Мерзость - Дэн Симмонс

Когда Же-Ка выбрался наружу и встал на краю расселины, я бросил ему моток прочной веревки, а затем — два длинных ледоруба, которыми он закрепил веревки. После этого с помощью двух ледорубов и нескольких длинных ледобуров я закрепил концы веревок на нашей стороне расселины. На Же-Ка была одна из новых альпинистских обвязок, которые мы еще не испытывали в горах, и теперь он пристегнул карабины обвязки к жумару, перекинул ботинки с «кошками» через веревку и, перебирая руками, спиной к нам переместился по веревке на другую сторону бездонной расселины, словно ребенок на детской площадке.

— Шерпы так не смогут с грузом за спиной, — выдохнул я, когда он отстегнул карабины и отошел от опасного края.

Жан-Клод покачал головой. Он вел нашу группу, переправлялся через расселину, а отдышаться не мог я.

— Наши славные парни оставят свой груз тут, и мы вернемся во второй лагерь. Наверное, девять носильщиков Реджи уже принесли во второй лагерь лестницы. Мы свяжем две десятифутовые лестницы, натянем веревочные перила, как на снежном мостике, и… voilà!

— Voilà, — без особого воодушевления повторил я. Это был долгий, трудный и опасный подъем по леднику, но мы преодолели меньше двух третей пути в почти пять миль до третьего лагеря, а теперь придется возвращаться во второй лагерь за лестницей и веревками. Наши шерпы улыбались. Они весь день тащили тяжелые рюкзаки и теперь были рады сбросить с себя груз и спуститься по отмеченному вешками леднику.

Дикон предупреждал нас, что все планы и расчеты предыдущих экспедиций, в том числе прошлогодней экспедиции Мэллори, шли прахом — грузы то и дело приходилось бросать на всем одиннадцатимильном пути через «корыто» к третьему лагерю и Северному седлу. Все военное планирование мира, сказал он, не в силах преодолеть неизбежный хаос из трещин и невероятной человеческой усталости.

— Все равно нам нужны еще вешки, — сказал Жан-Клод.

Это правда. Расселин так много, что проложенный по леднику маршрут совсем не похож на прямую линию длиной три с половиной мили, которые мы преодолели. Мы недооценили количество бамбуковых вешек, которые потребуются для точного обозначения пути для носильщиков — особенно если начнется метель.

Но после полудня этого вторника, пятого мая, мы благополучно доставили поклажу в третий лагерь. Переправа через 15-футовую бездонную расселину по связанным деревянным лестницам с перилами из двух веревок на уровне пояса и с «кошками» на ботинках — такое мне совсем не хотелось повторять (хотя я знал, что придется, и не раз). Мы поставили нашу с Же-Ка маленькую палатку Мида и полусферическую «большую палатку Реджи», ожидая запланированного появления людей и грузов. Сегодня в ней могли спать четверо шерпов.

Мы планируем провести эту ночь здесь, ожидая вторую команду шерпов с Реджи и девятью шерпами с грузом, которые должны прибыть к полудню завтрашнего дня, а затем мы будем ждать дальше — и акклиматизироваться — в третьем лагере, пока еще через день, в четверг 7 мая, не прибудет Дикон с третьей группой шерпов. И только потом, согласно плану, еще через день акклиматизации кто-то из нас попытается подняться по 1000-футовому склону и стене на Северное седло. В основном, думаю я, потому, что Дикон не хочет, чтобы кто-то поднялся на Северное седло в его отсутствие — вероятно, он желает сделать это сам.

Жуткая головная боль обрушивается на меня во вторник вечером, еще до наступления темноты.

Голова у меня болела с тех пор, как мы достигли базового лагеря, далеко внизу, но теперь у меня такое чувство, что в череп мне на протяжении тридцати секунд вкручивают ледобур. Перед глазами у меня все плывет, появляются черные точки, и поле зрения сужается до туннеля. У меня никогда в жизни не было мигреней — насколько я помню, только два или три раза довольно сильно болела голова, — но ощущения просто ужасные.

Не дав себе труда надеть пуховые штаны или куртку или натянуть перчатки с варежками, я на четвереньках выползаю из хлопающей палатки, отгребаю от того места, где мы поставили большую палатку, и меня рвет за ближайшим камнем. Головная боль вызывает новые спазмы даже после того, как мой желудок уже пуст. Через несколько секунд руки у меня начинают замерзать.

С трудом, словно издалека, я осознаю, что ветер усилился настолько, что маленькая палатка Мида, в которой сидели на корточках мы с Же-Ка, хлопает и гремит, как белье, вывешенное сушиться во время урагана (я думал, что этот звук был только в моей пульсирующей болью голове). Во-вторых, ветер принес с собой жуткий холод и такую сильную метель, что я почти не вижу большую палатку в восьми футах от меня. В-третьих и в-последних, Жан-Клод надел пуховую куртку Финча, высунулся из клапана нашей палатки и кричит, чтобы я возвращался.

