Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

— Давай. — Джанин чуть убрала руку, голограмма исчезла с экрана, и появилось сообщение.

Нас попросили передать вам просьбу. Следующее проявление стотридцатидневного синдрома ожидается в течение ближайших двух месяцев. Министерство здравоохранения считает, что если продемонстрировать вас всех, рассказывающих, как выглядит Пищевая фабрика, и подчеркивающих, что все идет хорошо и как это важно для всего человечества, это существенно уменьшит напряжение и ожидаемый ущерб. Пожалуйста, поступайте в соответствии с прилагаемым сценарием. Просим выполнить как можно скорее, чтобы мы могли записать и распространить запись с максимальной пользой.

— Передать сценарий? — спросила Вера.

— Давай — распечатку, — добавил я.

— Хорошо… Пол. — Экран побледнел и опустел, и она начала печатать страницы сценария. Я подбирал их и читал, а Джанин в это время будила сестру и отца. Она не возражала. Ей нравится, когда ее снимают для телевидения, это всегда означает письма от известных личностей храброй юной астронавтке.

Сценарий оказался таким, как и следовало ожидать. Я запрограммировал Веру выдавать его нам строка за строкой, и мы могли бы начать через десять минут. Но, конечно, ничего из этого не вышло. Джанин потребовала, чтобы сестра ее причесала, Ларви решила, что ей стоит подкраситься, Пейтер хотел подстричь бороду. Точнее, чтобы я его подстриг. И вот, включая четыре репетиции, мы затратили на телевидение шесть часов, не считая месячного запаса энергии. Мы все собрались перед камерой, выглядели мы уютно и сосредоточенно и объяснили, что собираемся делать, аудитории, которая увидит нас только через месяц. К тому времени мы уже будем на месте. Но если это даст хоть что-то хорошее, дело того стоит. Со времени старта мы испытали восемь или девять приступов стотридцатидневной лихорадки. И каждый раз свои симптомы: сатириазис или депрессия, летаргия или легкомысленное возбуждение. Я как раз был снаружи, когда начался один из приступов — именно тогда был разбит большой телескоп, — и неизвестно, смог ли бы я вернуться на корабль. Мне было просто все равно. В галлюцинациях меня преследовали обезьяноподобные существа, они хотели меня убить. А на Земле, с ее миллиардами населения, почти все в той или иной степени оказались подверженными тому же. Каждый приступ превращал жизнь в настоящий ад. Положение за десять лет все ухудшается: восемь лет назад было установлено, что это повторяющееся несчастье. И никто не знал, чем он вызвано.

Но все хотели, чтобы оно кончилось.

День 1288. День стыковки! Пейтер сидел за контрольной доской, он ни за что не доверил бы руководство Вере; над ним висела Ларви, она готова была вносить поправки. Мы застыли в относительном покое за краем облака частиц и газа, не более чем в километре от самой Пищевой фабрики.

С того места, где сидели мы с Джанин — в полном оборудовании жизнеобеспечения, — трудно было разглядеть, что происходит снаружи. За головой Пейтера и жестикулирующими руками Ларви мы могли видеть очертания невообразимо древнего механизма, но только урывками. Только сверкание голубого металла, док для приземления или один из кораблей…

— Дьявольщина! Мы отходим!

— Нет, Пейтер. У этой проклятой штуки небольшое ускорение!

… и иногда звезду. Нам в сущности аппаратура жизнеобеспечения не нужна: Пейтер подводил нас мягко, как будто он был медузой в воде. Я хотел спросить, что это за ускорение, откуда оно, но два пилота были заняты; к тому же вряд ли они знали ответ.

— Вот так. Теперь подводи корабль к яме, средней из трех.

— Почему к этой?

— А почему бы и нет? Потому что я так говорю!

Мы еще минуту или две приближались и наконец застыли в относительной неподвижности. Уравняли скорости и состыковались. Корпус шлюпки точно вошел в яму.

Ларви выключила приборы. Мы посмотрели друг на друга. Мы прибыли.

Или, если сказать по-другому, мы были на полпути. На полпути к дому.

День 1290. Неудивительно, что хичи жили в атмосфере, пригодной и для нас. Удивительно, что эта атмосфера сохранилась после десятков и сотен тысяч лет, как в ней кто-то дышал. И это оказалось не единственным сюрпризом. Другие проявились позже и оказались страшнее.

Не только атмосфера сохранилась. Сохранился весь корабль — в рабочем состоянии! Мы поняли это, как только вошли внутрь и пробы воздуха показали, что мы можем снять шлемы. Голубой металл стен оказался теплым наощупь, и мы чувствовали непрерывную слабую вибрацию. Температура 12 градусов — прохладно, но не хуже некоторых земных домов, в которых я бывал. Хотите угадать, какие первые человеческие слова прозвучали в Пищевой фабрике? Их произнес Пейтер, и звучали они так:

— Десять миллионов долларов! Боже, может, сто миллионов!

И если бы это сказал не он, то кто-нибудь другой из нас. Наша премия будет астрономической. В сообщении Триш не говорилось, действует ли фабрика: она вполне могла оказаться пустым корпусом, лишенным всякого содержимого. Но у нас в руках оказался законченный артефакт хичи, и в рабочем состоянии! Его просто не с чем было сравнивать. Туннели на Венере, старые корабли, даже сами Врата были тщательно очищены от содержимого миллион лет назад. А здесь помещения были обставлены! Теплая, пригодная к жизни, дрожащая, пронизанная микроволновым излучением, фабрика жила. И совсем не казалась древней.

У нас было мало возможностей для исследования; чем скорее мы направим эту штуку к Земле, тем вернее получим деньги, которые она нам обещает. Мы позволили себе с час побродить, заглядывая в помещения, заполненные большими серыми и голубыми металлическими конструкциями, блуждали по коридорам, ели на ходу и все время сообщали по карманным коммуникаторам друг другу (через Веру все это сразу уходило на Землю), что нашли. Потом принялись за работу. Мы снова облачились в костюмы и начали перемещать первый двигатель.

И тут мы столкнулись с первой трудностью.

Пищевая фабрика не находилась на свободной орбите. Она ускорялась. Что-то двигало ее. Ускорение не очень значительное, всего один процент G.

Но каждый из электрических ракетных двигателей весил больше десяти тонн.

Даже при ускорении в одну сотую G это означает свыше ста килограммов, а ведь еще есть проблема массы, обладающей инерцией. Когда мы отсоединили один конец первого двигателя, он начал отходить. Пейтер схватил его, но долго удерживать не мог. Я одной рукой ухватился за двигатель, другой — за скобу, к которой он крепился, и мы смогли удержать его на месте, пока Джанин обвязывала его кабелем.

Потом мы вернулись в свой корабль и принялись думать.