Блокада - Анатолий Андреевич Даров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Через пару дней снова встречаемся – дает мне адрес малины[3]. Подружились. Только на свои дела он меня никогда не брал, а так, больше на безделье. Шляться любил. Что ему – парень красивый, обеспеченный. Идем с ним однажды по Невскому. Впереди плавно движется шикарная блондиночка. И так идет – будто вся разговаривает. Он мне и говорит: «Спорим, я с ней сделаю все, что захочу?» И заходит спереди, смотрит ей в глаза. И я замечаю, что ее профессионально-вихляющая походка как-то спадает, теряет ритм. А он берет ее за плечи и говорит: «Здравствуй, дорогая. Давно первый раз не виделись». И целует ее у всех на глазах, только никто не видит, как он снимает с нее часы и браслет. А она стоит, как сонная, молчит, глазами неподвижничает. Потом он нацепил ей побрякушки обратно, повернул ее за плечи, толкнул легонько в спину. И пошла как миленькая. И не обернулась.
– Видел? – спрашивает. – Мог бы и платье снять. Да жаль: больно красивая…
Работал он всегда крупно и чисто: банки, склады, кассы. И мне кажется, что был немного верующим, или много суеверным. Например, не признавал убийства. Говорил, что убивать – грех. Уж если «горевич» – лучше все бросить и уйти. А уж если нельзя уйти – то чем же виноват сторож или милиционер, что ты хочешь жить, не работая? Отец его тоже был вор и, умирая на скамье подсудимых (да, он умер во время суда), завещал ему дарование гипноза, которое, очевидно, выручало его не раз. Мамаша его была неизвестного нахождения, поэтому, чтобы не скучать, он начал приворовывать и пригипнотизировывать.
…В войну с финнами он пошел почему-то добровольцем. В одном деле был два раза ранен, разозлился, и по собственной инициативе пошел один в разведку, и разведал – попросту обокрал – какой-то важный финский штаб. Принес бумаги по начальству, и в тот же день на радостях спер бутыль спирту в сан-части, напился и сел под арест. Потом получил еще за что-то звание Героя. Но война скоро закончилась, и это звание перестало его интересовать. Потому что быть героем – это скучно: всякие балы, выступления на собраниях, письма трудящихся, и больше всего доярок. Но, между прочим, ходя в героях, влюбился он в известную нам всем артистку. И странно – на нее его гипноз не действовал, скорее наоборот: сам герой ее глаз побаивался. И вот, когда ему наскучило щеголять с «Золотой Звездой» на груди, потянуло его, как пьяницу на вино, на прежнюю малину. Не выдержал характера. И любовь от него отказалась. «Это довольно печально и грустно знать, – сказала она, – что вы вор. И если вы такой, значит – амба, короче – крышка. Мы с вами больше не гуляем». И не гуляли. Но он любил ее. Запил. Опустился. Влип в мокрое дело. Судили, расстреляли, как это у нас любят делать, чтобы много не разговаривать… А жаль, добрый был человек. Однажды, помню, дает мне пачку денег, чтобы отнес студентам, вроде нас, в общежитие. Скажи, говорит – от гипнотизера. Они знают.
Вот какой был – не нам чета: герой, вор и, самое главное, гипнотизер.
А воспоминания – это в нашем положении самое страшное, – заключил Бас свое повествование, тяжело вздыхая. – Как мне хочется вернуться в детство и что-нибудь спереть, слямзить или увести. Синонимы, противоречащие главной для меня заповеди: не обкради ближнего… Правда, ближних я никогда не обижал…
Потом Саша рассказал – не утерпел – о встрече со «шпионочкой». Выслушали с промолчанием: не поверили. Только Сеня Рудин сказал:
– Скоро будет почти по Достоевскому: кто-нибудь будет за Сашкой ходить и восторженно кричать: «И все-то он врет, все-то врет!»
Саша обиделся и уснул. Дмитрий обиделся за него – он поверил – и тоже уснул – с мыслью об Игорьке: где же он? Не дошел, подобрали или умер?..
Утром его разбудил не прежний, но все же басок Баса:
– Товарищи меня-слушатели, начинается урок утренней гимнастики… с самого трудного: с приседания…
Первым приседает Вася Чубук, соблюдая еще какие-то правила, но остается сидеть на корточках, недовольно глядя на Сеню Рудина и Сашу: они не присели, а просто прилегли на бок, и сам Бас не удержался на корточках, повалился на спину.
Подталкивая друг друга и сопя, с трудом поднимаются под тихую команду Баса:
– Отставить. С каждым днем все хуже. Ляксандра, сбегай, если так можно выразиться, за хлебом и водой, а я пока продолжу лекцию о Сибири.
Вася Чубук уже сидит в своем углу, что-то бормочет. Кажется, сошел с ума: молится.
Саша подходит к нему, шарит у него над головой, что-то берет на ощупь. Всмотревшись, Дмитрий замечает полочку, на ней иконку. Это Саша взял продкарточки. Они лежали под иконкой. Дмитрий протянул ему свою карточку – «прикоммунился».
– Что можно сказать о Сибири? – начал Бас. – Может быть, лучше ничего не говорить. Но мы, господа меня-слушатели, будем кратки. Главное в Сибири – это величайшие реки и их не менее величайшие притоки: Обь, Енисей, Лена, Зея, Бурея, Амур и Психея… Что? Нет Психеи? Это у вас нет воображения. Советую запомнить и почаще повторять одну молитву чудную, в моей редакции: И научи меня, Господи, художественным оправданиям Твоим… Продолжаем. Население Сибири – главным образом заключенное. Экономика – концлагерная. Животный мир: преобладают овчарки и энкаведисты. Да, забыл упомянуть одно славное море – священный Байкал…
Приход Саши с хлебом положил естественный конец лекции. Хлеб делил Бас, крошки подъедал Сеня Рудин – была его очередь. Съели все одновременно. И задумались.
Холодная, темная, черная от копоти буржуйки, с окнами, забитыми трепещущей и воющей фанерой – такова была неузнаваемость общежитки. Мебель всех стилей сожгли в буржуйке, и потом вся «картинная галерея» пошла туда же. Осталась только какая-то фламандская над кроватью Баса, да «Девушка, освещенная солнцем» радовала Сашин взор. Кроме того, он уверял, что она его согревает по ночам, и грозил: «Пусть только кто попробует ее сжечь». Никто не пробовал.
Из чернильницы на столе выперла фиолетовая сосулька. Вася Чубук, съев хлеб, снова бочком отошел в угол и забормотал.
– Что, иконку – нашли или так сперли? – спросил у у него Дмитрий.
– С-спрашиваешь, – ответил Вася
