Слово арата - Салчак Тока

— Овец пасу, — говорю. — Пригнал сюда, чтобы соленую землю полизали. Вот на озеро глядел сейчас — уток на нем много, птиц разных…

Сказал и осмелел. Сам спрашиваю:

— А где твой аал, девушка?

— Во-он за тем пригорком, на Кара-Дыте, что на берегу реки Тес. Мы — пастухи нойона Далаа-Сюрюна. Я овец пасу.

Подсела она ко мне и тоже на озеро глядит. Я исподтишка посмотрел на нее и вижу, что она нет-нет да на меня взгляд бросит, хотя вид делает, что озером любуется. Так и сидим, косимся друг на друга. Разговорились, конечно.

С того дня овец стали вместе пасти.

И она в меня влюбилась, и я без нее жизни себе не представлял…

Шагдыржап замолчал. В комнате было почти темно. Искоркой вспыхивал огонек его папиросы. Я не выдержал:

— А дальше что было? Почему не поженились?

— Хотели пожениться, да столько преград на нашем пути встало… Три года жили без крыши над головой… Потом я в Хем-Белдир уехал. Один. Ездил к ней, хотел с собой забрать. Ничего из этого не получилось.

— Почему? Что же случилось?

— Оруйгу сделал и ее, и ее родителей вечными пастухами. За долги. А с голыми руками к феодалу не подступишься. Минчеймаа ловко обманули. Поверила она, отказалась ехать со мной. Как ни уговаривал…

— Как же они смогли удержать ее?

— В Кызыле таких, как я, без семьи, много. Знаешь, как на нее подействовали? Говорили, что у коммунистов все общее — и вещи, и посуда, и постель, и жены… Тех женщин, дескать, которые в Хем-Белдире приезжают, сразу в жены русским отдают. Да ты же сам знаешь об этой болтовне.

— Так ведь это когда было!

— Было! До сих пор так. Неграмотная Минчеймаа. Ей напевают, наговаривают, а она верит. Говорю, поедем. А она ни в какую! Сколько раз был у нее. Не соглашается. У нас уже сын и дочь… Недавно снова к ним ездил. Минчеймаа так сказала: «Вернешься — с тобой буду жить. А к тебе не могу. Не зови». И ведь любит меня! Вот потому-то я и один, Тывыкы.

На Шагдаржапа больно было смотреть. Там, на работе, занятый делами, он еще как-то сдерживался. Мы видели, что он утомлен, но даже и не предполагали, как ему тяжело живется. Сейчас передо мной сидел не просто усталый человек, а больной.

— Вам надо полечиться, — осторожно сказали. — Отдохнуть надо.

— Разве любовь лечат, друг? А к врачам я все же схожу.

— Мы вам поможем. И дом отремонтируем. Вы только, пожалуйста, не отказывайтесь.

— Ничего, ничего, — улыбнулся Шагдыржап. — Приедет ко мне Минчеймаа. С ребятишками приедет. Никуда не денется!

Мы долго просидели в тот вечер. Говорили о разном. Я старался отвлечь его от грустных мыслей.

Вскоре в Туву приехала медицинская экспедиция Наркомздрава РСФСР. Руководитель экспедиции Руденко сам уговорил Шагдыржапа показаться специалистам. Генсек оказался серьезно больным. Его срочно отправили на лечение в Москву. Но на работу он так и не вернулся. Последние годы жизни Шагдыржап много занимался сбором материалов по истории Тувы, писал воспоминания. Семейная жизнь у него не наладилась. Он умер в 1959 году.

Тут мне придется еще немного забежать вперед.

Как-то, много лет спустя, приехал я на Бозураанскую молочно-товарную ферму колхоза «Новый путь» в Эрзинском районе.

Утро только-только занялось. Навстречу мне шли с ведрами две доярки в зеленых халатах. Мы поздоровались. Одну из них — Бойдаан, члена партии, депутата областного Совета, — я знал. Знал, что она дочь Шагдыржапа. Поскольку мы были знакомы, разговорились. Старшая доярка поторопила ее:

— Ты иди, дочка, а то коровы разбредутся. Я приготовлю завтрак для тарги и подойду. Заходите в наш шалаш, гостем будете, — пригласила она.

Я не стал отказываться.

Мы зашли в просторный дом. Хозяйка, ей было за пятьдесят, проворно затопила печку, захлопотала у стола. Чай согрелся быстро. Она поставила на стол талкан с чокпеком, подала цветастую пиалу.

Чай сели пить вместе.

Обменялись обычными вопросами — «куда едете», «как живете», «как работа»…

— Большая у вас семья? — спросил я.

— Человек десять наберется.

Еще поговорили о том, о сем. Я не выдержал:

— Вас Минчеймаа зовут?

Так я встретился с женой Шагдыржапа. Я рассказал ей о нашем разговоре с таргой в его домике на Улуг-Хеме.

