Одна тень на двоих - Татьяна Устинова

— Не… кто? — переспросил Данилов.

— Не танкист, — пояснила Марта охотно, — у тебя мама педагог, а папа пианист. Какой из тебя танкист!

— Это о чем?

— О тебе, балда! — Она взяла его за здоровую руку, притянула к себе и поцеловала в щеку. — Как же ты брился? Ногой?

— Рукой, — ответил Данилов. — При чем тут танкист, я не понял?

— Ты больше налегай на Шостаковича, вообще ничего тогда не поймешь. Это только знатоки «Русского радио» понимают, а знатокам Шостаковича это недоступно. Садись, завтрак готов.

На завтрак была огромная, как луна, яичница с толстой розовой полукруглой сосиской. Данилов съел яичницу, запил ее кофе, потом съел еще кусок у Марты и налил себе еще кофе.

— Слушай, я же ем на завтрак йогурт и сыр, — вдруг удивился он, — и никогда не ем яичницу. Что такое?

— Ничего, — отозвалась Марта, — просто ты проголодался. За столько-то лет!.. Позвони Тимофею Кольцову, — сказала она, помолчав, — позвони, Андрей. Ты не справишься один, это же ясно!..

— Позвоню, — согласился Данилов, — не знаю, станет ли он со мной разговаривать, но я позвоню. И не называй меня Андреем!

— Не буду, — пообещала Марта.

— Ты сейчас уедешь, — велел Данилов, — а вечером я позвоню. Или приеду, если все уже будет в порядке. — Он понятия не имел, будет ли что-нибудь в порядке. — Пожалуйста, Марта. Не осложняй положение.

В полном молчании они допили кофе и собрались.

— Я довезу тебя до твоей машины.

— Только потом уедешь. Ладно?

— Я уже пообещала, — сказала Марта раздраженно, — я не нарушаю обещаний.

— Я тоже. — Данилов взял ее за отвороты белой шубы, притянул к себе и поцеловал. — Прости, что я ничем не мог тебе помочь вчера на дороге. Я втравил тебя в эту историю и ничем не помог.

— Данилов, хоть на время засунь свое благородство куда-нибудь подальше, а? Оно меня пугает.

— Засуну, — пообещал Данилов, — пошли. Как будто за дверью шел бой, в который им предстоит ввязаться, хоть страшно и совсем не хочется воевать, они постояли на пороге его квартиры, потом обнялись, и Марта его перекрестила.

В молчании они вышли из квартиры, вошли в лифт и спустились на первый этаж. Благожелательный Иван Иваныч выглянул из своей каморки и поклонился со спецназовской грацией.

— А ты куда поедешь? — спросила Марта уже в машине. — На работу?

— Я еще точно не знаю, — признался Данилов, — мне нужно с Веником повидаться, а потом я решу.

— Данилов, хоть бы ты рассказал мне, что надумал! Почему с Веником? Ты решил, что все дело в Венике?

— Все дело в том, что на приеме почему-то только и говорили о том, что у меня странный вид. И шкатулка. Шкатулку открывали долго, старательно. Ее открывали, когда ее можно было просто сломать, понимаешь?

— Нет, — сердясь от того, что она на самом деле ничего не понимает, сказала Марта, — я не понимаю!

— Я тоже понимаю еще не до конца, — признался Данилов, — для того, чтобы все понять, мне нужно встретиться с Веником.

— А краска? А помада? А рубаха с кровью? А надпись голубой краской? А янтарь?

— Не было никакого янтаря, Марта.

— Как — не было?! Что значит — не было?! Я же сама видела!

— И я видел. Но его не было.

— Данилов, — сказала Марта с тревогой, — ты что? Спятил? Или у тебя температура?

— Нет у меня температуры! — Как раз в этом он был совсем не уверен, потому что его знобило и мех дубленки казался холодным и колючим. — Я все тебе расскажу. Когда сам все пойму.

— Только ты постарайся к этому времени остаться живым, — пробормотала Марта, и в голосе у нее послышались слезы, — заметь, Данилов, я не говорю — невредимым, потому что не ставлю невыполнимых задач…

— Смотри на дорогу, — посоветовал Данилов и улыбнулся, — хотя что тебе какая-то там дорога, когда ты на своей машине, как на истребителе, летаешь!

В переулке, за офисом Марты, дремал покинутый «Фольксваген», слегка присыпанный вчерашним снегом. «Газель», намертво подпиравшая его сзади, уже уехала по делам.

«Какие случайности», — подумал Данилов.

Если б не эта «Газель», вчера он поехал бы на своей машине, один, без Марты, и сегодня утром его уже не было бы на свете, и капитан Патрикеев называл бы его «потерпевший», и Марта искала бы его, изводясь от беспокойства и страха, и мышонок сжимался бы у нее в животе, а он ничем не мог бы им помочь.

Все. Конец истории. Если бы не «Газель»!

— А звонить тебе можно, — жалобно спросила Марта, — или тоже нельзя?

— Можно, — разрешил Данилов, — я приеду вечером. Или позвоню. Ты, самое главное, не волнуйся.

— Ты еще должен сказать — будь хорошей девочкой! Что ж ты?

— Марта, — сказал он настойчиво, — все будет хорошо. Я должен ехать, или я ничего не успею.

— Езжай, — сказала Марта и отвернулась.

— Ты сиди в Кратове и жди.

— Езжай, Данилов. — Марта шмыгнула носом. Он неловко поцеловал ее в ухо и с трудом выбрался из неудобной «Нивы». И захлопнул за собой дверь. Марта осталась по ту сторону, а он — по эту.

— Пока!

Не взглянув на него, она лихо развернулась в тесном переулке, нажала на газ и скрылась за поворотом, только мигнули красным тормозные огни.

Так. Она уехала и пока будет в безопасности. На ее слово можно положиться, значит, она действительно проведет день на участке в Кратове, где ей ничто не угрожает. По крайней мере, Данилову хотелось так думать.

Он посмотрел на часы — начало десятого. Веник должен быть на работе, биржа открывается довольно рано.

Включить зажигание нужно было правой рукой, и Данилов долго приспосабливал руку к этому действию — очень простому, если в руке нет пулевых ранений.

Он усмехнулся. Пулевые ранения, черт побери все на свете!.. Какая у него насыщенная, интересная жизнь!

Возле здания биржи было много машин и людей, и Данилов долго ездил вокруг, пытаясь найти место, чтобы припарковаться. Потом ему повезло — танкообразный черный джип «Мерседес» вылупился из тесного закутка между желтой стеной и боком ближайшей машины, побуксовал на месте, вырулил и победно помчался по тесной, заставленной автомобилями улице, пугая мирных граждан своим воинственным и зловещим видом. Данилов моментально зарулил в освободившийся закуток, оставив с носом водителя «Фиата», который караулил с другой стороны.

«Фиатчик» что-то произнес, долгое и неслышное за закрытым стеклом, и отправился дальше.

Данилова всегда поражала биржа — старинное здание со стеклянным потолком в самом центре Москвы. Все было «как у больших», как в Нью-Йорке и Токио, — ряды компьютеров, телефонный трезвон, легион мальчиков в белых рубашках и непременно без пиджаков, говорящих в три трубки сразу, ряды часов, показывающих «мировое время», электронные табло с загадочными символами, сменяющимися с такой быстротой, что разобрать ничего было нельзя, шумная толпа в центре зала, размахивающая руками, как дикари во время ритуальных танцев, — все дикари тоже были в белых рубашках и галстуках, — все правильно, похоже, воспроизведено с точностью до мельчайших деталей.