Зов одинокой звезды - Кэрол Финч

— Меррик, ради Бога! Не оставляй меня! Куда ты, вернись! — жалобно выкрикивал он, срывая голос.

Тщетно! Его давний партнер по нечистым делам был в этот момент слеп и глух ко всему, кроме погони. Да и что еще ему оставалось? Перегон не удался, животных простыл и след, если бы еще и Тэре удалось ускользнуть, это было бы полной катастрофой.

Вначале девушка чувствовала только упоение оттого, что удалось вырваться из ловушки. Невероятным усилием она освободила израненные руки и попыталась ухватить болтающиеся поводья, но это не удалось, и пришлось вцепиться в густую лошадиную гриву. Случайно девушка бросила взгляд через плечо… и ужас вернулся. Меррик стремительно приближался, и выражение его лица не сулило ничего доброго.

Напрасно прилагала она все усилия, чтобы оторваться от преследователя, лошадь Меррика была значительно быстрее и выносливее. Вскоре всадники уже мчались бок о бок в опасной близости к непрочной кромке обрыва, осыпающейся даже от топота копыт.

— Меррик, верни-ись! — долетело сзади в последний раз.

Однако подлинный ужас девушка испытала тогда, когда впереди открылась зияющая пасть каньона. В этом месте равнина вдавалась в него небольшим узким мысом, и повернуть назад не было никакой возможности. Инстинкт самосохранения заставил лошадь Тэры сделать рывок в сторону. Пронзительный крик девушки слился с диким ржанием смертельно перепуганной лошади, когда их обеих отнесло на самую кромку обрыва и целый пласт рыхлой земли обрушился в черную пасть Пало-Дуро.

Если бы у Тэры было хоть на пять минут больше, Стоун подоспел бы вовремя. Он давно уже оставил в покое бешено несущееся стадо и даже не подумал гнаться за Симпсоном, который почти налетел на него, спасаясь бегством, и ускакал прочь с воплями, кое-как держась в седле. Все»внимание Стоуна было приковано к отчаянной борьбе Тэры с Мсрриком, этим порождением зла. Изо всех сил погоняя и без того бешено несущегося коня, Стоун не отрывал взгляда от девушки, которая боролась за жизнь. Но ей не суждено было выиграть поединок с дьяволом, и с болью в сердце Стоун стал свидетелем ее последних секунд. Он и Меррик разминулись на узком пространстве мыса, но даже мысль о преследовании не закралась в его сердце. Он мог думать только о Тэре и о том, какую ужасную смерть она только что приняла.

Даже бестрепетный Дьябло замешкался на кромке обрывистого склона, но Стоун вынудил его продолжать путь. Он знал каждый дюйм каньона и помнил, что в этом месте древняя индейская тропа проходит довольно высоко. Это давало слабую надежду на то, что Тэра выжила при падении, что карниз шириной в несколько футов, забросанный упавшими сверху валунами, мог остановить падение.

Спуск был так крут, что пришлось откинуться на круп жеребца, пока тот сползал по рыхлой осыпи. Временами земля оседала пластами, и тогда казалось, что животное вот-вот потеряет опору и нырнет в темную бездну, но Стоуна это мало заботило.

Наконец он почувствовал, что жеребец нащупал карниз. Сюда лунный свет не достигал, и было темно, как в могиле. Невольное сравнение заставило Стоуна содрогнуться. С огромным облегчением он увидел поодаль, среди осыпи из крупных валунов, темный силуэт лошади и направил Дьябло в ту сторону. Первой в глаза ему бросилась поджатая передняя нога животного. Лошадь дрожала крупной дрожью. Тэры не было видно, и Стоун облился холодным потом при мысли, что она не удержалась в седле и теперь лежала на самом дне каньона.

Только оказавшись рядом, он увидел распростертое тело девушки. По всему было видно, что ее выбросило из седла в последний момент, когда лошадь в своем стремительном движении по рыхлой осыпи наткнулась вытянутой ногой на валун. В конвульсивно сжатом левом кулаке Тэры была длинная прядь конской гривы. Девушка лежала ничком в полной неподвижности, без признаков жизни.

Не сразу Стоун решился повернуть ее. Тэра упала прямо на мелкие острые камни, и все лицо ее было в ссадинах и мелких ранках. Залитое кровью, оно являло собой пугающую картину, но крупных ран не было. Не без трепета Стоун поднял холодную правую руку, чтобы нащупать пульс… и не нашел его. Он отшатнулся так стремительно, словно перед ним внезапно открылось окно на тот свет. Снова схватил он руку Тэры — и снова пульса не оказалось. Рука была холодна, как мрамор.

Ужасная догадка сверкнула в его сознании, но он все еще отказывался поверить. Тэра не могла уйти вот так, в самом расцвете сил и молодости, и оставить его! С чем-то вроде обиды Стоун всмотрелся в изуродованное лицо. Если бы Тэра знала, что уносит с собой половину его самого! Зачем она подарила ему мир, сделала его полноценным человеком, пробудила в нем чувства? Что ему теперь со всем этим делать?

Стоун уселся, держа девушку в объятиях, и, сам того не замечая, тихонько баюкал ее, как девочки баюкают кукол, потому что в его объятиях и была теперь кукла, прекрасная, но безжизненная. Это был сон, от которого не просыпаются, он мог сколько угодно целовать мертвые губы — чудеса случаются только в сказках. Можно было сколько угодно шептать слова любви, на которые он был так скуп, пока Тэра еще жила. Поздно, все было поздно, и признание обречено было остаться невысказанным. Мир, который они создали вдвоем, мир, полный страсти, ревности, обид и счастья, полный любви, — этот мир уходил сейчас навсегда, чтобы возвращаться только в воспоминаниях.

И когда жестокая правда окончательно проникла в сознание, Стоун содрогнулся всем своим могучим телом, судорожно сорвал с головы белый колпак и зарылся лицом в распустившиеся волосы Тэры. Они еще пахли ее неповторимым, сладостным запахом, который скоро должен был исчезнуть. Отстранившись, Стоун начал бездумно перебирать бледно-золотистые пряди, распутывать и оглаживать их, словно уже готовя Тэру к последнему путешествию. Он — попросту не знал, что будет делать, когда ее похоронят, как станет жить. Сердце разрывала острая боль, там открылась глубокая рана и кровоточила настойчиво, отчего, сама-жизнь уходила капля за каплей. Эта боль была почти нестерпимой, и все, что было в Стоуне несгибаемо твердого, инстинктивно старалось ей противиться, бороться с нею. Он был воспитан так, чтобы вынести все, ему с детства внушали, что слабость недостойна мужчины. И это был прежний Стоун, который повторял, скрежеща зубами:

— Меррик, безжалостный ублюдок, ты жизнью заплатишь за это! Клянусь, я сделаю все, чтобы белый свет стал тебе не мил, я уничтожу тебя своими собственными руками! Но мало-помалу иное чувство начинало оттеснять в нем ненависть и жажду мести. Впервые Стоун сумел объять душой всю безысходность горя, которое ощутила его мать после смерти отца, и все то, что до сих пор он понимал лишь разумом, дошло наконец до сердца. Горечь, глубоко въевшаяся в самое существо Кармель, стала теперь и его горечью, ее бессильный гнев на судьбу стал его гневом, некая отрава проникла в каждую клетку тела. Чувства эти набросились на него, как свора бешеных псов, и терзали измученную страданием душу без надежды на передышку. Ощущение потери было всеобъемлющим, весь мир вокруг разом опустел, и невозможно было представить себе, как жить дальше в этой пустоте.