Вспомнила давно прошедшие годы и она.

— Я уже Бойдаан родила, а мы все не женаты были. Почему не женились — вы знаете. И тут вдруг Шагдыржап в Хем-Белдир уезжает. Говорил, какой-то хурал там будет. Потом слышу, он таргой стал, Если здешних феодалов не считать, он на весь сумон единственным грамотным человеком был… Мне сколько раз через людей передавали, что зовет к себе. Сам приезжал, уговаривал — поедем. А я одно заладила: куда мне, деревенской, в город!.. Сперва просто боялась. Рассказывали всякое про городских. После надеялась его назад вернуть. И уже решила совсем: поеду! Детей двое стало. И тут узнаю: заболел… Так и не сложилась у нас семья. Дети выросли. Бойдаан замуж вышла, свои ребятишки у нее. Чигжит школу кончил, еще учится. В Шагонаре теперь. Тоже таргой стал.

Ей надо было спешить на ферму.

Мы шли вместе, и Минчеймаа по дороге успела еще кое-что сказать:

— Чигжит часто к себе зовет. Можно было бы навестить, конечно. Да разве выберешься! Уж лучше с дочерью буду. Малышей буду ее растить, да и сама еще работать могу. А наш Кожээлиг-Булун — чем не город теперь? Дом культуры, средняя школа, больница, родильный дом, детские ясли, магазин, пекарня, контора связи — чего только не построили? Электростанция своя. Шагдыру бы здесь понравилось…

Глава 18

Первая буква

Шагдыржап, задумавшись, ходил по кабинету и курил, глубоко затягиваясь.

— И все-таки мы будем иметь письменность на родном языке! — вдруг заговорил он. — Должны иметь. Ты умеешь читать-писать по-русски, я — по-монгольски. Это хорошо… А надо, чтобы и мы, и все тувинцы знали одну грамоту — свою. Чтобы весь народ, все араты разбирались, что к чему.

— «Неграмотный — вне политики», — к случаю похвастался я московскими знаниями. — Так учит Ленин.

Шагдыржап кивнул в знак согласия. Генсек, как никто, понимал, что это означало для поголовно неграмотной страны. Он отчетливо представлял, какие перспективы открывались с созданием собственной письменности. На ее основе — и только на ее основе! — можно было успешно решать сложные задачи развития отсталого государства.

Письменность — это школы, это свои газеты и книги.

Письменность — это подготовка национальных кадров.

Письменность — это развитие культуры и искусства.

Письменность, письменность!.. Да что ни возьми, без нее ни шагу.

А главное — забитый, невежественный народ получит выход к активной деятельности, к сознательному осуществлению высоких целей революции.

Это Шагдыржап настоял, чтобы решения Восьмого съезда ТНРП, который положил конец феодальным порядкам в стране, изгнал из руководящих органов чуждые народу элементы и определил социалистический путь развития Тувы, содержали специальный раздел о создании национальной письменности.

Весть об этом мгновенно облетела республику, и Центральный Комитет, не откладывая, начал подготовительную работу. Население оповестили, чтобы все предложения направляли прямо в ЦК.

И на этот раз вспыхнула борьба между новым и старым. Ламское духовенство (а оно имело еще большое влияние) стало мешать осуществлению наших планов.

Мы приняли бой.

…Ко мне в кабинет заглянула Докуй кадай — курьер ЦК.

— Там к тебе какой-то плешивый пришел. Хочет поговорить.

— Пропустите его, угбай.

Скрипнула дверь.

— Дарга, амыргын-на-дыр бе инар! — послышалось старинное приветствие.

— Эки, амыргын-на-дыр инар! — машинально в тон ему ответил я. — Проходите, пожалуйста. Сюда, сюда! Садитесь на табуретку. Сейчас не прежние времена, чтобы на полу у порога сидеть.

— Аайам, уео уео… — жалобно простонал посетитель и, кряхтя, словно тяжело больной, поднялся с пола, проковылял к столу и осторожно опустился на табурет.

Нетрудно было определить с первого взгляда, что это лама.

В красном халате, перехваченном желтым поясом, на котором висел каменный флакончик с нюхательным табаком, совершенно лысый, с длинным, вытянутым книзу лицом и зеленоватыми тусклыми глазами, он походил на сильно отощавшего верблюда.

— С чем пожаловали, ваше священство?

Гость покряхтел, постонал.

— То ли сбудется, то ли нет… Разговор пошел о новой тувинской грамоте. Есть у меня, недостойного, кое-какие мысли… Позволите, тарга?

Так фальшиво, наигранно было его показное смирение, так притворно кряхтел он и стонал, что я не сдержался:

— Почему это «пошел разговор»?! Центральный Комитет партии обратился к народу, чтобы все желающие высказывали свои предложения. Это — решение съезда, а не «разговор»! — И уже спокойнее: — Вы, наверно, так и хотели сказать?