Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба - Жан-Поль Сартр

— Сразу затрясло, потому что я вошел в эту парилку. Брюне с раздражением смотрит на Мулю, надо было

вышвырнуть его уголь в окно. Мулю невинно улыбается. Брюне колеблется, потом просто говорит:

— Свари ему чашку шоколада.

— Шоколада? Но его больше нет, — сокрушенно отвечает Мулю. — Ты его только что прикончил.

Он явно лжет. Брюне пожимает плечами.

— Тогда свари ему бульон.

Мулю бросает два кубика в кипящую воду, Брюне садится, Шнейдер продолжает дрожать.

— Коньяра отправляют в госпиталь, — сообщает Брюне.

— Что с ним?

— Дизентерия.

— Бедняга, — огорчается Шнейдер. — Он пропал. Мулю морщится и живо возражает:

— Зачем так говорить? Может, и наоборот: может, ему повезло. Его могут отправить на родину.

Шнейдер зло усмехается.

— Как же! Брюне спрашивает:

— Хочешь его заменить? Шнейдер поворачивается к нему:

— А что он, собственно, делал?

— Был переводчиком.

— Это я могу.

— Хорошо.

Брюне показывает на койку Коньяра.

— Сегодня вечером будешь спать здесь.

— Нет, — отказывается Шнейдер.

— Нет?

— Работу я исполнять буду, но спать предпочитаю там.

— Не понимаю, почему, — удивляется Брюне. — Это было бы удобнее…

Он не решается добавить: и тебе было бы теплее.

— Мне и там хорошо, — упрямится Шнейдер.

Я должен был бы это предвидеть: он отказывается спать здесь, потому что тут почти спокойно и не околеваешь от холода, это его вечная тяга взваливать на себя обязанности и отказываться от преимуществ. Но это и не преимущество: эта комната — мой рабочий инструмент. Брюне встает, поднимает лопату с углем и с силой бросает уголь в топку. Шнейдер пьет бульон и больше не дрожит. Не поднимая голоса, он замечает:

— Вы устраиваете прямо-таки адское пекло.

— А почему бы и нет?

— Если разделить уголь среди комнат барака, — живо отзывается Мулю, — получится по четыре брикета на каждую.

Шнейдер не отвечает, следовало бы раз и навсегда сказать ему правду о его поведении: его упрямое стремление не желать большего, чем у остальных, — это даже не христианское смирение, это всего лишь горделивая манера избегать ответственности. Ты просто анархист, Шнейдер, один из тех олухов — интеллектуалов, из-за которых мы проиграли войну, потому что они отказались быть офицерами. Брюне пожимает плечами, засовывает руки в карманы и молчит; тепло шевелит в его глазах остатний сон. Внезапно его ослепляет свет: зажглась висящая под потолком лампочка. Шнейдер щурится.

— Шесть часов!

С радостным криком Мулю хватает коробку для шитья, вынимает оттуда наперсток, нитки, иголку, поднимает ее против света и, косясь, смотрит в игольное ушко. Брюне наклоняется к ночнику и задувает его: он задувает свое утро, теперь начинается утро для всех. Свет производит уборку, ликвидирует полумрак, окончательно подавляет сон в голове Брюне, прокладывает на лице Шнейдера морщины, подчеркивает его горестные толстые губы; в глазах Шнейдера затаилась вся темень ночи. Брюне смотрит в эти мрачные глаза, он хочет сказать ему: почему ты оставляешь меня одного? Но он выпрямляется и говорит:

— Ты можешь спать, где захочешь, лишь бы ты был здесь каждое утро в пять часов.

Шнейдер утвердительно кивает, Мулю начинает шить, высунув язык, он совершает точные и прихотливые движения.

— Что ты шьешь? — спрашивает Шнейдер.

— Занавеску на окно, — отвечает Мулю. — Так будет повеселее.

Брюне надевает шинель.

— Ты сделаешь это позже, а пока идем со мной.

— Куда? — огорченно спрашивает Мулю.

— На Черную Площадь. Я иду за своими людьми. Шнейдер встает.

— Тебе нужен переводчик?

— Нет, — говорит Брюне.

Он смотрит на это еще бледное от холода лицо, слегка колеблется, потом добавляет:

— Оставайся здесь: когда я вернусь, ты мне понадобишься.

Шнейдер широко, почти заговорщицки, ему улыбается; его глаза вдруг становятся прозрачными и веселыми. Брюне, качая головой, смотрит на него. Он думает: какая странная дружба.

— Пошевеливайся!

Он подталкивает впереди себя Мулю. Снаружи оба шлепают по грязи. Мулю стонет:

— Ох-ох! Мы с тобой простудимся.

— А ты думай о парнях, которые ожидают нас на Черной Площади.

