Сотворение мира.Книга первая - Закруткин Виталий Александрович

Крайнов намекнул Максиму на то, что с помощью Хента им безусловно удастся пробраться в Россию. «Как пробраться? Нелегально?» — спросил Максим. Крайнов ответил: «Почему нелегально? Хент — один из директоров рыболовной концессии на Камчатке и отлично знает кое-кого из видных советских хозяйственников. Он сможет устроить наше возвращение вполне легально». Уверенный в том, что одностаничник и однополчанин не подведет товарища, Максим согласился ехать с Хентом на Аляску.

Теперь, лежа в дымном эскимосском чуме, он думал о том, как повернется его судьба и какую роль может сыграть в этом добродушный, веселый Хент.

«Ладно, завтра разберемся, — ворочаясь, размышлял Максим. — Говорят, утро вечера мудренее. Ни на какую аферу я не соглашусь, а если это случится, вернусь с этого проклятого острова в Штаты — и все…»

Ночь показалась Максиму бесконечной. Он то ненадолго забывался в беспокойном сне, то усаживался у очага, смотрел на неподвижного эскимоса и курил отсыревшие сигареты.

После полуночи, вынув из мешка вязку оттаявшей рыбы, Максим вышел к собакам. Была темная, беззвездная ночь. Крутила снежная метель, где-то слева, неподалеку, бесновалось, шумело море. Нажав кнопку карманного фонаря, Максим провел лучом по снегу и увидел полузасыпанных снегом собак — они лежали, сбившись в кучу, только свирепый, похожий на волка вожак лежал в стороне. Учуяв Максима, он поднялся, навострил уши и заворчал.

— Урс, ко мне! — позвал его Максим.

Все собаки вскочили. Максим раздал им рыбу и, подождав, пока они, грызясь и скуля, доели ее, пошел в чум. Уснул он только перед рассветом, закрыв лицо пахнувшей дымом оленьей курткой.

Утром, выпив горячего кофе с коньяком, мистер Хент вынул из рюкзака большой бинокль и предложил Максиму и Крайнову совершить прогулку.

— Пойдемте, джентльмены, я покажу вам вашу несчастную родину, — серьезно, без улыбки, сказал Хент.

Они пошли к берегу. Ветер утих. Все вокруг было белым от глубокого снега, только небо, холодное, тусклое, отливало матовой желтизной. Над четырьмя чумами, стоявшими поодаль, столбами вился сизый дым.

На высоком берегу мистер Хент и его спутники остановились. Внизу, испещренное плывущими по свинцово-зеленоватой воде льдинами, грохотало о прибрежные скалы неутихающее море.

Хент протянул Максиму бинокль и сказал торжественно:

— Мистер Селищев! Взгляните на вашу родную землю! Вот она, совсем близко, в трех милях от вас!

Сердце Максима дрогнуло и сжалось, будто кто-то сдавил его железными клещами. Он молча взял бинокль.

Да, это сияла его земля, земля его отцов и дедов. Белая, повитая легкой морозной дымкой, она мерцала снегами, синеватыми тенями холмов; и над ней прекрасно и строго светилось такое же неяркое небо. Три года прошло с того дня, как Максим покинул свою землю, но ему казалось, что прошла вечность. Нет, он ни разу в жизни не бывал на этом незнакомом ему острове, на который сейчас смотрел, не видел его темных, железного оттенка скал, его снегов, этих островерхих чумов, над которыми вьется едва заметный дымок. Но он знал — это была его земля. Где-то там, за белыми холмами, далеко-далеко, у реки, которая называется Дон, на тихом станичном кладбище темнеют неприметные бугорки — могилы его деда, отца, братьев. Там, в станице, должно быть, и сейчас стоит старый, с двумя крылечками дом, в котором смуглая женщина-казачка тридцать лет назад родила его, Максима Селищева, и он называл ее ласковым словом «мама», теперь уже забытым… Неведомо где живут сейчас оставленные им самые дорогие, самые близкие ему люди — его жена и дочь…

— Я понимаю ваше горе и сочувствую вам, — сдержанно сказал мистер Хент, касаясь рукой локтя Максима.

Подумав и сдвинув брови, точно сдерживая в себе внезапно нахлынувшие чувства, он заговорил:

— У вас только одно препятствие, мешающее вам соединиться с близкими. Это препятствие — большевики. Они лишили вас родины, заставили скитаться на чужбине, разлучили с семьей. Они поработили ваш народ, разрушили святыни, породили голод, страх и унижение. Большевики должны быть уничтожены, и цивилизованный мир уничтожит их. Это произойдет не очень скоро, но вы должны помочь честным людям выполнить их святую миссию.

