Романтика. Вампиры - Триша Телеп

Хороший, кстати, вопрос.

Да, Катрина испытывала голод, но вряд ли его могло утолить то, что подавали в Сохо.

Точнее было бы сказать, что она испытывает жажду — жажду того, чему не могла дать названия.

Всех ее сил хватило только на то, чтобы покачать головой.

Миклош рассмеялся низким сочным смехом:

— Я позволяю тебе говорить… — Он сделал паузу, намекая, что ждет, когда она назовет свое имя.

Не то чтобы Миклошу оно не было известно. Он, далеко уступающий своим лишенным души собратьям в искусстве чтения мыслей у смертных, узнал ее имя так легко, словно помнил его как свое собственное.

— Катрина, — подсказала она без малейшей запинки, не подумав возмутиться его снисходительному «позволению».

— Катрина, — повторил Миклош, и в его устах это имя прозвучало словно ласковое обвинение.

Рука его крепче обвила ее талию.

Паника охватила Катрину, но лишь на мгновение. Девушка закрыла глаза и постаралась вдохнуть как можно глубже, что, по правде говоря, у нее вовсе не получилось. В голове стаей заметались пугающие мысли.

Что она творит? А если он насильник? Грабитель? Серийный маньяк-убийца?

Вампир?

— Ты же не вампир, правда? — неожиданно для себя вслух спросила она.

Миклош чуть ослабил объятия — ровно настолько, чтобы одарить ее суровым взглядом. А затем улыбнулся.

Глаза Катрины округлились, когда она разглядела во рту у него клыки.

Потом она рассмеялась. Ну да — «вампирское логово»! Миклош, должно быть, актер, исправно играющий роль. «Полиция Майами», да? Поклонник Дона Джонсона, хотя, благодарение богу, гладко выбрит и с аккуратной прической, пусть даже и немного в стиле Ренессанса.

— Дама надо мной смеется, — с притворно сокрушенным видом заметил Миклош. И тяжело вздохнул.

Катрина одарила его выразительным взглядом.

— Вампиров не бывает, — с ответной улыбкой сообщила она.

— Попробуй сказать это моему семейству, — отозвался Миклош, увлекая Катрину за собой по улице. — А теперь почему бы нам поскорее не покинуть это мерзкое местечко и всех типов, засевших в том баре?

— Значит, ты собираешься завести меня в темный переулок, выпить мою кровь и бросить там мое бездыханное тело? — шутливо осведомилась Катрина, теснее прижимаясь к спутнику. Летний вечер нельзя было назвать прохладным, однако ветер оказался непривычно свеж.

— Я предпочитаю не афишировать своих намерений, — ответил Миклош. — Кроме того, знаешь, как нелегко отстирать белую ткань от крови? Мне этот костюм, между прочим, очень нравится.

— Он на тебе божественно сидит, — ляпнула Катрина вслух то, что пришло ей в голову, едва только она впервые увидела этого человека.

— Что ж, моя душа уже горит в аду, так что ее участи не изменит и божественный костюм, — отозвался Миклош, почти не задумываясь над тем, что только что сказал правду, которой никогда прежде не произносил вслух.

И сказал так легко, непринужденно, не допуская мысли, что Катрина может его не понять. Не сознавая даже, что говорит с ней так, словно и сама она не принадлежит к смертным.

Девушка в ответ только рассмеялась.

Миклош беззвучно вздохнул с облегчением и мысленно выругал себя за эту промашку. Зачем он это сказал? Как намерен он поступить с Катриной? Они просто идут по улице в Сохо, словно… словно обычные люди. Точнее, словно он — обычный человек. Не охотник и добыча, не хищник и жертва — вовсе нет. Они просто гуляют вместе, как гуляют тысячи мужчин и женщин. И Катрина смеется над ним и говорит, что не верит в вампиров.

Быть может, она точно так же не верит ни в рай, ни в ад. Для современных людей это норма. Если же кто из них и верит в Бога, то делает это неправильно, неуклюже и бестолково.

Столетия мук и терзаний, величайший стыд и грех Миклоша — все это смех Катрины смыл бесследно, словно ничего такого и не было. Словно ничего такого и быть не могло.

И Миклоша это нисколько не волновало. Смех девушки превратил его вековую боль в нечто… комичное. Терпимое. Миклош подозревал, что его откровенное высказывание прозвучало и впрямь комично.

Он — заблудшая душа. Без преувеличений. По крайней мере, именно так называют это смертные. На самом деле его душа, как и души всех его собратьев, нигде не «заблудилась». Миклош совершенно точно знал, где она сейчас. В аду, где владычествует Люцифер.

Он прóклят, и это вовсе не фигура речи.

При этом, что касается его, он сам, добровольно обменял свою душу на бессмертие. Сам, по собственной воле сделал себя проклятым. Вот уж воистину удар ниже пояса.

Другие, и главным образом Каиль Предатель, по-прежнему считали себя жертвами, хотя лишились души вполне заслуженно (даже напросились на это). Каиль, впрочем, был уникальным явлением. Он желал вернуть себе душу и все свое бессмертное существование посвятил тому, чтобы найти способ исполнить это.

Миклош уникальностью не отличался. Он был точно таким же, как все остальные сородичи, рискнувшие заключить сделку с Сатаной, не представляя при этом, какие последствия сулит подлинное бессмертие.

Кормиться кровью тех, кого ты захотел пережить.

Миклош, однако, готов был платить эту цену и охотно примкнул к самому могущественному вампирскому клану, который пожелал назвать его братом, — к клану Дестрати.

И женщина, шедшая рядом с ним, только что смеялась над его словами.

Хотя быстро оборвала смех, увидев его лицо, и с минуту, идя рядом с ним, испытующе разглядывала его.

— Ты действительно думаешь, что проклят? — негромко спросила Катрина.

— Из-за моих поступков душа моя горит в аду, — ответил Миклош, вновь говоря правду и не задумываясь, почему он так говорит. — Разве это не означает «проклят»?

— Знаешь, я как-то не привыкла погружаться в философские дебри на первом свидании — разве что на втором или третьем, — отозвалась с нервным смешком Катрина.

— Я не хожу на свидания, — услышал Миклош собственный спокойный ответ. — Моя личная жизнь довольно сложна. Семья не дает мне много времени для… свиданий. Я просто увидел тебя сегодня вечером рядом с этим смертным, который совершенно не ценит тебя…

«Ценит»? Как будто она телевизор или дорогой ноутбук…

Миклош вздохнул. Он понятия не имел, что творит — и с Катриной, и с самим собой. Рядом с ней он чувствует…

Чувствует? Не в этом ли дело? Миклош так долго не чувствовал ничего, кроме полного безразличия. Почти ничего. Существование его состояло из терпения, долга, ненависти и иногда зависти (ненадолго, впрочем, и обычно лишь по отношению к себе подобным).

А ему подобные не имеют дела с подобными ей.