Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Таким образом, Чарторыйский должен был вести подрывную работу в Польше, а Понятовскому, если тот не загорится «мечтой о присоединении… к России», пригрозить полным разорением края. Не случайно Александр в своем коряво написанном черновике два раза повторяет похожий эпитет: «жестокой войне» и «жестоких способов».

А потом добавляет:

«10. Если сии и подобные рассуждения потрясут мнение князя Понятовского и будут им приняты, то:

11. Приготовить бумаги посему и согласиться с ним о действиях…»

Под приготовлением бумаг подразумевается, видимо, документально оформленные гарантии князю, с предоставлением ему того или иного поста в будущем русско-польском королевстве и финансового вознаграждения.

Царь указывает, что «если поляки предадутся России, то существование их не сумнительно». Он уверен также, что в случае перехода герцогства на сторону России Пруссия и Австрия присоединятся к коалиции. Александр надеется даже на содействие Баварии и Вюртемберга, по крайней мере, он ожидает, что они останутся нейтральными, и считает, что если даже «две последние державы (будут) согласны единственно на совершенное бездействие, то сего уже довольно, дабы привести Францию в самое опасное положение. Известно, что французских войск более 60 тысяч не имеется в Германии и Голландии. Будучи внезапно атакованными, потеряв своих союзников, можно надеяться, что успех (антинаполеоновской коалиции) будет совершенен»[30].

Таким образом, никакой оборонительной войной с целью защиты российских рубежей от коварного агрессора здесь и не пахнет, речь идет ни больше ни меньше, как о внезапном нападении на французские войска! Эта записка не оставляет никакого сомнения в том, что Александр готовился к агрессии, и, наверно, именно поэтому эту записку из известных русских историков процитировал только Н. Ф. Дубровин. А министр иностранных дел Нессельроде даже в эпоху Николая I считал, что настолько секретный документ нельзя смотреть без разрешения императора.

Через некоторое время, 25 декабря 1810 года, когда Чарторыйский уже исполнял свою тайную миссию в герцогстве, Александр пишет своему другу длинное письмо. Последнее полностью подтверждает положения из предыдущего документа.

«Настоящие события мне представляются очень важными, кажется, что наступил момент доказать полякам, что Россия не является их врагом, но скорей настоящим и естественным другом, — снова заявляет Александр, — и несмотря на то, что они считают, что Россия это единственное препятствие к восстановлению Польши, нет невозможного в том, что именно она его и реализует… Никогда момент не предрасполагал к этому более, но, прежде чем двигаться дальше, я хотел бы, чтобы Вы мне ответили пункт за пунктом, и очень подробно на вопросы, которые я должен перед Вами поставить, прежде чем приступить к исполнению моего плана».

Суть вопросов Александра вытекает из его данной ранее инструкции: какие настроения присутствуют сейчас среди жителей герцогства Варшавского, и готовы ли они будут встать на сторону России, если царь объявит восстановление Польского королевства. Особенно интересует Александра I армия: какие существуют течения в её настроениях, «кто тот человек среди военных, который более всего руководит мнением армии?».

Далее царь пишет: «Если Вы мне поможете, если сведения, которые Вы мне сообщите, позволят мне надеяться на единение намерений среди герцогства Варшавского и особенно армии, в этом случае успех с Божьей помощью не вызывает сомнения. Я надеюсь не на то, что смогу противостоять талантам Наполеона, а прежде всего на то, что у него будет мало сил. Я надеюсь также на общий настрой против него в Германии».

И в конце Александр приводит расчёт сил для будущей войны. По его мнению, соотношение численности войск будет следующим:

«С нашей стороны:

100 тыс. русских

50 тыс. поляков

50 тыс. пруссаков

30 тыс. датчан

Итого: 230 тыс. человек, которых могут усилить впоследствии ещё 100 тыс. русских солдат.

С другой стороны:

60 тыс. французов (я считаю не только 46 тыс. солдат, находящихся в Германии, но прибавляю к ним ещё некоторое количество тех, кто может к ним присоединиться из Голландии и с французской территории)

30 тыс. саксонцев

30 тыс. баварцев

20 тыс. вюртембержцев

15 тыс. вестфальцев и других немецких войск

Итого: 155 тыс. человек

Но более чем возможно, что за примером, который подадут поляки, последуют немцы, и тогда против нас останется только 60 тыс. французов. А если Австрия, за выгоды, которые мы ей предложим, также вступит в борьбу против Франции, мы получим ещё 200 тыс. солдат, чтобы сражаться против Наполеона»[31].

