, делая кукол для театра теней. Я вырезала их модельным ножом из обложек старых журналов и прикрепляла к бамбуковым палочкам из ресторана «Тайни Тай». Это были мифические персонажи, полулюди, полуживотные — Король обезьян, человек с оленьими рогами, ежегодно приносимый в жертву для плодородия полей, мудрый кентавр Хирон, Изида с коровьими рогами, Медуза Горгона и Минотавр, Человек-Козел и Белая Ворона с женской головой, Госпожа Лиса с тысяча первым способом заработка на уме. Даже грустный Дедал со своим сыном, утыканным перьями.

Когда я прикрепляла руку Минотавра к туловищу, в дверь тихо постучали. Не поднимая головы, я чувствовала запах мускуса, чего-то краденого. Сергей бесшумно закрыл дверь, прислонился изнутри к дверной ручке. Белая рубашка, джинсы, на запястье золотые часы, похожие на корабельный барометр. Глаза пробежались по комнате, мгновенно сканируя наш кавардак — груды одежды в ящиках, мои пакеты с изрисованными блокнотами и готовыми рисунками, выцветшие до бледных пастельных оттенков шторы в цветочек. Его взгляд не упускал ничего, но это не был взгляд художника, подмечающего формы, падение света. Это был взгляд вора-профессионала, прикидывающего, сложно ли будет вынести через окно в машину понравившиеся вещи. Ничего из нашей обстановки не стоило такого труда. Потертый ковер, старые кровати, бумажная лошадь Ивонны, пластмассовое пресс-папье с блестками.

— Ни одна собака не стала бы здесь жить. — Сергей покачал головой. — Что ты собираешься делать, Астрид?

Прикрепив руку Минотавра к бамбуковой палочке, я вытащила его на свет лампы, подергала голову вверх-вниз, подражая сильному акценту Сергея:

— Ни одна собака не стала бы здесь жить. Дети, это да, это пожалуйста. Но собаки — ни за что. Это не для собак. — Минотавр вскинул руку в его сторону. — Ну-ка, кому тут не нравятся собаки?

— В куклы играешь. — Он улыбнулся. — Иногда ты совсем взрослая женщина, иногда — маленькая девочка.

— Рины нет дома. — Я поставила Минотавра в банку с другими куклами, в букет полубогов и чудовищ. — Она поехала с Натальей за товаром.

— А кто сказал, что я пришел к Рине? — Сергей оторвался от дверной ручки и прошелся по комнате, осторожно, как бы между прочим, с невинным лицом посетителя супермаркета. Брал то одно, то другое, ставил вещи точно на свои места, не издавая ни звука. Я не могла оторвать от него глаз. Как будто один из моих человекозверей ожил, спрыснутый волшебным зельем. Сколько раз я представляла точно такой момент — Сергей пришел ко мне, словно кот, взобравшийся на забор и мяуканьем вызывающий кошку. Наверно, от меня исходил особый запах, как от самок циветты, аромат сексуального желания, по которому они нашел меня в темном доме.

Сергей взял пресс-папье, потряс его, посмотрел, как падают блестки. В гостиной работал телевизор, Ивонна целиком погрузилась в модный фильм, драматическую историю молодых людей в одежде из «Фред Сегал», со стильными стрижками и куда более стильными проблемами, чем ее собственные. Сергей сунул палец в ее набор теней на комоде, провел по векам.

— Ну как? — Он улыбнулся, кокетливо вскинув голову, приглаживая светлые волосы, красуясь, как женщина. В зеркале рядом с ним было видно мое лицо.

Серебристый оттенок шел к его сонным широким векам. Сергей стал похож на балетного принца, но от него пахло потом, густо, отчетливо, как от животного. Однажды я стащила и спрятала его старую футболку — только ради этого запаха. Интересно, он догадался?

— Астрид. — Он сел на мою кровать, положил вдоль спинки большую руку в синих полосках вен. Даже пружины не скрипнули от его движений. — Почему ты меня избегаешь?

Я вырезала из старого «Сайентифик Америкен» русалку с длинными змеистыми волосами в стиле арнуво.

— Ты ее бойфренд. Мне нравится здесь жить, поэтому я тебя избегаю.

— Кто же ей скажет? Я? Ты? — урчащий кошачий голос. — Я тебя знаю немного, Астрид krasa-vitza. Таких поискать. Мало ли, что люди говорят, я вижу совсем другое…

— И что ты видишь? — Интересно, каким причудливым искажениям я подверглась в его воровском восприятии.

