Беспредел - Игорь Бунич

Наказание шпицрутенами происходило на другом плащу, за оврагом. Музыка играла там целый день — барабан и флейта. Два батальона солдат, всего тысячи в полторы, построены были в два параллельных друг другу круга, шеренгами лицом к лицу. Каждый из солдат держал в левой руке ружье у ноги, а в правой — шпицрутен. Начальство находилось в середине и по списку выкликало, кому когда выходить и сколько пройти кругов и сколько получить ударов. Вызывали по 15 человек осужденных, сначала тех, которым каждым следовало по 2000 ударов. Тотчас спускали у них рубашки до пояса, голову оставляли открытою. Затем каждого ставили один за другим гуськом таким образом: руки преступника привязывали к примкнутому штыку так, что штык приходился против живота, причем очевидно: вперед бежать было невозможно, нельзя также и остановиться и попятиться назад, потому что спереди тянут за приклад два унтер-офицера. Под звуки барабана и флейты несчастные начали двигаться друг за другом. Каждый солдат делал из шеренги шаг вперед правой ногой, наносил удар и опять становился на свое место. Истязуемый получал удары с обеих сторон. Если кто падал и не мог идти, то подъезжали сани-розвальни, клали на них обессиленного, помертвевшего и везли вдоль шеренг. Удары продолжали наноситься до тех пор, пока несчастный ни охнуть, ни вздохнуть не мог. В таком случае подходил доктор и давал понюхать спирту. Мертвых выволакивали вон за фронт. Начальство зорко наблюдало за солдатами, чтобы из них кто-нибудь не сжалился и не ударил легче, чем следовало. Среди присутствовавших находились отцы, братья и другие родственники наказуемых. Всем зрителям довелось пережить страшные, едва ли не более мучительные часы, чем казнимым. Но мало того, между осужденными и солдатами, их казнящими, существовали, как и водится в военных поселениях, близкие родственные связи: брат бичевал брата, сын истязал отца. Ни одному из наказанных шпицрутенами не было назначено менее 1000 ударов. Большей же частью давали по 2 и даже по 3 тысячи ударов. Братьям Ларичам, как распространителям мятежа, дано по 4000 ударов каждому. Оба на другой день после казни умерли. Перемерло, впрочем, много не казненных”.

Официально смертной казни в стране не была. Многие из чиновников, как и в короткий сталинский период, считали это большим недостатком и просили Николая I, как Абакумов Сталина, вернуть смертную юань. Так граф Пален, управляющий новороссийскими губерниями, донося о двух схваченных евреях, пытавшихся тайно перейти госграницу, указывал, что только смертная казнь может положить предел такого рода преступлениям. Однако Николай I, в отличие от товарища Сталина, не дал себя уговорить, а начертал резолюцию: "Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас нет и не мне ее вводить". Даже если бы несчастных четвертовали, им было бы видимо легче, чем умереть под 12 тысячами палочных ударов.

Своим идеалом Николай Павлович считал Петра I и, как мог, подражал своему кумиру, пытаясь пользоваться доставшимися ему по наследству методиками. С покойным преобразователем его роднила и невероятная работоспособность — царь трудился по 24 часа в сутки, забываясь иногда коротким сном на жесткой солдатской койке. На войне — как на войне! Он отлично понимал, что ведет войну. Невзирая на развязанный в стране террор, а, возможно, благодаря именно ему, Николай без охраны прогуливался по Невскому проспекту, раскланиваясь с дамами. Неизвестно ни одного случая даже попытки покушения ни на Петра, ни на него. Он знал в лицо и по именам всех дворников и городовых Петербурга, всех офицеров гвардии и половину армейских. Его перо, разбрызгивая кляксы, перечеркивало на полицейских рапортах резолюции околоточных надзирателей и чертало собственные решения по поводу наказания какого-нибудь пьяного кучера, сбившего на темной улице какого-то обывателя. Он лично присутствовал на всех учениях армии, флота и основанного им корпуса жандармов. Он сам рисовал эскизы униформы, определял колею железных дорог, руководил подавлением польского и венгерского восстаний, войнами с Турцией и Персией, проводя активную и агрессивную внешнюю политику, опираясь на многомиллионную армию. Он читал все выходившие в России книги и журналы, принимая решения о судьбе и книг, и их авторов. Он сам составляет цензурные правила, определяя, что можно писать, а что — нет. "Я сам буду твоим цензором,” — говорит он Пушкину и даже покрывает великого поэта, когда служба безопасности, создав специальную комиссию, пытается найти и "примерно наказать" анонимного автора Гаврилиады". Царь лично руководит широкомасштабной кампанией по диффамации книги маркиза де Кюстина "Россия, 1939 год", которая по размаху и подключенным государственным силам может только сравниться с подобной же кампанией по диффамации солженицынского "Архипелага ГУЛАГа". Вслед за всеми своими предшественниками Николай, не покладая рук, строит большевистскую Россию, еще не понимая этого. В Париже русский посол будит среди ночи французского министра иностранных дел. Война? О, нет. Просто в одном из парижских театров готовится к постановке пьеса "Смерть Павла I", которого в России официально считают умершим от апоплексического удара. Царь просит снять эту пьесу с постановки. Очень просит, а то он будет вынужден прислать на премьеру 2 миллиона зрителей в серых шинелях, чтобы пьесу освистать. Пьесу снимают. Это вводит в искус. Создается впечатление, что слабая и уже разложенная демократией Европа представляет из себя законную добычу для громко лязгающего зубами милитаристического монстра, выдрессированного кнутом и шпицрутенами. Благоприятнейшая обстановка для аннексии Турецких проливов и захвата Константинополя, что стало навязчивой идеей русских правительств со времен Екатерины, когда турок удалось вытеснить из Крыма и загнать за Прут. Недаром все русские цари называют своих младших сыновей Константинами в надежде посадить их на Константинопольский трон, создав новую царственную ветвь династии.

