Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации - Джон Хемминг

Так закончил свои дни Инка Манко. Воин-герой, который столько раз противостоял армии испанцев и скрывался от своих преследователей, стал жертвой испанского вероломства. Он получил удар кинжалом в спину от людей, чьи жизни он пощадил и которые пользовались его гостеприимством в течение двух лет. Это были те же самые люди, которые закололи его врага, Франсиско Писарро. Смерть Манко была трагической потерей для коренного населения Перу. Он был единственным принцем королевского дома инков, чье происхождение и упрямое мужество пользовались уважением в равной степени как у испанцев, так и у индейцев. С падением братьев Писарро Манко, несомненно, мог бы вести переговоры о возвращении в оккупированное испанцами Перу на выгодных для себя условиях. Но, будучи неукротимым патриотом, он, возможно, предпочел бы править в своем крохотном, но независимом государстве инков в Вилькабамбе.

Нет сомнений в том, что предатели-испанцы планировали это убийство в надежде завоевать славу и признание этим эффектным поступком. Они приурочили свое нападение к тому моменту, когда в конце 1544-го — начале 1545 года большая часть армии Манко угрожала Куско, и им почти удалось скрыться.

Многие испанцы стыдились того, что уже во второй раз от рук испанцев погибает Великий Инка. Те же самые хронисты, которые приукрашивали казнь Атауальпы, так же стали искать оправдание для этого низкого предательства и нарушения законов гостеприимства. Из-за того, что убийство произошло во время игры с метательными подковами, они заявили, что это было сделано гордым испанцем под влиянием внезапного порыва гнева, так как он почувствовал себя оскорбленным Инкой. Но ни один испанец, каким бы импульсивным он ни был, не убил бы иноземного правителя, при дворе которого он получил убежище, под таким незначительным предлогом. Это убийство не было преступлением по страсти. Все самые лучшие источники того времени сошлись на том, что это было предумышленное убийство.

Испанцы удачно выбрали время убийства Манко. Инку убрали как раз в то время, когда вызревал мятеж Гонсало Писарро, так что индейцы Вилькабамбы оставались без лидера в течение трех лет, когда испанцы были наиболее разобщены. Манко оставался единственным среди индейских вождей, кто стремился организовать еще одно восстание и обладал достаточным авторитетом, чтобы вдохновить на него. Его государство в Вилькабамбе было маленьким: всего горсточка небольших индейских поселений в укромных горных долинах. Многие другие индейские племена образовали похожие очаги сопротивления в различных уголках Анд. Но Манко обладал качествами, которые делали его и его государство исключениями. Только он был от рождения принцем королевской крови инков и в течение детских и юношеских лет приобрел самоуверенность человека, который был убежден в том, что его семья фактически правит всем миром. Его никогда не ослепляла ни цивилизация испанцев, ни их аура непобедимости: он участвовал в военных походах и жил среди них в самом начале конкисты и видел все их слабости. Хотя он и пытался перенять наиболее эффективное испанское вооружение, он не копировал испанский образ жизни в других отношениях и так и не поменял религию инков на христианскую. При нем произошло возрождение воинственного национализма инков в Вилькабамбе с упором на соблюдение до мелочей судопроизводства и религиозных обрядов.

Другой сильной стороной Манко было его упорство — необходимое качество партизанского вождя для того, чтобы выжить, — в сочетании со способностью организовывать и действовать с большим размахом. Его военные кампании продемонстрировали эту его способность: массовые призывы новобранцев в 1536-м и 1538 годах явились зримым доказательством того, насколько эффективным организатором он был. Характер Манко не был однозначным. Его враги, и в особенности приверженцы Паулью, такие, как Кристобаль де Молина или кипу-камайоки (специалисты по составлению и толкованию кипу — узелкового письма) Ваки де Кастро, пытались настаивать, что он был жестоким и беспощадным. Они приводили примеры, в которых он расправлялся с теми, кто был равнодушен к его делу, — об этом же самом он хвастался в своих «Доказательствах». Они утверждали, что угроза Манко уничтожить всех индейцев-коллаборационистов до последнего во время осады Куско нанесла невосполнимый ущерб: она вынудила янакона встать на сторону своих испанских хозяев. С другой стороны, его сын Титу Куси описывал своего отца как человека высоких идеалов, щедрого и нескорого на расправу.

Манко прожил три дня после того, как его испанские гости нанесли ему удар в спину. Он успел узнать, что его убийцам не удалось скрыться, и у него было время назначить своим преемником своего старшего законного сына Сайри-Тупака. Это был пятилетний ребенок, чье имя означало «королевский табак»: инки использовали табак, «сайри», в качестве лекарства и для того, чтобы нюхать, но не курили его. Регентом при юном Сайри-Тупаке стал знатный инка по имени Аток-Сопа или Пуми-Сопа.