Многие положения этого письма, которые повторяют сказанное в инструкции, показывают, насколько Александр I заблуждался. Он был уверен, что после всего, что он делал по отношению к Польше, поляки с восторгом встанут на его сторону, и более того, в своих расчётах он с ходу поставил 50 тыс. польских солдат в строй русской коалиции! Датчан, верных союзников Франции, он также почему-то включил в своё интернациональное войско, не спрашивая их мнения.

Зато численность французов и в инструкции, и в письме он отразил очень точно. В его руках были штабные документы Наполеона, и он в деталях знал, сколько и где располагается французских батальонов и эскадронов. Царь откровенно признавался, что если он отважился драться с императором французов, то потому, что у последнего «будет мало сил».

Как всё это далеко от тех штампов, которые в течение многих лет повторяются в исторической литературе: «подготовка страны к обороне», «надвигающееся вторжение», «захватнические планы Наполеона» и т. д. и т. п. Не потому против Наполеона собирались русские войска, что он был слишком силён и что границам России угрожали его несметные полчища, а потому, что он был слаб! По крайней мере так думали в ближайшем окружении царя.

Действительно, из точнейших сведений по дислокации французской армии, переданных Чернышёвым, а также дополненных из Берлина послом России графом Ливеном, следовало, что общая численность французских сил на территории Германии составляет 41 тысячу человек. К этой цифре нужно было прибавить гарнизоны Штеттина, Кюстрина и Глогау: «231 офицер и 5675 нижних чинов, включая чиновников, женщин и детей»[32]. Так как женщин и детей Александр в свой подсчет, вероятно, не включил, у него получилось приблизительно 5 тысяч солдат гарнизонов, а всего — 46 тысяч, что в точности соответствует агентурным сведениям на ноябрь — декабрь 1810 г. К этим силам царь добавляет французские полки в Голландии, и таким образом получается 60 тысяч солдат и офицеров.

Нет сомнений, что в последних числах 1810 г. Александр планировал войну, которая должна была начаться вторжением в герцогство Варшавское. Далее, опираясь на силы германских государств, прежде всего на Пруссию, а затем и на Австрию, царь предполагал развернуть общее наступление против Наполеона, которое могло окончиться только одним: вступлением в Париж и низложением французского императора. Разумеется, расчленение его империи подразумевалось как само собой очевидное.

Ответ князя Чарторыйского если и не был холодным душем для Александра, то, по крайней мере, явно не должен был способствовать разжиганию воинственного пыла в душе русского монарха.

В письме от 18 (30) января 1811 г. князь, который находился в этот момент в своём имении Пулавы, на территории герцогства Варшавского, писал: «Каковы бы ни были жалобы поляков против Наполеона, он сумел их убедить, что если он и не продвинул далее дело их возрождения, то не по причине отсутствия доброй воли, а вследствие абсолютной невозможности это сделать… К этому убеждению добавляется чувство признательности за то, что Наполеон уже сделал, к существованию государства, создателем которого он является. Пусть даже это государство непрочное, пусть ничего другого не придёт ему на смену, но его рассматривают как первый действительный шаг. Поэтому нужно ожидать, что из долга, благодарности и верности люди наиболее хорошо предрасположенные и наиболее честные не захотят повернуть против Наполеона те силы, которые они получили благодаря ему. Не захотят покинуть его в тот момент, когда он более всего рассчитывает на содействие герцогства Варшавского. Прибавьте к этому братство по оружию, которое возникло между французскими и польскими войсками. Среди одних и других во всех чинах есть много тех, которые сражались вместе. Мысль о том, что французы — это друзья поляков, а русские — напротив, их самые непримиримые враги, и по политическим причинам и по личным, слишком закрепилась. Она стала распространённой и особенно утвердилась в армии, где события последней войны и всё, что за ними последовало, могли только доказать её справедливость»[33].