— Вижу, что я тебе нравлюсь. Ты смотришь на меня, но потом отворачиваешься. Боишься, наверно, что станешь такой же, da? — Он махнул рукой в сторону гостиной, потом показал жестом большой живот. — Точно говорю, я не сделаю тебе ребенка.

Если бы это было так. Я действительно боялась, но не этого. Если дать ему дотронуться до меня, я уже не смогу остановиться. Помню, когда мы ходили с друзьями матери во вращающийся бар на вершине отеля «Бонавентур», меня подносили к окнам, и пустота тянула меня наружу. То же самое я чувствовала в одной комнате с Сергеем — соскальзывание, тягу к падению.

— Может быть, я не хочу обижать Рину. — Мелкими движениями ножа я вырезала чешуйки на русалочьем хвосте. — Женщинам не очень-то нравится, когда кто-то вертится вокруг их любовников.

Улыбка прошлась по его лицу, как швабра.

— За Рину не беспокойся. — Сергей рассмеялся урчащим смехом, глубоким, откуда-то из-под нового ремня, из тесных джинсов. — У нее ничего долго не задерживается. Ей нравится быстрый оборот — сегодня Сергей, завтра еще кто-нибудь. «Эй, купите вот этот костюм, да шляпу не забудьте прихватить!» А для вас — кое-что еще. Вот, смотри.

Он что-то достал из кармана, блестящее в полутьме, как светлячок. Бриллиант на серебряной цепочке.

— Нашел на тротуаре. Хочешь?

Решил купить меня краденым бриллиантом? Мне стало смешно. Нашел на тротуаре. Скорее, на чьем-нибудь ночном столике. Или на шее, откуда мне знать? «Это я аккуратно снимаю с петель стеклянную дверь двухэтажного дома в Мар-Виста». Сергей соблазнял женщину, как педофил заманивает ребенка конфеткой или обещанием прокатить на машине. Но мне достаточно было просто этого запаха, голоса, синих веревок вен на руках, синих глаз под тяжелыми веками, блестящими сейчас от серебристых теней. Достаточно было этой преступной улыбки.

— Астрид… — Он сделал огорченное лицо. — Krasavitza, милая. Мой подарок — от всего сердца.

Сердце Сергея, этот пустой коридор, непроветренная комната. «Сентиментальность — культивирование в себе чувств, которых вы на самом деле не испытываете». Хорошая девушка на моем месте оскорбилась бы, вытолкала бы его. Можно было не обращать внимания на эту улыбку, на бугор в джинсах, но он знал мои мысли, чуял мое желание. Я соскальзывала к темному окну, пустота высасывала меня, тянула наружу.

Он надел мне на шею цепочку с бриллиантом, взял мою руку и прижал к паху, теплому, набухающему. Это было прямо и грубо, но мне нравилось трогать этого мужчину, к которому тянуло, словно в пропасть. Сергей наклонился и поцеловал меня — так, как я хотела, — крепко, с привкусом перегара. Расстегнул мою блузку, стянул ее через голову, юбку тоже стянул, бросил на другую кровать. Его руки будили меня, я даже не знала, что спала, так давно этого со мной не было.

Потом он остановился, и я открыла глаза. Сергей рассматривал мои шрамы. Водил пальцами по морзянке собачьих зубов на руках и ногах, трогал штрихи пуль на плече, на груди, на боку, прикидывал их глубину, давность и серьезность ран.

— Кто тебя так?

С чего начинать ответ на этот вопрос? С даты рождения, наверно. Дверь все еще была открыта, слышалось бормотание телевизора.

— Это представление или что?

Сергей бесшумно закрыл дверь, расстегнул рубашку, повесил на стул, снял джинсы. Тело у него было белое, как молоко, выделялись только синие вены; оно пугало меня, крепкое, полупрозрачное, как мрамор. От него перехватывало дыхание. Как люди могут путать правду и красоту, думала я, глядя на него. У правды впалые глаза, тощее некрасивое тело, язвы, рубцы, гнилые зубы, седые нечесаные волосы. А красота пуста, как долбленая тыква, самодовольна, как попугай. Но она обладает властью. Она пахнет мускусом и свежестью, от нее благоговейно закрываются глаза.