Жизнь в зеленом цвете - 7 - MarInk

Такой пугающий.

Он всё чаще старается не оставаться один, чтобы не было холодного клубка смертельного одиночества; ему не нужны другие люди, он всю жизнь был один, но такое одиночество пришло к нему только после того, как однажды, уже в Хогвартсе, он поклялся себе, что никогда не умрёт. Одиночество было напоминанием о смерти; у римских императоров были рабы, которые не занимались ничем, кроме как тем, что произносили в разгар пиров: «Помни о смерти!». Он считает, что это очень нерациональное расходование рабов. С памятью и смертью император разберётся сам, а вот рабы должны заниматься чёрной работой. Для того они и предназначены судьбой, не так ли?

Он превосходит благородством происхождения любых маггловских императоров. Его предок - сам Салазар Слизерин, основатель Дома Змеи, великий тёмный маг, не подозревавший, что когда-нибудь его потомки превратятся в такие ничтожества, как семья Гонтов. И уж тем более он не мог знать, что к его крови примешается маггловская… кровь Риддлов, считавших себя точкой отсчёта не хуже гринвичской обсерватории и оказавшихся совершенно беспомощными перед ним и его яростью.

А он был в ярости. Он ожидал найти тех, кому был родным по крови - а увидел надменных магглов (это так же смешно, как если бы тараканы на хогвартской кухне вздумали основать суверенное государство) и выжившего из последнего ума мага (более жалкого зрелища, пожалуй, и не изобрести). Он убил магглов, потому что такие, как они, не должны зря переводить воздух, и подставил мага, позволив, впрочем, ему жить.

Если бы он знал, где похоронили его мать, он пришёл бы к ней на могилу - плюнуть в изголовье, разбить вдребезги крест или камень с именем. За то, что умерла и оставила его, за то, что влюбилась в смазливого маггла, в кусок грязи, отдавший ему своё лицо, за то, что отказалась от своей магии, от наследия. Но она надёжно бросила его, успев лишь дать имя - отвратительное маггловское имя; её тело давным-давно сгнило где-то далеко, её имя не сохранилось нигде, кроме памяти нескольких человек. Ей всегда было плевать на него… как и прочим, кто когда-либо окружал его. Даже вестник мира магии, Альбус Дамблдор, посланный судьбой, чтобы вручить «зверёнышу», как его звали в приюте, приглашение в Хогвартс, отнёсся к нему, как к врагу; смотрел с подозрением, играл в игры «кто кого сломает». Первый раунд остался за Дамблдором, но все последующие - он поклялся себе - будут за ним.

Мурлыканья одиночества не слышно, когда рядом кто-то есть; одиночество пугливо, при других людях оно растворяется, почти оставляя иней на груди. И никаких посторонних звуков. Только голоса - сначала заинтересованные, потом подобострастные.

Люди так предсказуемы.

Люди так управляемы.

Среди них нет никого, кто дал хотя бы тень повода не презирать, не ломать. Никого, кого можно было бы хотя бы уважать.

Он не любит людей, и они не любят его.

В этом есть своя гармония - холодная, самодовольная, как одиночество.

* * *

«12.12.

Вынужден признать, что ошибался, когда думал, что гриффиндорцы не годятся вовсе ни на что. Как это ни странно, они годятся в дипломаты… по крайней мере, Поттер - так точно. Сколько раз за это время он унимал готовые вспыхнуть ссоры! Я язвлю, говорю гадости, порываюсь уйти - и ему хватает слова, поцелуя, а иногда даже взгляда, чтобы меня утихомирить. И я делаюсь тихий и послушный, как хаффлпаффец. Может, это какая-то область магии, про которую я ничего не знаю? Если так, то это очень специфическая магия, которой могут пользоваться только люди с мягкими губами, взъерошенными волосами и смуглой кожей, тонкие, точёные, хрупкие. Люди, каких на свете очень мало. Я вот знаю только одного.

Меня уже пугает та восторженность, с какой я думаю о Поттере. Я его ненавидел столько лет, а теперь думаю о нём постоянно, смотрю на него на общих уроках, вывожу его имя на полях конспектов. Джеймс. Имя ему идёт; пожалуй, я не могу себе представить, чтобы его звали как-то по-другому.

Джеймс. Джеймс. Джеймс.

Вне заброшенных пыльных кабинетов, где мы встречаемся, он такой же, как обычно. Правда, он никогда теперь не начинает ссор со мной, но за него это успешно делает Блэк. Я стараюсь не попадаться Мародёрам на глаза вдалеке от учителей, чтобы даже случайно не повторилось ничего из того, что было в прошлом году, позапрошлом и во всех предыдущих. Странное дело, раньше я никогда не пытался их избегать - бывало, и сам лез на рожон, лишь бы доказать этим самоуверенным выскочкам, что ни один из них не пуп Земли. А теперь, когда шансы победить, строго говоря, повысились, я стал осторожничать. Мерлин его знает, почему…

Это всё так непривычно… словно после долгой-долгой зимы впервые выходить на улицу, где светит солнце и тает снег. И воздух не такой, и люди другие, и птицы распелись, как ненормальные, и так хорошо отчего-то, хотя всё ещё сыро и холодно. И сырой снег, а под ним земля, ощущаются под ногами совсем не так… сквозь подошвы старых ботинок сразу чувствуешь, по чему шагаешь. И не знаешь, что делать, потому что, пока ты спал, пришла весна.

Так и сейчас. Я не знаю, что делать с тем, что чувствую к Поттеру. Я, строго говоря, не знаю даже, что именно чувствую. Если бы меня кто-нибудь спросил, я - при условии, что не послал бы спрашивающего в далёкое тёмное место - не сумел бы ответить.

Когда я думаю о нём, в груди становится тепло, и губы сами собой разъезжаются в улыбку - настолько мне не свойственную, что Стеббинс на днях поинтересовался, не заболел ли я. Заболел. Поттером.

Я уже умею очищать разум за доли секунды, и скоро мы перейдём непосредственно к практике окклюменции. Поттер утверждает, что я очень быстро всему учусь; сам он, дескать, осваивал эту науку куда медленнее. Меня это не удивляет; из всех слов определение «непоседа» подходит Поттеру больше любых прочих. У него словно шило в одном месте; я удивляюсь, как он вообще сумел обуздать себя и научиться избавляться от мыслей. Он сам юркий, маленький, как воробей, и мысли у него наверняка такие же.

Сегодня снова иду учиться защищать свои мысли. Вообще говоря, на саму учёбу уходит мало времени - больше мы целуемся или дрочим друг другу. И говорим немного - о нейтральном. Об уроках, о погоде, о Филче; о книгах, о маггловской физике, о Великой китайской стене. Честно сказать, бывает так, что мы касаемся и скользких тем - например, окружающих людей, о которых у нас по большей части диаметрально различные мнения. Но одну тему мы никогда не обсуждаем; эта тема - мы.

Собственно, «нас», я так подозреваю, нет. Есть два отдельных идиота, которые регулярно занимаются петтингом в пустых классах, только и всего. Может, Поттер думает иначе. Но мы никогда не говорим о том, почему нас тянет друг к другу, и можно ли сказать, что мы вместе. Словно боимся связать себя этими словами, навсегда увязнуть в этих вымороченных, странных отношениях.