Соблазны французского двора - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ошеломленно покачав головой, он достал из глубин шкафчика бутыль вина и щедро плеснул в тот самый кубок цвета рубина, однако Мария с неожиданной силой схватила его за руку.
– Скажите мне, – голос ее требовательно зазвенел. – Откуда у вас эти бокалы? Говорите, ну?!
Глаза Корфа гневно вспыхнули:
– Это подарок, которым я очень дорожу, довольны вы?
– Дорожите? – с горечью прошептала Мария. – Но ведь…
Она осеклась. Что толку говорить ему, что эти кубки она купила для него, мечтая порадовать его таким изысканным подарком и, может быть, смягчить его черствое сердце. Нет смысла рассказывать, что подарить их мог только один человек: тот, кто похитил Марию и кто в конце концов получил от нее завещание в пользу Евдокии Головкиной. Надо только спросить имя того дарителя, и тогда все сразу станет ясно!
И вдруг Мария тихо ахнула и с новым ужасом уставилась на мужа.
А если… если никто их и не дарил ему? Если он сам, он сам был главою заговора против нее, а неведомая Евдокия – одна из его любовниц, будущее благосостояние которой он намерен обеспечить любой ценой?
Мария помертвела. Вот она, правда… Вот все и открылось. А пылкие слова барона о любви и ревности – не более чем сотрясение воздуха. Ложь, отъявленная ложь!
Она закрыла глаза, чтобы он не видел ее слез, сдержать которые было уже невозможно.
Оказывается, выносить презрение Корфа – это еще не самое страшное. Выяснить, что он ненавидит жену так, что мечтает лишь о ее смерти, – вот горе. Вот боль!
Ах, если бы умереть прямо сейчас, прямо здесь… развязать ему руки, освободить от себя – осчастливить хотя бы своей смертью, если не удалось осчастливить жизнью и любовью!
Ноги Марии подгибались. Она почувствовала, как барон подхватил ее под руку.
– Если вы решили упасть в обморок, то, умоляю, не в моем кабинете, – раздался по-прежнему холодный, исполненный презрения голос, а потом Корф с силой встряхнул ее: – Возьмите себя в руки, ну! Выпейте вот это, слышите?
Он поднес прямо к ее лицу янтарный бокал с вином. Рубиновые искры перебегали по гладко отшлифованным стенкам, и какое-то мгновение Мария, будто завороженная, следила за их игрою, а потом с трудом взяла бокал, поднесла к губам, глотнула… и, выронив кубок, схватилась за горло, ибо ей показалось, что она отхлебнула расплавленного металла.
Она не могла вздохнуть и только смотрела на Корфа неподвижными, огромными глазами.
Корф поднял брови:
– Что с вами? Ну вот, вы разбили…
Он не договорил, кинулся вперед и успел подхватить Марию – она падала. Ноги вдруг онемели, она их перестала чувствовать. Бессильно повисли руки, голова запрокинулась. Странный, потусторонний холод медленно овладевал ее лицом, потом пополз по телу. В глазах все кружилось, кружилось; на миг из этого водоворота выплыло искаженное ужасом лицо Корфа, из гробовой тишины вырвался его голос:
– Что с вами? Нет, нет!..
Она не могла вымолвить ни слова онемевшими, похолодевшими губами, и вся душа ее, казалось, выразилась во взгляде. Но этот взгляд потребовал столько сил, последних сил, их больше ни на что не оставалось, осталось лишь опустить ресницы и погрузиться в сон… возможно, в вечный сон.
20. Дуэль на улице Карусели
– Я нашел у нее в комнате вот это.
Голос возник так внезапно, словно над ухом выстрелили из пистолета. Мария хотела схватить голову руками, но не смогла даже шевелить ими и тогда громко, пронзительно закричала.
– Что это?! Мне показалось или она тихонько стонет? О боже!
– Да. Да. Чуть-чуть, еле слышно, но она застонала. Наконец-то!
– Доктор, я…
– Успокойтесь, ваше сиятельство. Ваши волнения позади.
– О господи… Я-то уже думал… J’ai perdu mon Eurydice: rien n’égale mon malheur?[80]
– Безутешный Орфей? Я понимаю. Две недели в полном беспамятстве и неподвижности, почти бездыханная! Еще хуже, чем в прошлый раз. Тогда хоть причины были естественные – кровопотеря, а теперь… подумать только! Удивительно, как она вообще не умерла на месте. Такое количество яда могло и силача-циркача спровадить на тот свет.
Голоса уже не казались раздражающе-пронзительными. Они звучали то громче, то тише, то наплывали, то удалялись. Это было забавно, Мария слушала даже с удовольствием.
– Доктор, вы обещали мне!..
– Да, я обещал молчать и сдержу слово. Один бог знает, почему я это сделаю! Нет, я помню, что обязан вам своим благосостоянием и честным именем, но разве мог я допустить, что мой благодетель решится когда-нибудь на такое?
– Говорю вам, я не делал этого!
Ну вот, опять крик. Мария вновь застонала: от громких звуков адски болела голова.
– Снова этот стон. Вы слышали?
– Я-то да. Мне кажется, и она слышит нас.
– Она в беспамятстве, но, говорят, люди и в таком состоянии могут воспринимать окружающее.
– Вы хотите сказать, в глубину ее бесчувствия могут проникать наши слова?
– Это не исключено.
– Ну, если так… Если так, пусть услышит: я не убивал ее. Я не давал ей яду. Я не знаю, что все это значит! Из этой бутылки я уже пил, она стояла открытая не меньше недели. Любой мог…
– Любой? Барон, у вас по дому что же – отравители гурьбой расхаживают? К тому же в вине не было яду, во всяком случае, я его там не нашел. Яд оказался лишь в том бокале, из которого пила ваша жена. Дно было щедро им смазано, он мгновенно растворился в вине и сделал его смертоносным.
– Самое удивительно, что вы не нашли его следов в других бокалах. Как можно было предвидеть, что она будет пить именно из этого?
– А разве не ясно? Он ведь самый красивый, женщина по природе своей любит красивое, из сотни вещиц выберет одну – самую изящную и привлекательную. Перед нею шесть янтарных кубков, но один – особенный: он горит самоцветным рубиновым огнем, сверкает и переливается. Она взяла его – это естественно.
Послышался тихий, недобрый смех, заставивший Марию насторожиться:
– Ах, доктор, вы так хорошо знаете женщин! Все верно, все верно, однако и мужчины способны ценить красоту. И мужчина прежде всего обратит внимание не на тусклую, матовую желтизну, а на игривый рубиновый блеск!
– Что вы этим хотите сказать?
– Только одно. Не Мария взяла этот бокал. Я подал его ей, когда увидел, что она побледнела и вот-вот лишится сознания.
– Значит, вы…
– Доктор, да вы в своем уме?! Вы что, не способны сложить два и два? Вы так уверены в том, будто я злоумышлял против Марии, что не видите дальше своего носа?
«Ну как же он кричит! О чем это, зачем?.. Может быть, если попытаться понять, в чем суть спора, голова будет не так болеть?»
– Еще раз повторяю: я раньше пил из этой бутылки. Но янтарным бокалом воспользовался впервые. И то лишь потому, что он выпал из шкафа, то есть подвернулся под руку, а хрустальные, из которых я обычно пью, остались стоять. Я поднял янтарные кубки, безотчетно взял самый красивый, налил вина, поднес к губам…
