Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун - Ричард Блэкмор

Компания эта сразу пришлась мне не по душе, и мне захотелось преподать им хороший урок. Рожи у них были не христианские, а какого-то странного кофейного цвета [63], а уж бороды грязнущие — сил нет. (Мне, как оказалось впоследствии, вообще лучше было бы их не задирать.)

Туземнорожие просто покатились со смеху, услышав, что я бросаю вызов всей ораве. Но я-то знал, что преиму­щество на моей стороне, потому что нас разделяло некое подобие изгороди, и ребятки эти больше двух зараз выста­вить против меня не могли. Мне же, чтобы не утихомирить их парочку, нужно было очень захотеть. Но я не захотел. Я отложил в сторону свой карабин и два пистолета, и солдаты, перекидываясь зловещими шуточками, прислонили свое оружие к стене и начали закатывать рукава. Затем наступило некоторое замешательство.

— Начни-ка ты первым, Боб, — донеслось из толпы. - Ты среди нас самый здоровый. Дик пойдет за тобой. Берегись, парень, сейчас мы тебе покажем!

— Я его сотру в порошок, — пообещал Боб,— но помните, что в честь полковника Керка и его славных парней каждый из вас выставит мне стакан виски.

С этими словами Боб бросился на меня, и Дик — следом за ним. Борец из Боба был не ахти какой: он двинулся на меня, не зная, куда девать собственные руки. Я дал ему хорошего подзатыльника, а затем, схватив за шиворот и штаны, швырнул его прямо на головы его товарищей. На­парник его, между тем, горя желанием показать, на что он способен, кинулся на меня, но поскольку веса в нем было меньше, чем в Бобе, я отправил его следом за Бобом, не удостоив даже подзатыльника.

Боб и Дик, жестоко помятые, тут же выбыли из строя, а у остальных пропало желание связываться со мной. Потрясенные моим отпором, солдаты отхлынули от изгороди и отступили, вполголоса переговариваясь и не зная, что предпринять, а я, не давая им опомниться, ринулся в са­мую их гущу, словно сторожевой пес на стадо овец. Застигнутые врасплох, солдаты шарахнулись в разные стороны, а я рванулся к выходу, стараясь не споткнуться о кого-нибудь из них. Я успел прихватить свой карабин, а два пистолета, увы, остались там, под навесом. Вырвав у солдат Керка пару пистолетов, — прямо из-за пояса! — я мигом восстановил свой прежний арсенал и, взлетев на Кикумса, взявшего с места в карьер, махнул рукой на прощание, а эти подлецы, забыв прежний уговор, стали палить мне вслед. Нет, слава Богу, все обошлось, а ведь действительно могли вздернуть без суда и следствия, это уж как пить дать. (Краем глаза я даже успел заметить дерево, на котором мне предстояло закончить путь земной.)

Кикумс, конечно, не Винни, но и он скакал в тот день будь здоров. Еще бы: ведь мы возвращались домой! Никто, думал я, не упрекнет теперь меня в том, что

я не исполнил своего долга и не спас Тома (если его вообще можно было спасти) в тот момент, когда тяга к приключениям подавила в нем остатки здравого смысла и ввергла в эту аван­тюру. А уж как матушка-то мною будет гордиться!...

Я представил, какой славный ужин ждет меня нынешним вечером, и вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. Чувство голода нарастало во мне с каждой минутой, и я, не в силах думать ни о чем другом, представил себе нашу кухню, окорока и колбасы, свисающие с потолка, шипящую сковородку...

Проклятие!

Увлеченный столь соблазнительными видениями, я и не заметил, что на всем скаку влетел в расположение королевских войск, и было уж их не два десятка, а столько, что нечего было и думать, что и теперь я отделаюсь так же дешево, как в прошлый раз. Солдаты встретили меня, сидя вокруг бочек с сидром, установленных вдоль дороги и оттого напоминавших артиллерийскую батарею.

 — Победа! Победа! — загалдели солдаты. — Слезай с лошади да выпей с нами. Экий ты разбойнище, право слово!

 — Никакой я не разбойник. Меня зовут Джон Ридд. Я сторонник короля, и есть хочу — умираю!

Эти парни оказались на редкость гостеприимными, и мигом устроили мне такой обед, что я, столько напереживавшись за истекшие сутки, набросился на него, как гово­рится, с весельем и отвагой, — только за ушами затрещало. Мало этого, мне поднесли еще замечательного табаку, но когда мы, развалившись на траве, отдыхали после трудов праведных, к нам подошли другие, также из полка Керка, умы, те самые, кого я так славно отделал под старым на­осом.

