Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

пятнышками, висящую в воздухе над поднятой рукой богини, и в первый раз заметил свет, лившийся из серебряной филигранной лампы, висевшей на ветвях низкорослого дерева.

— Куда они пошли? — спросил он.

— Здесь… был… кто-то еще? — Она глубоко вздохнула и улыбнулась, причинив ему сладкую боль, которую он никогда не испытывал.

— Его Высокопреосвященство и мастер фехтования. — Шелк чувствовал, что должен оглядеться, но не мог оторвать свои глаза от нее.

— Тогда они должны были поступить вежливо, — она опять поцеловала его, — и быстро уйти.

Он кивнул, не в силах говорить.

— И мы тоже. У меня здесь есть комната. Я говорила тебе?

Он покачал головой.

— На самом деле апартаменты. Здесь только апартаменты, хотя они называют их комнатами. Они играют в игру, делают вид, что это простая деревенская гостиница. — Грациозно, как танцовщица, она опустилась на колени, по-прежнему держась рукой за его руку. — Ты встанешь на колени на краю бассейна рядом со мной? Я хочу увидеть себя и увидеть тебя, одновременно. — Внезапно из ее глаз хлынули слезы. — Я хочу увидеть нас.

Он встал на колени рядом с ней.

— Я знала, что ты не можешь прийти, — слеза упала, создав крошечную рябь, — так что я должна увидеть нас обоих. Увидеть тебя рядом с собой.

Как и на площадке для игры в мяч, Шелку показалось, что он находится вне времени — хотя, возможно, только потому, что он испытал это там. И когда они опять вздохнули и повернулись, чтобы поцеловаться, ему показалось, что в спокойной воде бассейна навеки остались их невидимые отражения.

— Мы… я должен идти, — сказал он ей, с огромным усилием. — Они знают, что я здесь, или, если еще не знают, скоро узнают. Они пошлют труперов, чтобы убить меня, и, если ты останешься со мной, они убьют и тебя.

Она засмеялась, ее негромкий смех был мелодичнее любой музыки:

— Ты знаешь, через что я прошла, чтобы добраться сюда? Что сделает со мной Кровь, если узнает, что я взяла поплавок? Пока я взбиралась на холм, проходила мимо блокпостов и часовых… Что с тобой? Ты болен? Ты совсем нехорошо выглядишь.

— Всего-навсего устал. — Шелк опять уселся на землю. — Когда я думаю о том, что надо опять бежать, я чувствую… Это пройдет. — Он сам поверил в это, как только сказал вслух, убежденный попыткой, которую сделал, чтобы заставить ее поверить.

Она встала и протянула ему руку.

— К тому времени, когда я добралась до Горностая, я думала, что шизанулась, пока шла сюда, что тону в стакане с водой. Я даже не заглянула сюда, — опять счастливая, она улыбнулась, — потому как не хотела увидеть, что меня никто не ждет. Я не хотела, чтобы что-нибудь напомнило мне о том, какой дурой я была. Я поднялась в свою комнату и начала готовиться ко сну, но потом я подумала… я подумала…

Он обнял ее.

— Бедн Шелк, — каркнул Орев с насеста на филигранной лампе.

— Что, если он здесь? Что, если он, на самом деле, там, внизу, а я наверху? Я уже распустила волосы и смыла макияж, но тут я бросилась вниз по лестнице, пробежала через селлариум, и вот ты здесь, но это только сон, хотя и самый лучший из всех снов, которые когда-либо мне снились.

Он кашлянул. На этот раз кровь была свежей и красной. Он отвернулся, сплюнул ее в кусты с сиреневыми цветами и изумрудно-яркими листьями и почувствовал, что падает и не в состоянии остановиться.

Он лежал на мху рядом с бассейном. Она ушла; но их отражения остались в воде, остались навеки.

Когда он опять открыл глаза, она вернулась вместе со стариком, чье имя он забыл, официантом, предложившим ему вино в селлариуме, другим официантом, который рассказал о Прилипале, привратником, открывшим дверь, и другими. Они перекатили его на что-то и подняли; ему показалось, что он плывет где-то ниже уровня их поясов и смотрит вверх на живот огромного темного существа, появившегося между яркими небоземлями и стеклянной крышей. Его рука нашла ее. Она улыбнулась ему, он тоже улыбнулся, и дальше они путешествовали вместе, как на катафалке в его сне, без слов понимая друг друга; те, кто преодолел столько препятствий, чтобы быть вместе, нуждаются не в громких словах, но в покое, который каждый обретет в другом.

Глава восьмая

Мир

Майтера Мрамор улыбнулась сама себе, подняв голову и слегка склонив ее направо. Наконец-то ее простыни стали чистыми, как и вонючие ситцы, которые она бросила в корзину перед смертью, а также все вещи майтеры Мята, в том числе рабочая юбка, испачканная на высоте колен.

Энергично накачав воды, она прополоскала их в раковине и выжала. Перечерпав большую часть воды из раковины в бак для кипячения белья, она вынула старую деревянную затычку и дала остальной воде стечь; когда вода из бака остынет, можно будет полить ею страдающий садик.

Новые умелые пальцы быстро соскребли со стенок кастрюли застывший жир белого быка. Тряпка послужила ситом; щербатая чашка наполнилась полужидкой смазкой. Вытерев руки другой тряпкой, она обдумала, что сделать сначала: смазать складную лестницу или развесить выстиранное белье?

Белье, конечно; оно будет сохнуть, пока она смазывает лестницу. Скорее всего, к тому времени, когда она закончит, белье высохнет или почти высохнет.

Сад почернел, наверняка приближается буря. Этого не должно быть! Дождь (хотя Пас знает, как отчаянно они нуждаются в нем), запачкает ее чистые простыни. Разозлившись, она отставила в сторону ивовую корзину с бельем, вышла в ночь и вытянула руку, пытаясь поймать первые капли.

По крайней мере, дождь еще не шел, и ветер утих; подумав об этом, она сообразила, что раньше дул сильный ветер. Посмотрев вверх, на грозовое облако, она с удивлением поняла, что никакого облака нет — то, что она приняла за облако, было той странной летающей штукой, которую она заметила над стеной и даже разглядывала с крыши.

Это, уже третье, зрелище расшевелило в ее памяти далекое воспоминание, которое, казалось, лежало за изогнутым металлическим черепом. Летела пыль, которая всегда летит, когда что-нибудь, долго остававшееся неподвижным, наконец сдвигается с места.

«Почему бы тебе не выбить из нее пыль?» (Смех.)

Она бы прищурилась, если бы могла. Она опять посмотрела вниз, на свой темный садик, потом немного вверх (разумно и осторожно) на бледные полосы своих бельевых веревок. Они все еще были на месте, хотя дети иногда брали их и использовали как кнуты или скакалки. Начав подниматься разумно и осторожно, ее