Клад адмирала - Валерий Привалихин

— Помню, — ответила женщина. — Из Таловки, кажется. А может, даже в самой Пихтовой теперь живет.

— Это не кочегар из техникумовской котельной? — спросил Нетесов.

— Нет. Того-то уж я знаю как облупленного, — ответила жена Бражникова. — Он у нас и бывал на днях. Вместе с этим самым… С кем он вместе клад ищет…

— С биолокаторщиком, — подсказал Нетесов.

— Вот-вот, — закивала Бражникова.

Зимин, рассеянно, скептически слушая разговор, недоумевал: с какой стороны возле домика копали? В прошлый приезд он прошелся вокруг домика: земля слежавшаяся, утоптанная. Идеально ровная площадка. Смети листья — и хоть бильярдные шары гоняй по такой.

— Что-то не заметно, чтобы недавно землю рыли у дома, — заметил он.

— Да, действительно, — поддержал его Нетесов.

— Так… А что должно быть заметно? — Бражников допил молоко и, поставив перед собой на стол кружку, посмотрел на гостей с неподдельным удивлением. — Копали-то не здесь.

— А где? — спросил Нетесов. — Это же Вереевский бор, пятнадцатый километр?

— Так, — живо согласился Бражников. — От оси пихтовского вокзала вот до нас, где мы сидим, пятнадцать километров сто пятьдесят три метра. В копейку.

— Ну и что?..

— А кордон лесообъездчика, кордон Силантия — это по имени деда — по ту сторону насыпи. Далеко в сторону от полотна. По старому счету ровно на версту.

— И тоже пятнадцатый километр?

— Тоже пятнадцатый от Пихтового.

— Значит, за железной дорогой, — сказал, что-то вспоминая, Нетесов.

— А ты думал, в самой деревне? Еще в прошлом веке, когда чугунку по Сибири проводили, ею дедов кордон от Витебки отрезали. А то бы такой Тютрюмов дурак был, чтобы приезжать закапывать клад в самом центре деревни.

Зимин до сих пор с трудом скрывавший желание поскорее возвратиться в Пихтовое, при этих словах Бражникова поглядел на него с интересом. Это уже немало значило, что дом лесообъездчика находился в 20-м году за чертой многолюдной Витебки.

— Вроде, Иван Артемьевич, твой дед в этом доме жил до последних дней? Ошибаюсь? — спросил Сергей.

— Жил. — Бражников кивнул. — Когда вернулся сюда через много лет, уже лесники не нужны были. Путевым обходчиком устроился. А первый дом свой подремонтировал, хозяйство там держал. Теперь мы с Анной…

— Не соображу сразу, где он стоит, — сказал Нетесов.

— За железнодорожной насыпью болото, потом ельник. За ним…

— Н-нет. Не помню. — Нетесов помотал головой.

— Да знаешь ты это место. Проселок там, что на губернский тракт ведет. Известняковая плита надгробная, — попытался оживить в памяти Нетесова местонахождение лесокордона Бражников. — С надписью: «Богу, царю небесному представленной 1813 года 21 числа января Агриппине Рыбниковой».

— «Жившей 67 лет и мало больше», — подхватил Нетесов.

— Да-да, — закивал Бражников.

— Ну, эту-то плиту знаю, — сказал Нетесов. — Что, все еще лежит?

— А кому она мешает?

— Здорово, — оживился Нетесов. — И надпись сохранилась?

— Наверное. Давно не смотрел.

— Интересная, Андрей, плита, — живо повернулся Нетесов к Зимину. — Надпись там по-старинному, вместо «января» — «генваря». Нас, когда пацанами там бегали, больше всего поразило: «Жившей 67 лет и мало больше». Никак не могли понять, что это значит: «мало больше». Учительница, Анна Леонидовна, объяснила, что это надо понимать: чуть больше шестидесяти семи лет жила.

— Вот-вот, плита. А недалеко от дома еще старое татарское кладбище, — сказал Бражников.

— М-м… Верно. — Нетесов кивнул.

Услышав о проселке, ведущем на губернский тракт, о мусульманском кладбище, Зимин тут же вспомнил разговор в гостинице «Украина» с внуком заместителя командира Пихтовского чоновского отряда Айваром Британсом. Как это прозвучала цитата из письма Тютрюмова к его деду? Что-то там о лошадях, зарытых возле татарского кладбища по дороге на деревню. Деревня Беленькая, кажется? Или Светленькая? Да, Светленькая. Латыш сделал тогда оговорку, будто сознательно искажает фразу из письма. Но, возможно, что и процитировал точно, слово в слово.

— Проселок мимо кладбища на губернский центр — это через деревню Светленькую? — не замедлил спросил Зимин.

