Топографии популярной культуры - Коллектив авторов

Понятие конкурентоспособной идентичности нации в основном используется для обозначения продвижения ее позитивного образа на глобальном рынке (Anholt 2007; Pope 2014). Это предполагает соответствие определенным политическим, экономическим, культурным и социальным стандартам, в идеале приближенным к толерантному, открытому и демократическому обществу (Anholt 2007: 20). Спортивные мегасобытия являются одним из наиболее популярных культурных форматов построения подобной идентичности; однако, как и в случае с конструированием физических ландшафтов города – хозяина Игр, универсальные гуманистические принципы открытости, толерантности, инклюзивности, единства и различий, декларируемые по определению всеми членами сообщества хозяев международных спортивных состязаний, на практике могут обретать совершенно различные интерпретации.

С другой стороны, универсализм ключевых смыслов, транслируемых в рамках спортивного мегасобытия, предполагает универсальность формата их репрезентации, который в конечном счете также основан на логике исключения. Исследователи отмечают, что нарративы спортивных мегасобытий как медиасобытий должны быть чувствительны к различным культурам и социальным группам и стремиться к воплощению максимально нейтральных культурных смыслов (Garcia 2008: 366). Национальные нарративы, представляемые в рамках церемоний открытия и закрытия состязаний, в свою очередь, строятся в рамках доминирующего национального дискурса, исключающего оппозиционные значения. В итоге представляемый на церемониях мировой аудитории образ страны – хозяйки игр является историей, зашифрованной в культурных кодах, чей глубинный смысл оказывается по большей части малопонятным неподготовленным зрителям и воспринимается ими упрощенно (Garcia 2008: 366). Pегиональные идентичности в этом случае представлены в виде коммодифицированной этничности, сведенной к фольклорным образам, традиционным песням и танцам (Housel 2007).

Исследователи церемоний открытия Олимпийских игр таких развитых стран, как Британия, Австралия, США и Канада, показывают, как принцип многообразия – ключевой нарратив олимпийского представления нации – хозяйки соревнований – оказывался, по сути, дискурсом колониальным, замаскированным под репрезентацию мультикультурного общества или космополитизма (Housel 2007; Pope 2014; Ellis 2012; Zhou et al. 2013). В случае с Китаем, принимавшим Олимпийские игры в 2008 году, или с Россией, проводившей их в Сочи в 2014 году, исследователи говорят о демонстрации сильной державы, взявшей реванш над Западным миром (Cui 2013; Jinxia 2010; Chen et al. 2012; Qing et al. 2010; Liang 2008), или суверенного государства, призванного создать почву для национальной консолидации (Горохов 2014) на основе имперской идеи (Фанайлова 2014; Petersson 2014). Идеи инклюзивности и разнообразия оказываются в этом случае поглощены принципом единства, что особенно явно проступает в нарративе сочинской церемонии открытия Oлимпиады, но гораздо менее заметно в нарративе открытия Универсиады в Казани.

Достаточно красноречивый посыл, прочитываемый сквозь ассоциации с каждой буквой русского алфавита, был дан уже в самом начале церемонии открытия Сочи‐2014. Среди имен знаменитых исследователей, изобретателей, композиторов, художников и писателей, известных во всем мире и прославивших русскую культуру, проступало «Мы (Ы) – Россия (Я) – Империя (И)». Ролик, повествующий о становлении России, показанный на церемонии, начинался с рассказа об аргонавтах и чередой картинок вел через историю русских князей, империи Петра Первого к Советскому Союзу. Эстетика, музыка и вехи советской истории – авангардное искусство, индустриализация, покорение космоса, популярная культура – составляли главные композиционные идеи о современной России, разговор о которой завершался картиной бэйби-бума после Олимпиады‐80 в Москве. По мнению ряда западных комментаторов, Сочи в рамках этой церемонии продемонстрировал «определение Россией себя как уникальной цивилизации, не заинтересованной в интеграции с Западом» (Stent 2014), рассказав миф о возрожденной суверенности, напоминающей репрессивный советский изоляционизм (Freedman 2014).

