Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, в парке было темно и тихо. От каменной скамьи шел холод. Судха немного посидела на скамье, но усталость не проходила. Тогда она поднялась, подошла к большому дереву, села под ним, прислонившись спиной к стволу, и закрыла глаза.
Вдруг кто-то рядом спросил:
— Почему ты здесь? И одна?!
Судха подняла глаза. Перед ней стоял Моти. В том же коричневом костюме, с той же ослепительной белозубой улыбкой. И руки были те же — сильные и красивые…
— Ты на меня сердишься?
Судха медленно кивнула головой. Глаза ее налились слезами.
— Я поступил плохо?
Девушка снова кивнула. Слезы потекли ручьями. Моти вынул из кармана платок и принялся вытирать ей лицо.
— Разве можно из-за этого плакать? — с укоризной сказал он. — Человек волен любить или не любить, верно?
— Да разве ты меня узнал? Я тебе не понравилась… А ты пробовал лепешки, испеченные моими руками? Ел горох и плов, которые я приготовила? Ощутил ли боль моего сердца? Угадал ли ребенка, надежду на которого я почувствовала, едва лишь на тебя взглянула? Ты подметил только худобу моего лица, а моего будущего сына — его прелести ты не увидел? Как мог ты не остановить взгляд на моих руках, которые всю жизнь омывали бы прохладной водой твои уставшие за день ноги, всю жизнь пришивали бы пуговицы к твоим рубашкам? Я показалась тебе чересчур смуглой, а как же свитер, тот белоснежный свитер, который я хотела для тебя связать? Ты не слышал моего смеха, Моти, не изведал вкуса моих слез, не почувствовал прикосновения моих пальцев к своим волосам, не знаешь, как дрожало бы в твоих объятиях мое девственное тело. Так как же ты мог решить, что я тебе не нравлюсь?
Ух, какая длинная речь! И как это удалось Судхе все выговорить? Она говорила — а сама плакала. Потом голова ее склонилась на плечо Моти. Тот, смущенный и пристыженный, легонько поглаживал плечи девушки…
Домой она возвратилась поздно и на вопрос матери беспечно ответила:
— Сидела в конторе. Работы было много. — И бросила на кровать сумочку.
За ужином она вдруг стала привередничать: то ей не по вкусу, другого не хочет… Отец и мать в недоумении глядели на дочь. Глаза ее припухли от слез, но в них, впервые за долгие годы, вспыхивал тонкий лучик счастья, подобно тому как в темных валунах туч загорается огненный излом молнии.
Маггхи прикусила губу и метнула взгляд на мужа: казалось, она разгадала тайну дочери, Дживанрам тоже что-то заподозрил. Он радостно посмотрел на Судху и снова уставился в тарелку. «Очевидно, что-то произошло», — подумали оба. И поскольку Судха была особой женского пола, тут, как видно, не обошлось без мужчины.
Дней через восемь или десять их подозрения обрели более реальную почву. В доме были гости: подруга детства Маггхи вместе со своим сыном явились посмотреть Судху. Сколько стараний приложила мать, чтобы залучить их к себе! Поэтому, когда от свадьбы отказался не парень, а ее собственная дочь, Маггхи сначала изумилась, а потом… Потом она вспомнила о своих предположениях. Безусловно, что-то произошло!
И Маггхи возобновила хлопоты о приданом, а Дживанрам все покуривал хукку да поджидал того часа, когда дочь откроет свой секрет матери. Тогда старый Дживанрам выкатит желтые, обрамленные красными веками глаза и прогремит: «Да как ты посмела? Тайком от родителей!.. Я обрежу тебе волосы и выгоню из дома! Позорище семьи!» А после, смягченный уговорами жены, вновь затянется дымом хукки и спросит: «Так кто же он?» И кто бы ни оказался этот «он», как только имя его будет произнесено, отец поторопится окрасить ладони дочери желтой краской, ибо не подобает держать в родительском доме двадцатипятилетнюю девушку.
Однако шли дни, проходили месяцы, год сменялся годом, но Судха не открывала имени своего избранника. Усталые и отчаявшиеся родители вновь кинулись подыскивать женихов — одного, другого, третьего… Судха всем им говорила «нет». Последнему из них, вдовцу-кондитеру, перевалило уже за сорок.
К концу дня, когда сгущаются тени и явственнее становится благоухание накрашенных ладоней, Судха говорила Моти:
— Теперь они привели ко мне старого кондитера.
— Ну и как? — улыбнулся Моти.
— Отказала.
— Почему, глупенькая? Подумай, какая сладостная судьба тебя ожидала: не работать, есть одни только лакомства…
— И бросить тебя! — гневно и страстно воскликнула Судха.
— Но ведь я на тебе не женился, — заметил он, обнимая ее за талию и привлекая к себе.
— Ну и что? — Судха потерлась щекой о щеку любимого. — Разве люди бывают ближе, чем мы с тобой? При чем тут брак? Ведь ты — вот… — Она довернула кверху раскрытую ладонь и сжала пальцы в кулак.
Моти засмеялся.
— Ты права, я весь в твоих руках. Стоит тебе только пожелать — и я с тобой.
— А вначале ты был вовсе не таким, — с кокетливой улыбкой сказала Судха. — О, как трудно было тебя приручить!
— Вначале… Чтобы понять и принять любовь, нужно время и время, — прошептал Моти, склонившись к ее уху.
Веки Судхи смежились — так полно, так остро ощутила она близость любимого. И тут же почувствовала на лице его жаркое, прерывистое дыхание и горячие поцелуи на шее и щеках…
— Где мы завтра встретимся?
— Где хочешь. Может быть, в переулке Влюбленных?
— Нет-нет!
— В Ко́тле выставка лошадей.
— Ты, кажется, думаешь, что я собираюсь завести скаковую конюшню? — рассмеялась Судха.
— В Олдхолле книжная выставка.
— О нет! — Судха зажала уши руками.
Моти умолк.
— Пойдем лучше в кино, — предложила Судха. — В «Васанте» идет хорошая картина. Я куплю билеты, а ты приходи прямо туда без четверти шесть.
— Билеты куплю я.
— Нет, эту картину покажу тебе я, а ты, если хочешь, своди меня на другую. Разве я против? Так не забудь: завтра вечером, без четверти шесть, в «Басанте».
…Около кинотеатра «Басант» было людно. Судха купила два билета и стала поджидать Моти. Запаслась также кедровыми орешками и пакетиком изюма: она любила в кино что-нибудь жевать.
Время близилось к шести, из дверей повалила публика с предыдущего сеанса, затем толпа возле кинотеатра начала редеть. Моти все не было. Улица сияла огнями, всюду толкался народ, громко расхваливали свой товар лоточники, по мостовой катились коляски, мчались машины, сновали рикши. Моти не любил шума, сторонился толпы. О,
