Чаша и Крест - Вера Семенова

Я возвращался домой настолько поздно, что даже не снял злосчастный залатанный камзол, будучи уверенным, что меня никто не увидит. И меньше всего я хотел натолкнуться на Жерара, сидящего на ступеньках высокого крыльца — хотя именно это и произошло. Правда, я уже предчувствовал недоброе, подходя к дому и слыша пронзительно-тоскливые звуки флейты, по одному замирающие в ночном воздухе.

— Наконец-то ты похож на человека, Торстейн, — произнес Жерар, отрывая от губ флейту. — Во-первых, школярский костюм больше соответствует твоему образу. Во-вторых, тайны, переодевания, стыдливо опущенный взгляд, ощущение собственного греха — все это придает тебе сходство с нами, обычными смиренными воинами. А то я уже начинал полагать, что за твою безупречность тебя живым заберут на небо.

— Я очень надеялся, что ты уже угомонился, — сказал я нелюбезно.

— Моя преданность Ордену, о гулявший неизвестно где летописец, не дает мне заснуть. Мой командор в тоске — вот и меня терзают грусть и тревога, и я сижу у порога словно собака. — Жерар пожал плечами, словно удивляясь сам себе.

— Гвендор?

Я поднял голову на приоткрытое окно кабинета, из которого медленно выплывала тонкая струйка сероватого дыма.

— Сидит и курит свою трубку уже часов пять. И ни с кем не разговаривает. Даже со мной, что я просто считаю верхом неприличия. Я еще могу понять его нежелание тратить драгоценные слова на вас — о чем с вами можно говорить? Но пренебрегать моим неиссякаемым остроумием и кладезями моей премудрости — это несомненное преступление.

Я толкнул дверь кабинета и не сразу заметил сидящего у окна Гвендора, столько скопилось дыма посередине комнаты. Несмотря на жаркий день, горел камин, не добавлявший свежего воздуха.

— Разве можно столько курить? — я невольно закашлялся, отмахиваясь от дыма руками. — Гвендор, что случилось? Почему вы не спите? У вас опять рука болит?

— Я себя превосходно чувствую, — пробормотал Гвендор, не вытаскивая трубки изо рта.

Он повернул ко мне чуть бледное, но совершенно спокойное лицо, и я невольно выдохнул с облегчением.

— Тогда что случилось? Почему вы здесь сидите?

— Я думаю.

— В таком дыму?

— Разве? Я и не заметил.

Мне осталось только махнуть рукой, подойти к окну и открыть ставни пошире. Я как раз гремел засовами и не сразу услышал, что произнес Гвендор у меня за спиной.

— Что вы сказали?

— Я спросил, вы с ней встречались, Торстейн?

— А как вы… — тут я посмотрел на свой студенческий костюм и только вздохнул. — И что вы намерены делать? Осудить меня? Отправить на Эмайну? Или сослать в Валор?

— Я тоже хотел бы с ней встретиться, — сказал он неожиданно.

— Вы же сказали, что вам не о чем разговаривать с Орденом Чаши.

— С Орденом Чаши по-прежнему не о чем. А лично ей я бы хотел сказать несколько слов.

— Я думаю, она обрадуется, — ответил я искренне.

— Только день и час нашей встречи я выберу сам. И произойдет она так, как хочу я. Вы передадите это, Торстейн?

— Конечно, — я пожал плечами, решив воздержаться от комментариев.

— Тогда через два дня, в шесть часов перед закатом. Здесь, в моем кабинете.

— А если она не выносит запаха дыма? — спросил я слегка ядовито.

Но для Гвендора той ночью это была и так слишком длинная речь. Он снова полностью ушел в себя, откинув голову на спинку кресла и выпуская очередные колечки из своей трубки.

Рандалин приехала, как и было сказано, незадолго до заката и абсолютно одна. Увидев одиноко подъезжающую к воротам всадницу, я в удивлении поднял брови, но более зоркий Бэрд толкнул меня в бок и кивнул в сторону опушки, на которой происходило легкое движение, словно в кустах топталось несколько лошадей. Неизвестно, знала ли Рандалин о своем эскорте. Но по крайней мере она ни разу не обернулась и натянула поводья только у самых ворот.

Не обратив внимания на протянутые нами руки, она спокойно соскочила на землю.

— Выходит, господин Гвендор все-таки снизошел до меня?

— Командор Круахана вас ждет, — невозмутимо отозвался Бэрд.

— Я польщена, — сказала Рандалин, бросая поводья на седло.

Но все-таки она волновалась — это было заметно по тому, как она поспешно провела языком по губам и тряхнула головой. Она была все в том же фиолетовом костюме, но пояс затянут туже обычного и поверх плаща надет парадный кружевной воротник. Она подобрала и заколола наверх свои рыжие кудри по обеим сторонам лица, что придавало ей особенно юный вид — я сразу задумался, сколько же на самом деле ей лет. На некоторое время ее взгляд остановился на моем лице, Рандалин помедлила, словно желая что-то сказать, но видимо, передумала, понимая, что обстановка к этому не располагает. Она слегка подняла подбородок, и на нежном лице возникло настолько холодно-отстраненное и надменное выражение, что она могла бы соперничать с самим Гвендором в те минуты, когда тот хотел произвести особенно убийственное впечатление на собеседника. Я с трудом мог представить, что когда-то тащил ее, задыхающуюся и отплевывающуюся соленой водой, на скалы в кромешной темноте, или не далее как вчера сидел напротив нее за столиком в нише старого трактира.

Бэрда впрочем, было трудно чем-либо пронять — он сделал приглашающий жест, и мы вошли в двери орденского дома, пройдя через просторный нижний холл и ступив на лестницу, ведущую на второй этаж, в кабинет Гвендора. После залитого краснеющим закатным солнцем нижнего дворика здесь было совсем темно, и Рандалин неуверенно вытянула руку вперед, нашаривая перила. Ее пальцы натолкнулись на мой плащ, и она непроизвольно вцепилась в него, чтобы не упасть.

— Ваш командор предпочитает темноту?

— Командор Круахана делает все так, как считает нужным, — по-прежнему спокойно отозвался Бэрд. Я невольно позавидовал его хладнокровной выдержке, и еще больше пожалел, что у меня ее нет, когда мы переступили порог кабинета, потому что не слишком ожидал увидеть открывшуюся перед глазами картину.

В кабинете тоже царила если не полная темнота, то глубокий сумрак, разрываемый с одной стороны красными отблесками горящего камина. Шторы были плотно задернуты, не допуская ни один лучик света. Гвендор сидел в кресле, развернув его лицом к двери, так что каминное пламя освещало его с правой стороны, а левая полностью скрывалась в тени.

Несомненно, это была подчеркнутая демонстрация — я только совершенно не понимал, зачем ему это нужно. Прыгающее пламя выхватывало из темноты изуродованную щеку, которую он нарочно развернул так, чтобы тени качались на его шрамах, делая их намного более страшными, чем на самом деле. Из всего лица только и видно было три грубых рубца, подсвеченных красными отблесками, один горящий странным огнем глаз и падающие на лоб темные пряди волос. На груди тускло блестела командорская цепь, которую он почти никогда не надевал. Дальше каминные отсветы падали на искалеченную руку, лежащую на подлокотнике кресла, которую он тоже словно специально выставил на всеобщее обозрение, хотя обычно старался носить некое подобие черной перчатки, чтобы не смущать всех видом красных шрамов на месте оторванных пальцев и двух оставшихся относительно целыми, но скрюченных и прижатых друг к другу. Теперь же он словно сунул эту руку нам под нос.