Момемуры - Михаил Берг

Однако, невзирая на верность позиции молодого писателя, его творения почему-то не пользовались слишком большим успехом у читателей; на них не выстраивались очереди в библиотеках, и седые библиотекарши не записывали желающих в ученическую тетрадку. Он еще и еще пробует себя в жанре художественной беллетристики, пишет полудокументальный роман «Багряная книга» о славных годах революции, но его и здесь не слишком привечает массовая читательская аудитория. Мы уже писали о проблемах, которые жизнь ставит перед средним банальным писателем, это трудные нешуточные проблемы; но не менее серьезные проблемы жизнь ставит и перед писателем, который ниже или даже гораздо ниже среднего. Так как тут чем ниже, тем труднее. И если средний писатель, ошалев от неудач и неудовлетворения, кидается с головой в омут самой настоящей нравственности, то писатель ниже среднего или совсем никакой тоже кидается в омут нравственности, но уже государственной. Или в омут теории литературы. Или словно литературный парвеню, обиженный на литературу, как на отвергнувшую его инфернальную красавицу, пускается во все тяжкие — а этот путь не только в колонию, но и на край жизни привести может.

Но так или иначе, накануне рождества поползли по городу странные слухи о новом писательском клубе, возглавляемом писателем с полемическим уклоном Джорджем Мартином и открытом в одном из самых модных мест центра города, в той самой мемориальной квартире, где некогда, путешествуя по колонии, останавливался русский писатель Достоевский. И первые вечера проходят при невероятном стечении народа; русские газеты пестрят заголовками: «Клуб «Памятца» — самый короткий мост между диаспорой и Россией», «Наконец-то!», «Русские переселенцы получают право голоса», «Мы никогда не теряли связь со своей родиной». Поэтому публика бьется в очередях, билеты за три дня проданы на полгода вперед, хотя, конечно, никто не уверен, что власти позволят клубу «Rem» просуществовать так долго. В кассе аншлаг, у дверей конная жандармерия разгоняет впавшую в ажиотаж русскую толпу, партер полон, с балконов нависают гроздья, в проходах теснятся счастливые обладатели контрамарок, дамы падают в обморок, служители муз сверкают очами и встряхивают шевелюрой. Успех, слава, незабываемые мгновения, газеты перепечатывают сообщение о двух студентках, раздавленных при поднесении цветов; самые суровые и правдолюбивые писатели небрежно цедят в чуткую тишину яд пронзительных истин, от которых зал замирает в немом восторге, предвещающем вал бурных оваций; в перерывах к гальюнам не пробиться, унитазы и писсуары забиты лепестками роз и смятыми визитными карточками; властителей дум несут на руках, так душно, что герои дня потеют от жара вдохновения и вытираются специально поднесенными вышитыми рушниками.

Однако скептически настроенный еженедельник «Русский голос» уже через месяц после открытия намекнул, что «нельзя принимать за чистую монету то, что может оказаться фальшивым при первом же укусе», давая понять, что в редакции есть факты, способные бросить тень на репутацию клуба «Rem». Консервативная «Вечерний звон» рассказала о том, что во всех гуманитарных заведениях города приватно объявлено, что ходить в клуб «Rem» не рекомендуется, он организован для отщепенцев, которым нечего терять; а «Русский курьер» подлил масла в огонь, объявив тотализатор для тех, кто точнее угадает число, после которого клуб «Rem» будет закрыт. Закрыли, однако, «Русский курьер». А публика продолжала валить как оглашенная, сминая охрану и беря приступом гардероб; дамы в полумасках, декольте и декалькомании, мужчины в наклеенных бородах и бакенбардах; все сидят как на иголках, но магия родного русского слова, впервые за несколько десятилетий зазвучавшего публично, создает волшебную атмосферу «возвращения к берегам родной земли».

На поэтических вечерах Джордж Мартин сидит набрав в рот воды и только покачивает головой, но на прозаических, если кто-нибудь особенно зарвется, он просит слова и дает отповедь. Скандал, пассаж, блестящая искрометная дискуссия, коварные вопросы и блестящие остроумные ответы; упырь посрамлен, побежден и сникает; суровые писатели с тревожно-волнистым челом гордо встряхивают кудрями, если они есть, а если нет, то непримиримо поблескивают лысинами. Волн прибоя не могут остановить ни рифы намеренного отпугивающего хамства конной и пешей жандармерии, ни густые слухи, что к «памятникам» частенько заглядывают тонтон-макуты с миниатюрными аппаратиками и снимают всех подряд, а потом прокручивают в своей резиденции кинопленку и идентифицируют. Однако опасность только подстегивает, тяга к неведомой, дальней и впервые открытой родине не знает предела, пропасть притягивает неумолимо, и даже скандал с арестом брата Лемура, подстроенный, чтобы сбить пену ажиотажа, не очень на первых порах смутил возбужденную публику. Хотя сам писательский клуб переварил его с большим трудом.