— Не выходи наружу, Джейк, ради всего святого! — кричит он. — Потом мы выльем таз. Если останешься там еще на минуту, потом целый месяц будешь лечить обморожения!

Я почти не слышу его за ревом ветра и хлопками брезента. Если бы моя голова не пульсировала болью, а внутренности не выворачивало наизнанку, я бы посчитал это предложение забавным. Но теперь мне не до веселья — у меня нет сил даже для того, чтобы заползти в нашу сотрясаемую ветром палатку. Я больше не вижу «большую палатку Реджи» с четырьмя шерпами, сгрудившимися в ней всего в восьми или девяти футах от меня, но слышу, как ее брезент борется с ветром. Между двумя палатками ощущение такое, что идет перестрелка между двумя пехотными батальонами. Затем я оказываюсь внутри, и Же-Ка растирает мои замерзшие руки и помогает мне забраться в спальный мешок.

Мои зубы стучат так сильно, что я не могу говорить, но через минуту мне удается произнести:

— Я у-у-у-умираю, а… м… мы… е… еще… даже не н… на… эт-той проклятой горе.

Жан-Клод начинает смеяться.

— Не думаю, что ты умираешь, mon ami. У тебя приличный приступ высотной болезни, которая не обошла и меня.

Я качаю головой, пытаюсь говорить, терплю неудачу, но затем с трудом выдавливаю из себя одно слово:

— Отек.

Я буду не первым человеком, который умер от отека легких или мозга на подступах к горе при попытке покорить Эверест. Не могу представить, что еще может вызвать такую сильную головную боль и тошноту.

Же-Ка сразу становится серьезным, достает из рюкзака электрический фонарик и несколько раз проводит лучом у меня перед глазами.

— Пожалуй, нет, — наконец произносит он. — Думаю, это высотная болезнь, Джейк. В сочетании с сильнейшим солнечным ожогом, который ты получил в «корыте» и на леднике. Но мы вольем в тебя немного супа и чая, а там посмотрим.

Вот только разогреть суп мы не можем. Примус — мы принесли большой, чтобы готовить на шестерых, — просто отказывается зажигаться.

— Merde, — шепчет Жан-Клод. — Потерпи несколько минут, друг мой. — Он начинает ловко разбирать сложный механизм, продувая крошечные клапаны, проверяя маленькие детали и светя фонариком в узкие трубочки, как мой отец проверял дуло ружья после чистки. Наконец объявляет: — Все детали на месте и выглядят исправными, — и собирает примус с такой скоростью, которой позавидовал бы морской пехотинец, собирающий свою винтовку в полевых условиях.

Но проклятая штуковина все равно не зажигается.

— Плохое горючее?

Говорить мне тяжело. Я свернулся калачиком в спальном мешке, и мой голос приглушен складками грубой ткани и пуха. От наблюдения за тем, как на жутком холоде Жан-Клод голыми руками делает такую тонкую работу, головная боль усиливается. Мне очень не хочется снова выползать наружу, если позывы к рвоте станут нестерпимыми, — но пока я лежу абсолютно неподвижно, подчиняясь волнам головной боли и спазмов в желудке, словно маленькая шлюпка в штормовом море.

— Мы выпили почти всю воду из бутылок и фляжек во время долгого перехода из второго лагеря, — говорит Жан-Клод. — Можно продержаться много дней без пищи, но если мы не сможем растапливать снег для чая и питьевой воды, то у нас будут серьезные неприятности, застрянь мы тут на несколько дней. — Он натягивает верхний слой одежды.

— Что значит «застрянем на несколько дней»? — с трудом выдавливаю я в покрытый инеем клапан своего спальника. — Реджи со своими носильщиками будет здесь завтра к полудню, а Дикон и его шерпы — до наступления темноты. Завтра в это же время тут будет настоящее столпотворение — еды, горючего и примусов хватит на целую армию.

В эту секунду порыв ветра со скоростью не меньше ста миль в час обрушивается на северную сторону палатки, прорывается под брезентовый пол и силится поднять нас в воздух и унести, но Жан-Клод бросается на пол, раскинув руки и ноги в стороны. Примерно полсекунды сохраняется неустойчивое равновесие, и непонятно, взлетим мы или нет, но затем палатка с размаху опускается на место, а ее стенки начинают хлопать и трещать, издавая звук, похожий на ружейные залпы. Наверное, порвались несколько старательно завязанных креплений или вырвались колышки. А может, ветер просто сдул камни весом в полтонны, к которым мы для надежности привязали растяжки.