Хризантема - Джоан Барк

— Мне будет не хватать вас.

— А мне вас, — тихо ответила Мисако, и тогда его губы, слегка задев лоб и щеку, остановились напротив ее губ.

Что было бы, если… Лучше не думать. Внезапно монах отстранился и сухо наклонил голову:

— Я должен исполнить свой долг.

— Хай, — поклонилась Мисако в ответ. — Я понимаю.

Надев туфли, молодая женщина сошла с крыльца, и монах молча проводил ее до машины. Снова раскланявшись, они попрощались, и никогда еще слово «сайонара» не звучало так печально.

33

К третьей неделе июня дни стали жаркими и влажными. Шел сезон дождей. Утренний туман в Сибате лежал так плотно, что Конэн, направляясь к звоннице, казалось, плыл, а не шагал. Даже звон колокола звучал как-то приглушенно, словно голос певца через марлевую маску.

В полях все росло как на дрожжах, и уже в пять утра окна крестьянских домов светились электрическим светом, означая начало нового трудового дня. К полудню дождь, как правило, стихал, и солнце начинало пробиваться сквозь облака, наполняя воздух мягким сиянием. Зелень полей становилась изумрудной, а черепица крыш приобретала яркий красноватый оттенок.

Тэйсин ехал на велосипеде по проселочной дороге, виляя из стороны в сторону, и с улыбкой напевал себе под нос. Серое влажное небо с яркими голубыми просветами отражалось в зеркальной поверхности рисовых полей, по которым ласковый ветер гнал легкую рябь. Повсюду виднелись согнутые спины крестьян, медленно передвигавших ноги в жидком иле. Один из них, в широкой соломенной шляпе, на секунду разогнулся и сделал приветственный жест. Тэйсин жизнерадостно помахал в ответ и с удивлением глянул на небо, откуда донеслись далекие раскаты грома.

К трем часам дождь снова лил вовсю, набирая силу. Кэйко выглянула из окна конторы, разлинованного подвижными ручейками, и пожаловалась мужу, что счет за электричество в этом году будет астрономическим.

— Занята едва лишь половина коек, а свет из-за дождя приходится жечь во всем здании.

— Ничего не поделаешь, — сказал доктор. — Зато для крестьян дождь — великое благо, по крайней мере для тех, у кого тайфун не испортил землю. Урожай в этом году нужен хороший.

— И то верно, — вздохнула Кэйко.

Мисако ждала такси у подъезда, переживая за новые туфли, итальянские и очень дорогие. Так всегда получалось, когда она отправлялась по магазинам с Сатико — покупать приходилось лишь все европейское… Где же такси? Кусты азалии возле дома больше не представляли собой роскошные холмы, переливающиеся волнами цвета. Мисако даже не успела заметить, как они отцвели, а ведь когда-то умела различить мельчайшие признаки каждого отрезка времени внутри сезона. Она вздохнула. Да, работа у Сатико здорово сушит мозги — бизнес и только бизнес.

Внезапно небо прорвалось, и крупные капли рассыпались по мостовой.

«Мои туфли!» — воскликнула Мисако, бросаясь под крышу подъезда.

Теперь придется ждать, пока дождь закончится. Ну и ладно, лучше опоздать, чем испортить такую дорогую вещь. Тридцать пять тысяч иен за туфли, подумать только! Она сразу подумала о храме, тут же почувствовав себя виноватой. Туфли красивые, спору нет, однако новая ванна для храма в Сибате стоит всего лишь вдвое дороже… Ничего, пусть молодой человек подождет, ему полезно. В конце концов, не так уж он и нужен. Еще один старший сын, а она поклялась, что никогда больше в жизни не станет жить со свекровью. Юрико притащила его на теннис, а теперь вот приходится идти вместе обедать, иначе подружки замучат упреками, уж больно им не терпится, чтобы она начала наконец новую жизнь. Мисако вздохнула. Все вроде бы хорошо, дорогая одежда, красивый мужчина, модный ресторан… а из головы почему-то все не выходит старая, прогнившая деревянная ванна в храме Сибаты.

Дождь барабанил по крыше дома Имаи и стекал по водосточной трубе, отдаваясь громким бульканьем в стенах гостиной на первом этаже. Матушка Имаи уже погасила свет и стояла в ночном кимоно, прижавшись лицом к стеклянной двери, ведущей в сад. Ей хотелось расслышать за шумом дождя сочный стук плодов, падающих со старой сливы. Дерево уже росло в саду, когда она, еще совсем молоденькая, впервые вошла в этот дом. Тогда, тоже в июне, она еще не знала, что означают эти звуки, и спросила мужа. Папа засмеялся, достал кисти и тушь и написал на листе бумаги два китайских иероглифа: «слива» и «дождь». Вместе они читались как «цую» и обозначали сезон, когда сливы поспевают и падают на землю вместе с дождем, словно увесистые яркие капли… В голову сразу пришла Фумико, спавшая наверху, — тоже большая, увесистая и очень спелая. Только бы упала удачно.