— Так разве от этого согреешься…

Он семенит в темноте, тяжело дышит и постанывает. Внезапно он прекращает стонать, поднимает голову и говорит таинственно и возбужденно:

— Напрасно Шнейдер отказался перейти к нам.

— Он очень любит своих товарищей, — безразлично отвечает Брюне.

Мулю усмехается.

— Возможно. Только его товарищи совсем его не любят.

— Послушай! — возмущается Брюне. — Что ты можешь об этом знать?

— Они говорят, что он слишком активен.

— Слишком активным быть нельзя, — сухо отвечает Брюне.

— Но они мне так сказали. Они говорят, что не знают, о чем он думает, и что ему не место в их комнате, потому что он не из ваших.

— Пусть они мне это скажут, — говорит Брюне.

Он расстроен из-за Шнейдера, но не так уж удивлен: это в порядке вещей, люди не любят, если кто-то слишком активен, мученики внушают им страх. Брюне ускоряет шаг: кончится тем, что они его возненавидят, и это усложнит работу. Он вдруг решает: не надо скандалов, сегодня вечером он будет спать у меня, я ему это прикажу.

— Эй, Брюне!

Из барака выходит Тибо, округлый и смешливый малый. Брюне дружески ему улыбается: тот хорошо выполняет поручения, хоть он и радикал-социалист.

— Привет!

Тибо останавливается, его маленькие глазки слезятся на широком плоском лице, его мучит холод.

— Черт возьми, а морозец кусается! Ты идешь на Черную Площадь?

— Мне нужно взять десятерых.

— А мне пятнадцать. Проклятье, до чего не хочется тащиться по такой погоде.

Они погружаются в тишину, их обволакивает мутный желтый фосфоресцирующий свет; пока они идут, из тумана один за другим выплывают бараки. Лагерь пуст, они скользят между двумя рядами кораблей-призраков. Вдруг бараки исчезают, остается нейтральная полоса, тусклый туман. Они расталкивают эту грязную муть, их подошвы скребут твердую почву. Брюне останавливается перевести дух, неподалеку шевелятся тени. Брюне подходит, здоровается с Косме, Астрюком, Риулем, с другими старостами бараков. Они подвижны и значительны, обтянуты английскими кителями, можно подумать, что они офицеры.

— Ну что? — смеясь, спрашивает Косме. — Пришли на рынок рабов?

Брюне, не отвечая, отворачивается. Он поднимает глаза: рабы здесь, их четыреста или пятьсот, прижавшихся друг к другу, бесформенная куча одежды и грязи, последние ряды теряются в тумане. Он делает к ним шаг, их землистые лица похожи друг на друга: это Нечто, он рассматривает каждого поочередно, он добродушно им улыбается, но их ночные глаза моргают, как будто они не могут вынести человеческого взгляда. Брюне потирает руки: он сделает из них людей. Громкоговоритель исторгает звучный голос:

— Сдайте поясные ремни, бритвы, электрические лампы; сдайте поясные ремни…

Подходит Мейе, доверенное лицо, Брюне недолюбливает этого приторного человечка.

— Давайте! Рассчитайтесь!

Косме, стоя лицом к толпе, выбрасывает руку вверх и устрашающе вращает глазами.

— Слушай мою команду! Первые пятнадцать ко мне. Тибо наклоняется к уху Брюне:

— Какой кретин!

Волна земли, шерсти и сукна катится на Косме, он пятится, грозно крича:

— Я сказал пятнадцать!.

Волна булькает и останавливается.

— Выстроиться по трое. Вперед — марш!

Он поворачивается и уходит, не удостоив их взглядом, пятнадцать человек, спотыкаясь, шагают вслед за ним. Мейе теряет терпение.

— Следующие! Поторопитесь, а то холодно.

Астрюк никак не выберет, он медленно проходит перед пленными, изучает их, берет самых крепких за воротник, вытаскивает из рядов и ставит за собой.

— Брюне!

Брюне озирается, но никого не видит.

— Брюне! Брюне!

Астрюк схватил за плечо крепкого высокого человека, позеленевшего от холода. Но тот рывком высвобождается и улыбается Брюне.

— Эй, Брюне! Ты меня не узнаешь?

— Морис! — вскрикивает Брюне. — Вот так неожиданность!

Он кладет ладонь на руку Астрюка:

— Это мой приятель!

— Забирай его, — вежливо говорит Астрюк, — он твой.

Брюне, хохоча, трясет Мориса:

— Привет, паренек, вот забавно! Дай-ка я тебя рассмотрю: похоже, ты еще подрос.

— Здравствуй, — серьезно отзывается Морис. — А знаешь, Шале тоже здесь.

— Шале? — удивленно переспрашивает Брюне. — Да.

— Скажи, чтобы он подошел.

Холод пощипывает. Брюне вздрагивает и ищет глазами хрупкий силуэт Шале.

— Второй слева, во втором ряду.

Брюне радостно машет рукой. Шале подходит, бледный, красноносый.