Узор на панцире черепахи

Как пишет непримиримый Кирилл Мамонтов, «темные бесовские силы с самого начала бродили вокруг клуба “Remember”. Нечеткие, смутные очертания появлялись из болотных испарений, из туманных завес, мимикрируя с плоским пространством, напоминая защитный узор на панцире черепахи».

Действительно, завсегдатаями клуба «Rem» становились не только любители родной истории, но и маргиналы всех мастей, от изобретателей машины времени до создателей новых современных психодромов. Здесь ловились и запускались летающие тарелки, переговаривались с инопланетянами, искали философский камень, устраивали специальные экспедиции поиска пещер, в которых оставил послание таинственный Мессия. Иногда тарелка, пущенная исследователем, как бумеранг возвращалась обратно. На дверном косяке молчаливым жестом указывалась трещина — из нее торчали края какой-то железяки, железяку можно было потрогать, поддеть ногтем, потом она пропала. Для непосвященных экспериментатор казался обыкновенным чудаком: в лютый мороз он бежал в синем трикотажном костюме и спортивной шапочке с помпоном — идиотическая челочка, стрижка «под ноль», с неизменным портфелем в руках. Но при случае из этого портфеля могли появиться схемы русского алфавита, раскрашенные во все цвета радуги, непонятные шрифты, кириллица с добавленными буквами, что олицетворяли Петра I и революцию, еще две — янь и инь; затем алфавит разбивался на столбцы, схема вращалась, начальные буквы, составленные из одного поворота таблицы давали сообщение, — желающим предлагался текст мистической телеграммы.

Это были отнюдь не чудаки, а маги, помощью которых не пренебрегали, приглашая готовить к полету колониальных космонавтов, а то и для более важных заданий. Скажем, в самый короткий срок натренировать солдат таким образом, чтобы те проходили через радиоактивное поле, оставаясь чистыми как институтки-бестужевки, и воспринимали излучение словно будоражащий кровь чистый морозный воздух. Естественно, в этой среде боролись за влияние: один музыкант утверждал, что, создав музыкальный портрет любого человека, может вызвать его бесследное исчезновение, так сказать, аннигиляцию. Его свели с одним из самых известных магов с очень сильным биополем: они сидели друг против друга, потом включили магнитофонную запись сделанного заранее музыкального портрета с наложением на нее ультразвуковых сигналов. Кто кого, долго было неясно, сидели молча, пока один не начал бледнеть, а другой задрожал, стал как-то странно подергиваться, запись магнитофона поплыла, еще через несколько минут у музыканта-мага появились первые признаки болезни Вита, затряслись коленки, подбородок, голос сорвался на фальцет, и он выскочил за дверь с воплем «наши» и желтой пеной на губах.

Каждый раз, когда происходили из ряда вон выходящие события, их приглашали в качестве консультантов. Когда разжалованный молодой лейтенант, выйдя из здания парламента и выпустив всю обойму по окнам второго этажа, застрелился в конце аллеи; или после столкновения двух поездов подземки, ввиду того что один из машинистов, заснув на несколько мгновений, пропустил станцию, перепугался, перепутал направление и, пройдя сквозь пустой состав, повернул обратно. Именно человек в шерстяной шапочке с помпоном стоял у операционного стола, где лежал несчастный, которого четыре часа вырезали автогеном, а затем с помощью инъекций пытались привести в чувство, чтобы помочь магу-консультанту снять телепатическую информацию с умирающего мозга.

Где-то на границе с черной магией лежали исследования одного опального ученого, утверждавшего, что середина, центр мира — это финские болота, на которых впоследствии возник Петербург. Мол, здесь впервые зародилась жизнь и отсюда спустя века пошло переселение народов. Сверяя карты и названия, он доказывал, что именно с финских болот началось путешествие евреев в Египет; что шли они не через Мертвое море, а через Балтийское; ибо евреи впервые появились именно там, в Карелии, и настоящие евреи (левиты) это, конечно, не египетские евреи, а тюрки или викинги, от которых, в частности, пошла и русская жизнь; то есть те самые русы с острова Рус — ныне часть Кольского полуострова. Он чертил путь через Финляндию, бескрайние просторы Севера, затем тундра, степи (везде находились следы в виде этнографических стоянок), волжские просторы, Астрахань, Каспийское море и так до земли обетованной.