Со спичкой вокруг солнца - Семен Нариньяни

Начальник ЖЭКа № 12 вместо письма прислал характеристику:

«Елисапетов Август Леонидович. 56 лет. Беспартийный. Задолженности по квартплате нет. Дисциплинирован. Пьет, но общественность об этом не знает.

Выдана для посылки в редакцию на предмет ненаписания фельетона».

Получили мы небольшую записку и от Вана Клиберна, написанную им не в тот приезд и еще не в тот, когда… а в этот.

Обращаюсь по совету моих друзей-музыкантов к Вам — моему другу, с которым я, к сожалению, незнаком, с просьбой отнестись благожелательно к словам моего друга Елисапетова, с которым я тоже не имею чести быть знакомым, но в честность и добрые намерения которого хочу верить.

К моей просьбе присоединяют свои голоса первая скрипка и вся группа деревянных инструментов оркестра, которые лично видели выигрышный билет, принесший такое большое счастье моему незнакомому другу.

Заранее благодарен.

Остаюсь всегда Ваш — Ван Клиберн».

Среди ходатаев оказался один демагог. Он пришел в редакцию с портативным магнитофоном через плечо, протянул к моим губам микрофон и спросил:

— Вы не верите в то, что А. Л. Елисапетов выиграл автомашину?

— Я не говорил этого.

— Может быть, вы вообще не верите, что на билеты денежно-вещевой лотереи можно выиграть что-либо ценное?

— Я не говорил и этого.

— По-вашему, Министерство финансов просто-напросто морочит голову трудящимся, когда печатает в газетах таблицы выигрышей?

Человек с магнитофоном надоел мне, я взял его под локоть, проводил до выходной двери, а сам направился к председателю месткома Центральной театральной кассы,

— Оградите. Ваш Елисапетов замучил меня.

— Вы давно видели Августа Леонидовича?

— Дней пять назад.

Предместкома поднял телефонную трубку.

— Август Леонидович, зайди.

Август Леонидович зашел, и я с трудом узнал его. За пять дней он постарел лет на пять. Худой, седой. Полное, круглое лицо обмякло, пожелтело, и только бусинки на этом лице с прежней силой смотрели на вас зло, неприязненно.

— Не посылайте больше людей в редакцию, — сказал предместкома.

Бусинки ввинтились в меня.

— Понимаю. Чем больше свидетелей, тем меньше веры мне.

— Много у тебя еще этих свидетелей?

Елисапетов кинул на стол толстую тетрадь в клеенчатом переплете.

Предместкома развернул ее, а там на каждой странице фамилии, адреса, номера телефонов.

— Не считай, — сказал Елисапетов. — Их четыреста тридцать. Я переписал всех, кому показывал выигрышный билет.

— И всех вы собираетесь прислать в редакцию?

— Всех, и каждый подтвердит, что видел у меня счастливый билет.

Я быстро представил себе, как все четыреста тридцать самовидцев на рысях бегут в редакцию и выстраиваются в очередь у моего стола с письмами, характеристиками, магнитофонами. Меня взяла оторопь, и я, не подумав о последствиях, легкомысленно сказал:

— Вы могли ввести свидетелей в заблуждение.

— Каким образом?

— Показали им не свой билет.

— А чей?

— Кто сделал, тот продал, кто купил, тому не надо, а кому надо, тот молчит.

Бусинки уже не ввинтились, а вгрызлись в меня.

— Загадки загадываете?

— А что значит эта загадка? — спросил предместкома.

— Кто выиграл, тому не надо. А мне нужно, я и купил у счастливчика его билет, — говорит Елисапетов.

— Зачем тебе покупать билет у кого-то? У тебя был свой счастливый.

— Люди, которые хапают тысячами…

— Я не говорю этого…

— Не говорите, так думаете, что я спекулирую билетами на ходовые спектакли, концерты Вана Клиберна, Рихтера, Майи Плисецкой…

— Я не думаю, что вы хапаете, спекулируете.

— Люди, к… к…которые хапают, — спеша и заикаясь, объяснял председателю месткома Елисапетов, — пок…к. купают, чтобы замести следы, не машины, а выигрышные билеты у счастливчиков. Дают им по пять-шесть тысяч приплаты… Вот что хотел сказать фельетонист.

— Не хотел. Не придумывайте.

— Читайте в завтрашнем номере газеты фельетон под заголовком «Мос…c…квич» по трамвайному билету».

— Возьмите себя в руки. Вы же мужчина.

— К…к… какой мужчина. Я винтик. Ширпотреб. Пав. Крохалев уже не в…в… верит мне.

— В…в…верю, — теперь уже кричал и заикался я.

— И я верил, — сказал предместкома, — пока не увидел эту тетрадь. Посмотрите, здесь записана и моя фамилия, и фамилии секретаря партбюро, директора театральной кассы. Да тут переписаны все наши сотрудники.

Повернувшись к Елисапетову, предместкома спросил:

— Объясни, Август, зачем ты завел эту тетрадь?