— Через нее, — ответил Бражников.

Вот. И тут латыш тоже ничего не стал переиначивать. Хотя какую особую тайну открывал он Зимину, сыпя местными названиями? К адмиральскому золотому кладу это не очень-то приближает. Разве что Британс-младший лишний раз подтвердил: кое-какими секретами, относящимися к спрятанным здесь в гражданскую войну сокровищам, он владеет.

— Значит, километра полтора ходу всего до кордона? — уточнил Сергей.

— Да, не больше, если напрямую. — Бражников кивнул, поглядел на обувь гостей. — Плохо, что не в сапогах вы. Я через болото хорошую дорогу нынче наладил. Но там в двух местах не обойтись без сапог.

— Нет проблем, переобуемся, — сказал Нетесов.

— Так что, не заночуете?

— Да ну, зачем? Досюда от Пихтового туда-сюда езды полчаса.

— А то оставайтесь. Мы с Нюрой на кордон уйдем. Утром сапоги принесу.

— Так у тебя где дом основной, не пойму? — с улыбкой спросил Нетесов.

— А и там, и там у него. Где ночь застанет, — ответила жена Бражникова.

— Нет, завтра приедем, — Сергей посмотрел за окно, где было уже совсем темно. — Как рассветет, будем. Встали, Андрей? — перевел взгляд на Зимина.

В эту ночь Зимин долго не мог уснуть. Лежа в постели, глядел в потолок, думал. После очень короткой загадочной поездки Сергея на тайный прииск в не менее загадочный каньон Трех Лис (Сергей, вернувшись еще до обеда, протянул Зимину золотой самородочек-крохотульку, похожий на приплюснутую горошину. «Держи, кладоискатель, — сказал, — дарю. Хоть малой, но кровью заслужил». Закатав рукав свитера и отклеив пластырь на правой руке чуть выше локтя, показал свежий след от ножевого удара). Зимин, глядя на рану, окончательно понял, что Сергей ему не помощник в поисках клада: совершенно нет у него свободного времени. В августе и по ранней осени, когда еще находился в отпуске, — другое дело было. А сейчас… Сейчас, если бы точно было известно, что да, клад существует на самом деле, четко очерчены границы его местонахождения, стоит только поднапрячься, приложить руки, и золото будет обнаружено, извлечено на свет Божий, — все равно не сможет помогать. Клад-то пролежал под землей почти век, еще потерпит хоть столько же. А вот то, что входит в прямые обязанности Нетесова как начальника уголовного розыска, не терпит отлагательства и промедления порой ни на минуту. Сергей не говорит прямо, что некогда, но еще два-три дня повозится с ним, повыполняет его пожелания, просьбы и будет вынужден объявить: не до клада. И лучше, если он, Зимин, сам упредит, объявит об отказе от затеи дорыться до золота. И смешно рассчитывать, что завтрашний-послезавтрашний дни что-то изменят, след клада отыщется на кордоне лесообъездчика. Можно предположить, что Тютрюмов в двадцатом году приезжал на кордон Силантия Бражникова и по какой-то неясной причине велел срочно убираться. Однако золото с рыбацкого становища Сопочная Карга прятать командир Пихтовского уездного ЧОНа тогда здесь не мог. Не было еще у него этого золота! Дикий сибирский чеснок — колба — осенью не растет. Только по весне. А такой детали, что, спешно уезжая по приказанию Тютрюмова с кордона, рвали молодую колбу и ели с хлебом, — не придумаешь. Это Бражников-потомок слышал от деда, наверное, не однажды, перепутать ничего не мог… На кой вообще нужно было снова мчать сюда с такой поспешностью? Только потому, что, читая старые документы, вдруг уловил характерный почерк Тютрюмова — прятать награбленные сокровища на лесных кордонах в колодцах или около колодцев при избах лесообъездчиков. И как раз, когда Зимину это внезапно пришло в голову, Сергей в телефонном разговоре упомянул про лесной кордон в Вереевском бору, на который якобы в одиночку среди ненастной ночи приезжал Тютрюмов. Так одно это упоминание — не повод очертя голову лететь в Сибирь. Было у него несколько вопросов к местному краеведу Лестнегову. В первую очередь — откуда у Лестнегова московский телефон и адрес художника Лучинского, с семьей которого Малышев не общался, и почему Лестнегов так уверенно говорит, будто парень, которого убили в 1969 году в лесу под Пихтовым и у которого взяли свежераспиленный золотой слиток с царской маркировкой, — внучатый племянник Малышева, если генерал с Лубянки родственников к старости, кроме сына, не имел? Однако, чтобы получить ответы на эти вопросы, достаточно было написать Лестнегову письмо или позвонить.