Жесточайший разгром в последовавшей затем Крымской войне, гибель всего Черноморского флота, взятие союзниками Севастополя и позорный Парижский мир могли бы дать Николаю возможность правильно оценить суть петровских методик. Но царь не пережил этих событий. Узнав о высадке союзного десанта в Крыму и о разгроме армии под Альмой, где из нарезных штуцеров была в буквальном смысле слова расстреляна шеренга русских солдат, нисколько не изменившихся ни по тактике, ни по вооружению со времен Бородинского боя, царь умер (по некоторым сведениям — покончил с собой), предоставив своим наследникам выводить страну из того маразматического тупика, куда он ее завел.

Следующая глава называлась "Вторая попытка заключить мир". Сменивший на престола Николая его старшин сын Александр предпринял решительную попытку добиться мира и гражданского согласия в стране. Отмена крепостного права, военная реформа, гласное судопроизводство, рождение русской адвокатуры, смелые проекты конституционных преобразований, попытка примирения даже с евреями, отмена рекрутских наборов и телесных наказаний — это лишь малая толика того, что успел сделать этот монарх, оставаясь при всем том обычным русским царем, для которого не писаны никакие законы. "Слабый царь", — быстро поняла благодарная Россия и начала охоту на своего самодержца, как на бешеного волка, подогреваемая интеллигенцией, получившей свободу книгопечатания, феодальной реакцией, в ужасе не видящей для себя места в новой России, и разросшимся царским семейством, напуганным не меньше других и раздраженным вечными матримониальными похождениями своего главы. Семь покушений пережил Александр II, но восьмое все-таки добило его как раз в тот момент, когда на его столе уже лежал проект, по сути дела превращающий Россию в Конституционную монархию. Деятельности Александра мешали, как могли. Новое Польское восстание, вспыхнувшее в разгар реформ, чуть не задушило их в зародыше, экспансия в Средней Азии и на Кавказе, русские войска, остановленные всего в восьми милях от Константинополя, передельные бунты и первые стачки — всего бывало в это интереснейшее время, но мира не последовало, а восемь покушений на царя говорили сами за себя.

Бомба террористов, разорвавшая все мечты о мире и согласии в стране, повлекла за собой, что вполне естественно, новую волну правительственного террора. Началось угрюмо-полицейское и не очень умное (чтобы не сказать глупое) царствование Александра III, заложившее смертоносные мины под будущее страны. Если идеалом Николая I был Петр, то идеалом Александра III был сам Николай. Но, увы, управлять Россией николаевскими методами было уже невозможно, но желание было столь велико, что была сделана попытка отбросить Россию на пол столетия назад. Посыпались законы о печати, с цензуре, о полиции. Были введены новые законы "Об оскорблении Величества", как будто списанные с брежневской 70-ой и 64-ой статей УК РСФСР. Оскорблением Величества признавалось не только оскорбление непосредственное, но и заочное, т. е. направленное на портреты, статуи и вообще на всякие изображения Государя Императора и Членов Императорского дома. Любые замыслы на жизнь и здоровье царя, независимо даже от степени личного участия в этих замыслах, карались смертной казнью. Далее в законе говорилось: "Составление и распространение письменных, печатных и иных сочинений или изображений с целью возбудить неуважение к верховной власти, или же к личным качествам Государя или к управлению Его государством карается каторгой на срок от 10 до 12 лет". За простое хранение подобных сочинений полагалось длительное тюремное заключение. Произнесение же "дерзких и оскорбительных слов в адрес верховной власти" каралось каторжными работами на срок от 6 до 8 лет. В отличие от Николая I, который свободно прогуливался по улицам столицы, его подражатель решил не рисковать. Убийцы Александра II пообещали ему ту же участь в специально отпечатанных листовках, потребовав освобождения террористов, бросивших бомбу к ногам его отца. Террористов публично повесили, но новый царь предпочел укрыться от неожиданностей в Гатчинском дворце, охраняемом по всем правилам осажденной крепости. Правительство явно теряло инициативу в войне. Царя быстро прозвали "гатчинский узник”, поскольку "возлюбленный и обожаемый монарх” не смел носа высунуть за пределы той крепости, в которой он заперся от "обожавшего” его народа, будучи уже не в силах запустить в России настоящий петровско-николаевский террор. Редкие выезды царя в столицу или в Крым происходили с принятием таких мер безопасности, к каким не прибегал и гауляйтер Кох в 1942-м году на оккупированной территории. Задолго до проезда "гатчинского узника" по всему пути на тысячи верст расставлялись солдаты с заряженными боевыми патронами винтовками. Солдаты эти должны были стоять спиной к железнодорожному пути, направив винтовки на страну. Железнодорожные стрелки наглухо забивались. Пассажирские и товарные поезда загонялись в тупики. Кому-либо выходить из вагонов запрещалось под страхом немедленного ареста. Вокзалы и станционные помещения запирались и опечатывались, все управление пути переходило в руки службы безопасности. При этом никто не знал, в каком поезде следует царь, "царского поезда" вообще не было, а было несколько поездов "чрезвычайной важности”. Все они были замаскированы под" царский” и никто не знал, какой настоящий.