— Прошу извинить, мистер Хент, — глухо сказал Максим, — но я уже потерял способность бороться и вышел из строя.

Хент засмеялся, покровительственно похлопал Максима по плечу.

— Мы это понимаем и отнюдь не собираемся заставлять вас бороться. Ваша задача будет гораздо скромнее. Вы уедете на свою родину как американский гражданин и будете работать в управлении нашей концессии. Свою жену вы безусловно найдете, а американский паспорт гарантирует от посягательств чекистов. А через два-три года вы с семьей, если пожелаете, вернетесь в Америку. Вот и все.

Он выжидательно помолчал, но, поняв, что Максим сейчас не в состоянии говорить, повернулся к стоявшему в стороне Крайнову:

— А вы что скажете на это, мистер Крайнов?

Тот пожал плечами:

— Каждый из нас отвечает за себя, мистер Хент. Мой друг еще будет иметь время подумать, не правда ли? Что касается меня, то я поеду хоть к черту на рога, лишь бы не сидеть сложа руки и не быть на положении кролика.

— Хорошо, джентльмены! — сказал Хент. — Давайте вернемся в чум и там продолжим разговор, а то я, по правде говоря, продрог.

Движением руки Хент удалил из чума хозяев, уселся поудобнее и заговорил, обращаясь преимущественно к Максиму:

— Человеку одинокому, не имеющему за спиной поддержки, трудно рисковать собой даже ради самых высоких идеалов. У русских, кажется, есть такая поговорка: «Один в поле не воин». Это умная и правильная поговорка. Я понимаю, почему вы, Селищев, разочаровались в борьбе. После разгрома белых армий вы, как и все ваши товарищи, почувствовали себя слабым, не пригодным ни к чему человеком и решили выйти из борьбы и ждать в сторонке. Я даже думаю, что вы стали колебаться и спрашивать себя: не правы ли большевики? Все это произошло только потому, что вы солдат разгромленной армии.

Он понизил голос, сказал, жестко отделяя фразу от фразы:

— И большевики и мы просчитались. Большевики ждали мировой революции и думали, что вся планета мгновенно станет красной. Как известно, этого не произошло. Мы же полагали, что большевизм в России рухнет под первыми нашими ударами, как карточный домик, и на земле восстановится порядок. Увы, этого также не случилось. Мир оказался расколотым, как грецкий орех. Оба противника готовятся к длительной, многолетней борьбе, в которой нужны не только силы, но и хитрость, выдержка, злость, терпение, изворотливость, а самое главное — организация.

Хент потер ладонь о ладонь, прищурил острый голубой глаз.

— Теперь война против большевиков примет иные формы, гораздо более сложные. Вы знаете, что такое древоточец? Этакая буровато-серая бабочка с полосатым брюшком. По вечерам, когда стемнеет, она летает в лесу и кладет в кору деревьев яйца, много яиц — до тысячи. Из яиц древоточца потом образуются тихие, незаметные шестнадцатиногие гусеницы мясного цвета. Они втачиваются под кору дерева и выгрызают в стволе длинные кривые щели. Понимаете? Щель за щелью — сегодня, завтра, послезавтра. По виду этого не заметно, а в один прекрасный день могучее дерево рушится и пропадает. Тысячи таких тихих людей-древоточцев скрытно экспортируются в Советскую Россию. Они, как гусеницы, уже втачиваются, проникают на заводы, в учреждения, в села, в города, в Красную Армию.

Есаул Крайнов, который почти все время молчал и был угрюм и раздражен, сказал сердито:

— Такая скрытая борьба может растянуться на десятилетия, а у нас, русских, в народе говорят: «Пока взойдет солнце, роса очи выест».

Хент повернулся к нему:

— Ничего не поделаешь. Тем не менее бороться надо, потому что не только Россия, но и все цивилизованные страны могут оказаться перед катастрофой…

Максим вслушивался в то, что говорил сидевший у очага Хент, позевывал и думал с отвращением: «Ишь ты! Древоточцы! Не хочу я быть древоточцем, гусеницей, мокрицей! Ну ее к черту, эту их камчатскую концессию! Никуда я не поеду…»