Трон Исиды - Джудит Тарр

Антоний кивнул сам себе.

— Значит, мы все вместе. Вместе до конца.

— Соглашаемся на мировую? — спросил кто-то, прячась за спинами остальных — в открытую такого не мог сказать ни один из них.

Антоний не впал в ярость, но заговорил быстро, пытаясь успокоить себя.

— Нет. Мы вовсе не близки к поражению. Октавиан задал нам перцу — это точно. Но у нас есть еще сотни тысяч солдат и три сотни кораблей. Мы не можем больше здесь торчать — надо взглянуть правде в лицо. Армия отрезана от помощи, от поставок продовольствия. Местное население пока дает нам зерно для хлеба, но мы не можем многого от них требовать — Греция и так уже истощена. Еще немного рекрутов для наших судов, и некому будет собирать урожай.

— И все же, — вмешался Сосий, флотоводец, — без гребцов корабли сражаться не смогут.

— А без еды армия не доживет до сражения, — резко сказал Канидий Красс.

Два полководца — на море и на суше — метали друг в друга свирепые взгляды, пока не подоспел Антоний. Он успокаивающе взмахнул рукой.

— Ну, хватит, хватит, оба вы правы, и это-то и скверно. Здесь мы заперты, и нас пожирают мелкими кусочками лихорадка, голод, болезни и упадок духа. Нам нужно сражение — а именно этому и препятствует Октавиан.

— Значит, мы должны его вынудить, — вымолвил Канидий.

— Попытаемся еще раз, — заявил Антоний. — Возможно, для них это будет неожиданностью. Конечно, они знают, что мы близки к отчаянию, и положение наше весьма плачевное, но, вероятно, думают, что я из тех пентюхов, которые копаются до тех пор, пока не станет слишком поздно — для чего угодно. Пусть они продолжают так думать, а через несколько дней мы ударим по ним всей нашей мощью.

— А чем именно? — вмешался требовательный голос царевича откуда-то из Малой Азии. У него был небольшой отряд лучников и очень много даже не спеси, а важности. — Чего мы хотим? Выбраться отсюда и убраться подальше? Или все же нанести им урон?

— И того и другого, — мгновенно ответил Антоний. — Насколько я понимаю, у нас два выбора и два шанса. У нас есть сухопутные силы и флот. Мы не можем погрузить всех солдат на корабли, а тем более — сражаться с таким количеством народа на борту; толпы мужчин будут путаться друг у друга под ногами. Мы попытались использовать оба шанса одновременно, но из этого ничего путного не вышло. За такое короткое время потребовалось много раз координировать наши действия.

— Так что же нам делать? — спросил Канидий Красс. — Отказаться от одного или от другого? Оставить сухопутные силы пробиваться сквозь легионы врага, а флот направить к Египту? Или позабыть про флот и пробиваться с боем по суше?

— Можно догадаться, что выбрал ты, — пробормотал кто-то.

Канидий сверкнул глазами в сторону говорившего.

— А, по-твоему, это не разумно? Нас превосходят численностью на море. И у нас нет флотоводца — а у врага есть. Ты — не Агриппа, Антоний, и сам это знаешь. Но ты в десять раз лучший полководец, чем Октавиан может себе только пожелать. Ты победил при Филиппах благодаря своим мозгам, удаче и доброму сражению.

Антоний медленно кивнул.

— И мы можем получить подкрепление в Македонии и Фракии — там еще можно набрать людей, тем более что они терпеть не могут Октавиана.

— Нет, — произнесла Клеопатра. Ее голос был подобен звуку тубы — чистый, твердый и холодный. Люди как один неотрывно уставились на царицу, до сих пор сидевшую неподвижно и прямо, как безжизненное изваяние в камне. Теперь же она подалась вперед, ее лицо было взволнованным, а слова — резкими и точными.

— Сейчас ты не сможешь выиграть сражение на суше. Неважно, насколько ты хорош как полководец. Полководцу нужна армия — а у тебя ее нет. Сотни тысяч, ты говоришь? Сомневаюсь, что ты насчитаешь хотя бы половину, даже если учтешь всех больных, раненых или необученных сражаться. Тебе придется повести их на север, вверх, по горным ущельям, — а они едва способны доползти от кувшинов с вином до шатра и обратно. И еще, скажи на милость, как ты можешь надеяться, что флот пробьется, если у тебя нет солдат, чтобы сражаться на суше.

Клеопатра встала. Она была не очень высокой, но умела заставить рослых мужчин смотреть на нее снизу вверх и сейчас воспользовалась этим.

