Отто Шмидт - Владислав Корякин

Однако в высоких широтах Арктики было не до тонкостей сталинского политеса или общественной реакции на него. Здесь речь шла о выживании кораблей и людей, причем у каждого из 26 зимующих судов складывалась своя судьба. Самая трагичная оказалась у сухогруза «Рабочий» в море Лаптевых. Она описана на страницах книги Рузова: «20 января началась подвижка льда в районе парохода «Рабочий» и гидросудна «Камчадал». От сжатия льдов в левом борту «Рабочего» образовалась вмятина. Сжатие льдов продолжалось и в последующие дни. 23 января наблюдалась сильная подвижка льда, в результате которой на «Рабочий» обрушилась подступившая к нему вплотную гряда торосов высотой в 4 метра. Корпус судна не выдержал колоссального давления, лопнули шпангоуты, и обшивка борта у трюма № 4 оказалась разорванной.

Лед и вода устремились в трюм. Заделать пробоину, несмотря на своевременно подготовленные материалы, было невозможно. Работала донка, выкачивая воду. Команды «Рабочего» и «Камчадала» дружно очищали пароход от палубного груза, дружно сбрасывая его на лед. Люди работали без паники, самоотверженно, при 32-градусном морозе и леденящем ветре. В 20 метрах от парохода был сложен штабель из 150 ящиков со спичками. При навале льдов ящики стали коробиться. В результате трения спички воспламенились, запылал огромный костер, осветивший место катастрофы. Новый натиск льда, и судно заметно осело кормой. В 7 часов 10 минут судно сильно накренило. На борту остался лишь один капитан Сергиевский. Своей распорядительностью он поддерживал полный порядок. Бледный и измученный капитан в 7 часов 30 минут покинул корабль. Сжатие льдов ослабевало, и льды начинали постепенно расходиться. Корма парохода стала медленно погружаться в воду. В 9 часов она коснулась грунта, но другая половина судна еще высилась над ледяным полем, которое подпирало нос корабля. «Рабочий» встал «на попа» и на мгновение задержался.

Затем раздался треск мачт, и корабль исчез под водой. «Рабочий» лег на дно и из его разбитого чрева с силой выброшено на поверхность еще несколько десятков ящиков и бочек» (1959, с. 229–230).

Оставалось распорядиться спасенным грузом, что вылилось в самостоятельную операцию. Эти 200 тонн надо было доставить на борт «Ленина» за 20–25 километров по всторошенному льду, причем зимовщики располагали всего двумя собачьими упряжками, каждая из которых могла перебросить лишь несколько сот кило груза за рейс. Поэтому людям самим пришлось действовать в качестве тягловой силы. Ориентирами во тьме полярной ночи служили судовые прожектора, причем грузы от «Камчадала» (ближайшего судна к погибшему «Рабочему») доставлялись лишь до полпути, где его принимали люди из экипажей «Ленина» и «Ильменя», доставлявшие его непосредственно на ледокол. Полученный опыт заставлял приноравливаться к приливам (когда трещины по пути раскрывались) и к отливам (когда они смыкались). Надежным проводником в таких «грузовых операциях» снова проявил себя охотовед Г. Л. Рутилевский, который проходил от 40 до 50 километров ежедневно. Были случаи легкого обморожения, но лишь после похода 10 февраля двое из 62 участников на время слегли в постель.

А на Большой земле командно-административная система вовсю демонстрировала свои способности в оценках происходящего, порой весьма далекие от реальных. Правительственное (но не партийное, как следовало бы ожидать) решение по итогам навигации 1937 года от 28 марта 1938 года отмечало: «Совнарком СССР признает работу Главсевморпути за 1937 год неудовлетворительной… Причинами столь тяжелых ошибок Главсевморпути в навигацию 1937 года, а также причиной ряда других существенных недостатков в работе Главсевморпути являются: плохая организованность в работе Главсевморпути, наличие самоуспокоенности и зазнайства, а также совершенно неудовлетворительная постановка дела подбора работников Главсевморпути, что создало благоприятную обстановку для преступной антисоветской деятельности вредителей в ряде органов ГУ СМП». Неоднократное повторение аббревиатуры Главсевморпути также не было случайностью — только руководитель этой организации, и никто другой, повинен в случившемся. Совнарком и тем более партия ни при чем! Воистину у побед — тысячи отцов, у поражений — только один виновник…

Несомненно, такое решение отражало точку зрения Великого Диктатора, но возникает вопрос — верил ли он сам, при всей присущей ему подозрительности, в происки внутренних врагов? Или для него это был лишь повод указать слишком строптивому подчиненному, которого он сам назначил в народные герои, подобающее ему место? Для историка такой вопрос возникает сам собой после свидетельства Шевелева (1999), который приводит в своих мемуарах фразу вождя, сказанную при обсуждении перспектив эвакуации зимовщиков с дрейфующих судов: «В любой другой стране за такое разгильдяйство, халатность и неорганизованность, которые привели к зимовке этих пароходов, людей отдали бы под суд, а у нас их называют троцкистами, шпионами и т. д.» (с. 69). Возможный ответ — просто другой такой страны, созданной волей Великого Диктатора, на свете не было, и, таким образом, наше предположение повисает в воздухе… Или это была обычная провокация для проверки реакции подчиненных, к которой Великий Диктатор прибегал не однажды?