Н-да, эти бродяги испортили нам все удовольствие. Мои новоявленные приятели, с которыми я успел подружиться за бочкой сидра, начали наперебой божиться, уверяя од­нополчан, что я не мятежник, а вовсе даже честный подданный короля, такой честный, каких свет не видывал, а что доброты во мне да кротости, так и вовсе никакими сло­вами не опишешь. Услышав о моей кротости, туземнорожие пришли в ярость, и поскольку обе стороны к тому времени уже изрядно поднабрались, ссора быстро перешла в драку.

Мне бы, дураку, убраться подобру-поздорову, но видя, как жестоко волтузят друг друга эти вояки, наставляя шишки и синяки в мою честь, я заколебался, решив, что улизнуть отсюда в такую минуту — великое свинство. Но именно в эту минуту раздался топот лошадиных копыт, и рядом с дерущимися — шпага наголо, лицо покраснело от гнева — вырос офицер на коне. После первых же его слов мне

стало ясно, что это — сам полковник Керк [64].

— Эй, болваны! — заорал он. — Так-то вы транжирите мое время и мои денежки, вместо того, чтобы поймать мне сотню пленников да вытрясти из каждого по десять фунтoв? А это что за парень? Эй, кто ты и сколько твоя мать сможет выплатить за тебя?

— Матушка моя ничего платить не будет, — ответил я. — Я, ваша милость, не мятежник, а честный фермер, вер­ный своему королю.

— Ха-ха! Фермер, говоришь? Как раз фермеры-то и платят самой звонкой монетой. Но ты, видать, не из таких. Сейчас мы отправим тебя на то дерево, посмотрим, может быть, оно заплодоносит.

Полковник Керк сделал знак своим людям, и не успел я подумать о сопротивлении, как веревки туго обвились во­круг меня. Трое, встав слева от меня, и трое — справа, повели меня на казнь. Лицо полковника было твердым, как дубовая доска. Кое-кто из солдат, может, и пожалел меня в душе, но он не мог ослушаться приказа, не рискуя сам угодить в петлю. Я обратился к полковнику, умоляя не ме­шать невинного человека, сослужившего добрую службу его величеству королю.

— Дайте-ка ему по зубам! — приказал полковник Керк, и Боб, которого я первым вздул под старым навесом, взял­ся выполнить приказ с великим усердием, однако я, ожи­дая неминуемого удара, подставил зубы так, что костяшки пальцев моего недруга разбились о них в кровь, не причинив им значительного урона.

Я не смогу описать и половины того, о чем я подумал, когда мы пришли к роковому дереву, где уже висели двое человек, столь же, должно быть, невинных, как и я.

— Посмотри на них! — приказал мне полковник, но я отвернулся, потому что взглянуть на такое было свыше мо­их сил.

— Трус! — рявкнул полковник.— Отдам штаны этого мерзавца любому, кто плюнет ему в физиономию!

Боб храбро выступил вперед, рассчитывая не только на мои штаны, но также и на крепость веревок, связывавших меня. На беду для него, моя правая рука на мгновение оказалась свободной, и я врезал ему по роже так, что вышиб из него дух с одного удара. Стража со страху отпрянула от меня, а полковник Керк, почернев от гнева, крикнул — Расстрелять негодяя и бросить в ближайшую ка­наву!

Солдаты подняли ружья и прицелились, ожидая команды. А я — я был настолько подавлен сменой событий, что мысли о смерти просто не полезли мне в голову. Нет — я лихорадочно подумал о Лорне, и о матушке, и о том, что скажет каждая из них, узнав о моей смерти. Кто-то и в та­кую минуту держится молодцом, но у меня вид был отнюдь не геройский. Я заслонил лицо руками и прикрыл сердце локтями в глупой надежде защитить их от пуль. И вдруг я отчетливо услышал, как дышит земля под моими ногами, и каждая травинка на ней, и каждый солдат, положивший ни курок указательный палец. Холодный пот выступил у меня на лбу, когда полковник, продлевая свое жестокое удовольствие начал медленно выговаривать слово «пли».

Я уже видел, как сомкнулись его губы, произнося звук «п», как вдруг какой-то всадник, свернув с дороги и пустив коня в карьер, встал между мною и карательной коман­дой.

— Это что еще такое, капитан Стикльз? — взревел Керк. — Как вы смеете, сэр, вставать между мною и моим законным пленником?

— Погодите, полковник,— закричал мой старый друг Джереми срывающимся голосом, и в эту минуту (и долгие годы спустя) голос его показался мне слаще ангельского, — погодите — ради собственного блага!

Похоже, у него были для полковника Керка столь важ­ные вести, что тот приказал солдатам опустить ружья и ждать впредь до его распоряжения. Керк и Джереми Стикльз отошли в сторону. Тщетно силился я расслышать, о чем они говорят, но мне показалось, что имя главного судьи Джеффриза прозвучало в разговоре несколько раз.