Фумико лежала на футоне и вслушивалась в стук дождя по крыше над головой. Слегка дотронувшись рукой до живота, она застонала. Все было готово. Сумка ее была заранее упакована, а свекровь уже собрала и увязала в узел все простыни и полотенца, необходимые для больницы. Вещи в прихожей, осталось только ждать. Скорее бы…

Погода в Токио стояла жаркая и душная. Фумико беспокойно заворочалась. Почему Хидео так долго не несет пить? В горле у нее пересохло, спина противно ныла, удары сердца глухо отдавались в ушах. Она закрыла глаза, стараясь думать о замечательном сыне, которого родит, но на ум приходили лишь дурацкие слова той старухи. Доктор тогда засмеялся и спросил: «Вы ходили к другому врачу?», и она призналась, что про близнецов сказала старая гейша, которая дает уроки сямисэна. «Я не вижу и не слышу никаких признаков близнецов», — рассмеялся он.

Старуха просто решила над ними подшутить, вот и все. Наверное, мальчик очень крупный, вон как брыкается. Даже больно иногда… очень больно…

Больно. Фумико вздрогнула и закусила губу. Болело сильнее, чем обычно… и это была какая-то другая боль, острая, режущая! Фумико ахнула и стала глубоко хватать ртом воздух.

— БОЛЬНО!!! — завопила она во весь голос.

В спальню, запыхавшись, вбежал Хидео со стаканом холодного ячменного отвара.

— Что случилось?

— Не знаю… Помоги мне подняться! Может, мне нужно в туалет…

Белая как мел, Фумико тяжело спускалась по лестнице, опираясь на руку мужа. На полпути вниз ее снова скрутила боль. Хидео вызвал врача и начал считать время между схватками. В три часа утра он отвез жену в больницу.

От матери Фумико знала, как проходят роды, и знала, чего ожидать. Больно должно быть, но боль проходит, как только младенец появится на свет. Но этот младенец заставлял себя ждать. Прождав несколько часов в больнице, Хидео неохотно оставил жену и вернулся домой, чтобы немного поспать и наутро идти на работу. Будда в последние дни был особенно суров.

Мать Фумико просидела всю ночь у ее постели, вытирая дочери лоб и уговаривая потерпеть. Сестры то и дело заходили в палату, проверяя, как идут дела. Фумико умоляла дать ей что-нибудь обезболивающее, но получала каждый раз лишь улыбку и очередное напоминание, что боль при родах — явление нормальное. «Принимать обезболивающее — не по-японски», — повторяли они.

В обеденный перерыв Хидео позвонил в больницу, но Фумико еще не родила. В час дня мать ушла, а еще через час врач осмотрел роженицу и объявил, что она готова. Медсестра велела ей встать и повела по коридору. Измученная, почти совсем без сил, Фумико плелась следом, таща за собой узел с простынями. Сестра посадила ее на стул, расстелила простыни, затем помогла забраться на стол. В глаза ударил ослепительный свет.

— Мама! — закричала Фумико, вся напрягшись от резкой тянущей боли. — Мамочка!

— Терпите, все будет в порядке, — уговаривала сестра, но Фумико уже не могла контролировать звуки, вырывавшиеся из ее груди.

Она увидела на мгновение лицо доктора и услышала его голос:

— Все хорошо, я уже вижу головку младенца.

Фумико зажмурилась покрепче и стала тужиться, как учила мать, напрягая все оставшиеся силы. Доктор что-то делал, и каждое его движение причиняло боль.

Внезапно до ее слуха донесся новый голос, слабый, пронзительный, которого она прежде не слышала.

— Поздравляю, — сказал доктор. — Мальчик! Отоконоко де йокатта![7]

— Как я рада, как рада… — повторяла Фумико сквозь слезы, испытывая невероятное облегчение. — Отоконоко де йокатта! Какое счастье…

Уже много месяцев она жила в постоянном страхе. Теперь все было позади. Мальчик! Она все-таки родила мальчика! Как чудесно!

Медсестра показала ей младенца, однако выглядел он совсем иначе, чем она представляла. Младенец был совсем маленький и красный, и еще… Боль не прекращалась.

— Э-э… а что у нас здесь? — озабоченно проговорил доктор, снова делая что-то болезненное. — Ага! — Повернувшись к сестре, он сказал строгим голосом: — Доктора Фудзи сюда, быстро! Мне нужна помощь.