Ответа нет…

На этом фоне как-то в буднях страны, не спавшей ночами в ожидании звука подъезжающего «черного ворона» и последующего стука в дверь, затерялись сами научные результаты работы на первой дрейфующей. Так сведения разведки теряются для рядового солдата на фоне грандиозного сражения, в котором ему пришлось участвовать. А для ученого-полярника это прежде всего характеристика массоэнергообмена вод Северного Ледовитого с Мировым океаном — то, без чего человечество не могло обойтись спустя десятилетия, когда планета Земля предстала перед удивленным человечеством в качестве некоей природной системы, все компоненты которой взаимодействуют друг с другом на основе четких количественных показателей.

В создавшейся ситуации для Шмидта обвинение на «высочайшем уровне» могло оказаться своеобразным нокдауном без шансов на будущее… Однако для миллионов советских людей Шмидт был слишком знаменитой фигурой, увенчанной совсем недавно званием Героя Советского Союза. Устранение его с советского Олимпа могло вызвать в советском обществе ненужные сомнения, хотя (по рассказам старых полярников) на рубеже 1937–1938 годов Вышинский любой разговор со Шмидтом предварял стандартной фразой: «Дорогой Отто Юльевич! Вы нам очень дорого обходитесь…» Видимо, прав М. М. Ермолаев, говоря о торжестве командно-административной системы: было время, когда она принимала Шмидта за своего, но со временем он перестал умещаться в отведенном ему пространстве на советском прокрустовом ложе. Да и спецслужбы еще не имели опыта отстрела Героев Советского Союза… Более того, накануне первых выборов в Верховный Совет население страны известили о назначении Шмидта… заместителем председателя Центральной избирательной комиссии. Дескать, будет жить любимец страны, ничего с ним не сделается…

Вся деятельность Отто Юльевича в 1937–1938 годах проходила на фоне грандиозных потрясений в стране. Шел очередной сталинский эксперимент — на этот раз в части истребления партийных кадров. Улетая в Арктику весной 1937 года, Шмидт считал, что перекладывает выполнение февральского пленума ВКП(б) на своего комиссара Бергавинова, а вождь мирового пролетариата обыграл его, проведя процесс Тухачевского сразу после высадки на Северном полюсе, затем повторил ту же нехитрую комбинацию при возвращении папанинцев, увязав ее по времени с приговором по процессу Бухарина и его «подельников»… А между двумя процессами арестовал Бергавинова по обвинению в покушении на собственную персону, лишив главу ГУ СМП партийного прикрытия…

Несмотря на очевидные неудачи в Арктике, далеко не все обстояло там безнадежно, была и солидная перспектива. Еще до ликвидации первой дрейфующей Шмидт занимался подготовкой второй дрейфующей станции в районе полюса относительной недоступности, формируя ее персонал (начальник А. И. Минеев, радист В. В. Ходов, гидролог Г. Е. Ратманов, геофизик М. Е. Острекин). Отто Юльевич планировал заброску всего необходимого на Чукотку. Только самые дотошные люди из его окружения знали, что тем самым он готовился проверить идею A.B. Колчака — того самого Верховного правителя России эпохи Гражданской войны, одно упоминание о котором в качестве корифея арктической науки могло стоить поездки на Колыму без особых шансов на возвращение.

Внушало сдержанный оптимизм и выполнение судостроительной программы по планам ГУ СМП, составленной не просто при непосредственном участии Шмидта, а под его руководством. И это — несмотря на многочисленные «посадки» судостроителей, а точнее, вопреки им. 14 августа 1937 года на ленинградских верфях был спущен на воду первый из серии новых ледоколов, получивший, естественно, имя «Сталин», а вслед за ним и его «систершип» — «Каганович», успевший к началу войны перейти в Арктику. Имя Шмидта должен был носить один из кораблей этой серии, но после высочайшей опалы он был назван в честь Анастаса Микояна — а жаль! Своей дальнейшей судьбой — одним хотя бы прорывом из охваченного войной Черного моря зимой 1941–1942 годов на просторы Мирового океана, а затем в Арктику — это судно больше соответствовало характеру Шмидта, чем мирного наркома пищепрома, вошедшего в историю способностью продержаться наплаву «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Судостроители успели также справиться с поставкой арктическому флоту сухогрузов типа «Дежнев» — одним из них был «Мурман», уже известный читателю. Успешно развивалось такое сугубо арктическое научно-прикладное направление, как ледовая авиационная разведка, с помощью которой велось картографирование ледовой обстановки.