— Если бы я получал в месяц свыше трехсот, я бы не заводил ее. А для человека, который получает девяносто семь рублей пятьдесят копеек, в этой тетради его алиби. Спасение и оправдание.

— Ты что-то темнишь!

— Он не темнит, — сказал я. — У него развинтились нервы. Достаньте ему путевку в санаторий. Пусть он съездит, отдохнет, наберется новых впечатлений.

— А вы тиснете тем временем за моей спиной свой фельетончик. Так?

Мне хотелось ударить Елисапетова, и я даже сжал кулаки…

— А ты, Август, зануда, — сказал предместкома.

— Правильно, — подтвердил я.

Из двух бусинок полетели в меня две молнии.

— Не будь дурачком, — сказал предместкома. — Успокойся. Не посылай больше в редакцию своих самовидцев. Как, даешь слово?

— Даю, — бросил Елисапетов и, не прощаясь, пошел к двери.

И он сдержал обещание. Целую неделю от четверга до четверга люди из общей тетради не звонили в редакцию, не писали, не приходили, а в пятницу отдел фельетонов навестила жена Елисапетова. Маленькая, седенькая женщина.

Не входя в дверь, прямо с порога комнаты она спросила:

— Когда?

— Что когда?

— Когда будет напечатан этот проклятый фельетон?

— Господи, за что? — простонал я.

— И он еще стонет? За что ему? Нет, скажите, за что мне? Пять часов утра. Вы спите. И ваша жена спит. И ваши дети спят. Вашему семейству снятся добрые утренние сны. А Елисапетов в пять утра будит меня, гонит в киоск купить газету. Я покупаю, приношу, а он боится открыть ее. Будто там внутри лягушка, змея, атомная бомба.

— Успокойтесь, — говорю я, усаживая жену Елисапетова в кресло. — Успокойте своих детей, мужа-психа. Мы не собираемся печатать фельетон.

— Нет, печатайте, — прошептала жена Елисапетова. — Хуже, чем теперь, нам не будет. Ну, напечатайте. Ну, вызовут нас в суд. Судья разберется, оправдает. А что сейчас? Он мучается от ожидания сам, мучает нас.

— А что, — подхватил я ее предложение, — может, и в самом деле написать, напечатать фельетон. Конечно, не упоминая фамилии Елисапетова. Уж больно смешная ситуация. Честный человек честно выигрывает автомашину и теряет покой. Начинает всех бояться. Работников газеты, работников ОБХСС…

— Работников ОБХСС Елисапетов не боится. Что может сделать ОБХСС честному человеку? Даст год-два по месту работы, и все. Елисапетов боится фельетона. Напишете, высмеете, опозорите его не на год-два, а на всю жизнь.

— Посоветуйте, что сделать, чтобы успокоить Елисапетова? — спрашиваю я.

— Не нужно было рассказывать ему эту загадку. Кто сделал, тот продал, кто купил, тому не надо, а кому надо, тот молчит. Кстати, про что эта загадка?

— Про гроб. Кому надо, тот молчит.

— Моему супругу при его мнительности не хватало только такой загадки.

— Двойственное впечатление производит ваш супруг. Человек он как будто добрый, дважды бескорыстно приходил на помощь мне, человеку ему совсем незнакомому, а глаза у него совсем недобрые. Почему?

— С вами можно откровенно?

— Пожалуйста.

— От обиды, Человек он не глупее других, а получает мало. Честно на его зарплату жить трудно, а нечестно страшно.

Тяжело вздохнув, она поднялась с кресла.

— Завтра он опять поднимет меня в пять утра.

— А вы не поднимайтесь.

— Значит, завтра в газете фельетона не будет?

— Ни завтра, ни послезавтра. Никогда.

— Я так и скажу ему, успокою.

Она сказала, а он не успокоился. Взвинчивал себя день ото дня сильней и сильней и переусердствовал. Когда я узнал, что театральный администратор Елисапетов скончался от инфаркта, мне стало не по себе. И хотя моей вины в его смерти не было никакой, я чувствовал себя виноватым.

Времени, чтобы подумать, поразмыслить над печальным концом Елисапетова, прошло уже достаточно, а я, честно говоря, так до сих пор и не решил, кем был он, обладатель счастливого билета, — человек честный, но мнительный или бесчестный и трусливый?

Кончил говорить Павел Крохалев, и за нашим столом минуту было тихо.

— Странные встречи бывают у фельетонистов, — сказал Адольф Губиньш. — Один мой приятель утверждает, что фельетонисты ищут только жуликов, встречаются только с жуликами, пишут только о жуликах. О тех, кто украл, растратил, обманул. Этих тоже дай бог, но больше у нас все же встреч других. И интересней, и поучительней. Иногда придет человечек, ну прямо для Гоголя. А то явятся в один день двое, и оба для Антона Павловича. Да хоть бы тот же самый Елисапетов Август Леонидович, это же брат Червякова из «Смерти чиновника».