Партизанское движение зависит от энергии его руководства. Государство с центром в Вилькабамбе осталось чрезвычайно слабым после убийства его молодого правителя — ведь Манко было едва за тридцать на момент его смерти. К счастью регентов при Сайри-Тупаке, испанцы были всецело поглощены мятежом Гонсало Писарро в течение первых трех лет их правления. Все, что мы знаем об этом периоде, указывает на то, что у инков произошло мощное возрождение традиционализма. В отсутствие воинственного лидера индейцы Вилькабамбы прекратили свои набеги на испанские дороги и были рады, что их оставили в покое в их труднодоступных долинах. Чувство горечи по отношению к убийцам Манко заставило всех, кто его пережил, избегать всего, связанного с испанцами. Перестали предприниматься дальнейшие попытки перенять испанские приемы ведения боя, и регенты стали надеяться, что географического положения и хорошо испытанного оружия индейцев будет достаточно, чтобы охранять их в тихой изоляции.

Глава 14

САЙРИ-ТУПАК

После того как с мятежом колонистов было покончено, Педро де ла Гаска — как и Вака де Кастро до него — хотел бы завершить свою миссию в Перу, усмирив индейцев Вилькабамбы. Он никогда не предполагал сделать это при помощи силы, хотя экспедиция такого масштаба в 1539 году почти наверняка разгромила бы слабых преемников Манко. В неспокойные времена, последовавшие за казнью Гонсало Писарро, Гаска, вероятно, не осмеливался рисковать тем, чтобы отправить армию своих приверженцев из Куско в глухомань Вилькабамбы. Его люди устали от войн, и ничто не могло заманить их в джунгли Вилькабамбы, которые к этому времени уже приобрели дурную славу. Люди уже забыли, насколько близки к успеху были экспедиции Родриго Оргоньеса и Гонсало Писарро. Теперь они помнили только то, что эти два самых отважных конкистадора не сумели схватить Манко в его орлином гнезде. Даже Сьеса де Леон, ведя записи в это время, отмахнулся от экспедиции 1539 года, заметив просто, что Гонсало «занял скалистую возвышенность и уничтожил два моста». А кроме того, Гаска был священнослужителем и предпочитал дипломатию военным действиям.

Гаска обратился к Кайо Топе, который сопровождал его в течение последних шести месяцев, «с просьбой послать двоих своих слуг к Инке, чтобы уговорить его подчиниться его величеству и уверить его, что мы хотим оказать ему прием и обращаться с ним хорошо». Эти посланцы возвратились в июле 1548 года в сопровождении шести гонцов осторожных регентов. Из Вилькабамбы, города в джунглях, они привезли Паулью экзотические подарки: попугаев, лесных котов, флейты и, по утверждению Бернабе Кобо, «предметы из золота и серебра, тонкую ткань кумби такого качества, которую раньше ткали во времена их предков, и различных занятных птиц и животных, которых разводят в этих провинциях». Посланцы пожелали выяснить, до какой степени сам Гаска был причастен к этой инициативе, и убедиться в его отношении к индейцам вообще.

Ответы Гаски регентам были почти все обнадеживающими. Он послал подарки, подходящие по возрасту мальчику-Инке и его более старшим наставникам; но его послания с изъявлением доброй воли содержали и угрозу применения насилия. «Я послал одежду из шелка разных цветов — рубашки и плащи, — а Сайри-Тупаку я послал два бочонка джема; его наставнику и регенту Пуми-Сопе я послал два кувшина вина. С гонцами я отправил одного индейца по имени Дон Мартин, который глубоко перенял испанский образ жизни, для того, чтобы он убедил их выйти из своего укрытия для своей же пользы и чтобы он также объяснил им, что, если они этого не сделают по-хорошему, их заставят сделать это силой».

Этот Дон Мартин был исключительной фигурой в постконкистском обществе. Он появился у Писарро во время его второго плавания в 1528 году и был отвезен в Испанию. Он стал одним из очень немногих индейцев, которые научились бегло говорить по-испански. Писарро полюбил мальчика и подарил ему коня: он воевал как кавалерист во время конкисты и во время войн со сторонниками Альмагро. Дон Мартин был единственным индейцем, который получил свою долю из выкупа Атауальпы. Он был единственным индейцем, не считая Паулью, который получил от Писарро земельное владение: богатую усадьбу недалеко от Лимы. Он был также первым индейцем, женившимся на испанке, Луисе де Медина, и получившим наивысшие символы успеха: рыцарское звание и герб. Он был христианином, носил испанское платье и жил на широкую ногу в своем большом доме в Лиме. Он был верным приверженцем братьев Писарро и оставался с Гонсало Писарро до самого конца. Его верность подвела его. По возвращении из Вилькабамбы земельное владение Дона Мартина было без промедления конфисковано Гаской; этот «испанизированный индеец» умер в Испании, когда отправился со своим протестом к королю.