— А теперь представь себе, что ты бросишь корабли, оставишь врагу — чтобы он забрал их себе или сжег. Забудем на мгновение, что каждый потерянный для нас корабль — это лишний шанс для Октавиана выиграть будущее сражение. Просто подумай: что ты сможешь сделать, когда пробьешься в Македонию? Как ты собираешься возвращаться в Азию или Египет, если наши основные силы и союзники здесь? Там ты попадешь в западню, ничуть не меньшую, чем здесь, откуда собираешься уйти.

— Но здесь упомянуты еще не все преимущества выбора Македонии, — возразил Канидий. — Македония — богатый край. Пополнив армию, мы хотя бы немного передохнем, восстановим силы — и физические и моральные. Тогда мы сможем снова продолжать войну и со свежими силами подготовимся к новым сражениям.

— В самом деле? А не окажетесь ли вы пленниками вероломного царя, в то время как Октавиан благополучно захватит все территории к югу и северу от вас?

— Тогда послушай! — воскликнул Канидий, на мгновение утратив сдержанность и позабыв о том, что обращается к царице. — О чем ты думаешь в первую очередь, когда ведешь войну? О том, с кем воюешь — у кого лучше полководец. На море это — Агриппа. На суше, бесспорно, Антоний, но на море ему нечего даже и надеяться выиграть — вряд ли Агриппа соблаговолит уступить ему.

— Твои слова, как ты сам понимаешь, — мягко заметил Антоний, — слегка смахивают на оскорбление.

Канидий моментально прикусил язык и пристально посмотрел на Клеопатру — не на Антония.

Она ответила ему хладнокровным взглядом и продолжила свою речь:

— Мы меньше рискуем, пытаясь пробиться на кораблях, чем если потащим армию через горы. Погрузив на корабли наши сухопутные силы, мы, по крайней мере, сохраним легионы, вместо того чтобы неизбежно терять людей в трудных переходах через горные перевалы и вдобавок лишиться всего флота. Мы сможем погрузить на корабли… сейчас соображу… четыре, пять легионов? А еще семь стоят в Сирии в Киренаике. Вырвавшись из ловушки, присоединив их, а заодно и оставшийся флот к нашей армии, мы поплывем в Египет и займем там оборону или будем оттуда наступать. Восполнив силы и запасы продовольствия, мы окажемся несравненно в лучшем положении, чем даже при самых идеальных перспективах в Македонии.

— Но сначала, — спокойно возразил Канидий, — нужно вырваться из западни. А на нашем пути стоит Агриппа — и его нам не миновать. Сражение на суше — верное дело. Антоний ни за что не проиграет битву, если только не споткнется о камень и не расшибет себе голову. Об этом даже смешно говорить! Но на море у врага численное превосходство — и более опытный флотоводец.

— Конечно, Антоний может выиграть сражение на суше, — нетерпеливо сказала Клеопатра. — Но что он будет делать потом? В каком положении окажется? Потеряет пол-армии на горных перевалах, а Македония решит, что золото Октавиана блестит ярче и заманчивее, чем у Антония? Пусть Антоний и не сможет одержать победу в морском бою так быстро или так легко, как нам хотелось бы, но в итоге многое приобретет, и у него будет больше шансов спастись бегством, если он начнет проигрывать сражение. Легионы из Сирии и Киренаики не выступят до тех пор, пока он им не прикажет. И Египет не предаст, не отвернется от него. Я — Египет, — произнесла она, величественно выпрямляясь во весь свой рост, — и говорю сейчас всем вам: пока я жива, я не покорюсь Гаю Октавиану.

Клеопатра была неподражаема, ошеломляюще великолепна и величава, стоя перед ними и говоря эти слова с непоколебимой убежденностью и искренностью. Но она не на того напала. Канидий был тертым калачом и давно уже стал неуязвим для монаршего величия. Клеопатра поняла это, но больше не произнесла ни слова. Она не спешила форсировать события, даже если бы его поведение и задело ее за живое. После красноречивой паузы Канидий сказал:

— Давай-ка будем честными сами с собой, владычица, — а театральные штуки оставим комедиантам. На сцене от них нет никакого вреда. Но мы победим лишь там, где реально сможем это сделать. Здесь победа невозможна. Самое лучшее в нашем положении — нанести удар и вырваться отсюда. И я утверждаю, что мы должны нанести его на суше, потому что в данном случае у Антония есть явное преимущество.

— А я утверждаю, — быстро парировала она, — что мы нанесем его на море, где нам совсем не требуется побеждать: нужно просто вырваться на свободу, присоединить к нашей армии резерв, которым мы поначалу пренебрегли, и найти менее уязвимое место для продолжения войны.

По толпе собравшихся прокатился приглушенный гул невнятных голосов. Они явно колебались, кому же отдать предпочтение. Одни смотрели на Канидия и кивали. Другие поглядывали на Клеопатру и что-то бормотали, явно в знак согласия.