Нарратив церемонии открытия Универсиады‐2013 выглядит более разнообразным в своем обращении к фактам российской истории. Символы советской эры – индустриализация и первый полет в космос – представлялись более с технологических, нежели с идеологических позиций, как прорывы в научном знании. Трагические факты в истории ХХ века – революция, Гражданская, Первая и Вторая мировые войны – нашли свое отражение в церемонии, в отличие от Сочи‐2014. Одним из последних фактов недавней истории, мелькавших на экранах зрителей церемонии в стилях газетных заголовков, была заметка о вхождении России в «Большую восьмерку». Финальная сцена церемонии символизировала будущее нации и посвящалась детям и Интернету. Весьма иронично, что спустя всего полгода, после изменения статуса Крыма, Россия лишится своего членства в «Большой восьмерке» и продемонстрирует свою позицию в отношении интернета, заблокировав ряд оппозиционных сайтов.

Идея разнообразия также была по-разному представлена в церемониях открытия Универсиады‐2013 и Сочи‐2014. В нарративе открытия Универсиады шествие народов было представлено красочным, живым карнавалом различных идентичностей – людей, мифических персонажей и легенд – и озвучено комментаторами церемонии как идея единства в многообразии (Казань. Торжественная церемония открытия XXVII Всемирной летней универсиады‐2013, мин. 7:54). В церемонии Сочи идея мультинациональной России была репрезентирована физическими ландшафтами, от Камчатки до Поволжья, в то время как «человеческое» разнообразие представляла цепь выглядевших одинаково людей, терявшаяся в тумане. Также, в отличие от казанской церемонии, в которой локальной культуре Казани и Татарстана была посвящена значительная часть времени, аутентичность Сочи как региона России в церемонии открытия Игр‐2014 артикулирована не была.

Одним из возможных объяснений здесь может быть, кроме ссылки на такие технические характеристики, как длительность церемоний (открытие Универсиады длилось дольше, чем Олимпиады), отсутствие у региона Сочи конкурентоспособной идентичности, которая сформирована у Татарстана и Казани.

В отличие от Казани, где терпимость и мультикультурализм были ключевыми идеями, формирующими образ города и в заявочном ролике (Universiada 2013 2010), и в словах президента Студенческой федерации спорта Жана-Луи Гальена (FISU President Gallien: «The Universiade Is an Ambition!» 2013), и в комментариях телевизионной трансляции церемонии (Казань. Торжественная церемония открытия XXVII Всемирной летней универсиады‐2013), Сочи воспринимался большинством западных исследователей в контексте близости к кавказскому региону с проблематичной безопасностью и соответствующими рисками (Petersson and Vamling 2013).

Между тем исследователи отмечают стратегии маргинализации культурных и этнических меньшинств в общенациональном нарративе церемоний спортивных мегасобытий. По их мнению, подобный культурный формат предполагает замалчивание исторических травм отдельных национальных меньшинств и празднование доминирующей культуры, демонстрирующей прямолинейное и безупречное прошлое (Housel 2007: 450). История современной России, крупными мазками показанная в Сочи‐2014 от древних времен к завоеваниям Петра и империи Советского Союза, в этом смысле созвучна идее колониальных держав, о которой говорят исследования прежних Олимпиад (Ellis 2012; Pope 2014).

Репрезентация Казани и Татарстана, представленная в этом формате, также оказывается лишена значимых для локальной идентичности смыслов, которые подменяются непротиворечивыми образами. Наиболее показательным здесь является эпизод, рассказывающий легенду о прекрасной царице Сююм, жившей в Казани в эпоху Казанского ханства. Этот отрывок церемонии представлен песней, написанной специально к Универсиаде известным российским композитором Игорем Крутым, в которой рассказывается о мудрой и прекрасной женщине, и танцем «царицы» в костюме жительницы того времени на фоне стен казанского Кремля. Картина завершается появлением Сююмбике, за стенами башни, которая, согласно широко распространенной легенде, была названа в ее честь после того, как девушка бросилась с этой башни, не желая выходить замуж за нелюбимого человека. Эта легенда не имеет реальных оснований, однако важнейший момент, который остается за кулисами церемонии и о котором не было сказано ни слова ее комментаторами, – те события, на фоне которых разворачивалось действие этой истории. Они связаны с захватом Казани войсками Ивана Грозного в 1552 году, в результате которого почти все население города было уничтожено, а татары утратили свою независимость, перейдя в подчинение Российского государства. Этот факт имел важнейшее значение для татарстанской интеллектуальной элиты и служил поводом к многочисленным и яростным дискуссиям в раннее постсоветское время в связи с обсуждением взаимоотношений Татарстана и федерального центра (Хаким 1993). Многие символы постсоветской Казани визуализируют память об этом событии: ставшая достопримечательностью города мечеть Кул-Шариф, Старо-Татарская слобода, памятник павшим русским воинам и другие.