Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Братцы, застрелите меня! Христом Богом прошу – застрелите! – Кондуктор слабо постукивал костяшками пальцев по железу, показывая, куда надо стрелять. – Братцы, застрелите! – хрипел, надрывался он, умоляя солдат. – Ну всего лишь один патрон… Не пожалейте, Христа ради!
Никто не взял на себя грех – не хватило сил и внутреннего пороха, чтобы выстрелить в умирающего, оборвать его мучения, – так в мучениях он и скончался.
– Ы-ы-ы, – стонала, захлебывалась кровью Вырубова, качка вагона, перестук колес вызывали у нее нестерпимую боль, фрейлине казалось, что ее сжигают на костре – разъяли тело на несколько кусков и каждую часть поджаривают отдельно на злом медленном огне. – Ы-ы-ы!
Один раз она в забытьи услышала близко-близко, над самым ухом, голос княжны Гедройц:
– Вы должны жить! – Похоже, Гедройц говорила это специально для Танеева.
Очнулась Вырубова, когда поезд прибыл в Царское Село. Вырубову аккуратно переложили на носилки, вытащили из вагона. На привокзальной площади было много народа, ярко горели фонари. Над Вырубовой склонилась Александра Федоровна, заплакала. Взрыды застряли у царицы в горле, она дернулась и затихла, ее отвели от носилок две старшие дочери.
Вырубову перенесли в санитарный автомобиль. Александра Федоровна, отстранив рукой дочерей и нескольких охранников, пытавшихся ей помешать, забралась в автомобиль следом, присела на пол около носилок. Подняла голову Вырубовой на руки, прижала к себе.
– Я умираю, – едва приметным, слипшимся шепотом сказала та государыне.
– Аня… Анечка… – В речи императрицы появился сильный акцент, она волновалась и плохо контролировала себя, лицо ее было испуганным. – Не умирай, Анечка!
Было слышно, как рядом с автомобилем стучат копыта казацких лошадей, – машину сопровождал конвой.
– Умираю, – вновь прошептала Вырубова, – но теперь я спокойна, я увидела отца, я увидела вас…
– Не умирай, Анечка! – отчаянно вскричала царица. – Как же я буду без тебя?
В госпитале Вырубовой сделали укол камфары. Когда ее поднимали на кровать, она вновь потеряла сознание. Гедройц велела всем отойти от кровати, после чего объявила тихо и скорбно:
– Надо прощаться. Сейчас она скончается. Не хочется верить в это, но… – Она горестно развела руки в стороны. – Медицина здесь бессильна.
Придя в себя в очередной раз, Вырубова попросила, чтобы к ней привезли священника, – наступала пора исповедоваться и причащаться.
После исповеди она потеряла сознание надолго, а потом ей неожиданно сделалось легче – боль понемногу утихла, стала не такой горячей, далекой. Вырубова видела в жаркой одури саму себя – степенную девочку в воздушном платьице, с пышной прической на голове, с неулыбчивым лицом и медленными осторожными движениями.
С Вырубовой прощались, когда она находилась без сознания, – думали, что в сознание фрейлина больше не придет, хотя Гедройц уверяла собравшихся:
– Перед смертью она на несколько минут обязательно откроет глаза.
Гедройц была права: Вырубова пришла в себя, слабо улыбнулась склонившемуся над ней отцу:
– Не плачь, папа!
Тот, сгорбленный, постаревший, морщинистый и седой, склонился над ней совсем низко, притиснулся горячими губами ко лбу:
– Дочка!
Дочь успокаивающе улыбнулась отцу. Прежней боли не было – продолжала действовать камфара, вспрыснутая княжной Гедройц. К Вырубовой подошел Николай Второй – он тоже находился в палате, приехал проститься, – взял руку Вырубовой в свою, тихонько сжал ледяные, совершенно бесчувственные и неподвижные пальцы. Велико было удивление царя, когда Вырубова едва приметно пожала его пальцы в ответ. Николай отвернулся к жене:
– У нее еще есть силы в руке.
Та отерла слезы платком и неожиданно произнесла изумленно-горьким тоном:
– Мы же забыли об отце Григории! Отец Григорий может спасти ее. Только он, и больше никто!
Царь пробормотал себе под нос что-то мрачное, отвел в сторону тяжелые тоскливые глаза.
– Надо послать за отцом Григорием мотор, – сказала Александра Федоровна.
– Нет ничего проще. – Николай согласно наклонил голову. – Если бы этого было достаточно! – Но давать распоряжение не спешил: что-то сдерживало его.
– Ники, пошли, пожалуйста, автомобиль в Петроград, – потребовала императрица, – прошу тебя!
Николай обернулся, сделал знак адъютанту, стоявшему у дверей в солдатской стойке, будто на смотру, – он считал, что все другое неуместно для смертных минут. Послушно наклонив голову, адъютант вышел из палаты.
Государь тронул жену за плечо:
– А если она умрет до приезда отца Григория?
– Тогда отец Григорий хоть помолится за бедную Аню.
Стали ждать Распутина. Вырубова не умирала. Распутин появился в госпитале через три часа. Бледный, с растрепанной головой и такой же растрепанной, торчащей во все стороны клочьями бородой, он стремительно вошел в палату и, не глядя ни на кого, подлетел к кровати, на которой лежала Вырубова с закрытыми глазами. Тихо позвал:
– Анна!
Сзади к Распутину придвинулся адъютант царя, потянул со «старца» шубу, тот покорно отдал ее, сделал рукой четкое рисованное движение, словно бы что-то расправляя перед собой, и вновь позвал:
– Анна!
Веки у Вырубовой дрогнули, но не приподнялись, так и остались закрытыми, из правого глаза выкатилась тяжелая, розоватого цвета слеза, уголок рта дернулся. Непонятно было, слышит она Распутина или не слышит.
– Анна! – в третий раз позвал Распутин, опять сделал над ней очень четкое, отточенное до мелочей, почти изящное движение, потом поднял голову к потолку, прошептал что-то про себя. Лицо его сделалось совсем бледным, будто бумага, изнутри сквозь кожу проступила некая водянистость, глаза сжались, став узкими, словно у северного шамана.
– Анна! – в четвертый раз призывно произнес «старец», сделал руками несколько пассов, словно бы смешав все, что делал раньше, на лбу у него появился пот, волосы на голове стали мокрыми, в бороде тоже замерцала влага.
– Анна! – вновь позвал Распутин, в голосе у него что-то треснуло, надломилось, пот на лбу сделался обильным, «старец» досадливо смахнул его пальцами, распростер дрожащие руки над Вырубовой, напрягся. – Анна!
– Все! – произнес кто-то страшным, свистящим шепотом. – Отмаялась Анна… Отошла!
Распутин протестующе мотнул головой, затряс руками над лицом Вырубовой:
– Анна!
И вот ведь как – Вырубова раскрыла глаза. Распутин пошатнулся, глядя на нее, совершил несколько сложных движений, будто бы стирая все, что он нарисовал в воздухе раньше, пробормотал хрипло, совершенно неживым, незнакомым голосом:
– Ты будешь жить…
– Будет жить? – с надеждой пробормотал Танеев, прижал пальцы к вискам.
– Будет, – твердо пообещал Распутин. – Только вот калекой останется, тут я ничего сделать не могу…
Ночью Вырубову снова рвало кровью, около ее постели дежурила мать, давала дочери маленькие кусочки льда: от кого-то она узнала, что только так можно остановить внутреннее кровотечение. Рецепт оказался верным – кровь вскоре перестала идти.
Вырубова пролежала неподвижно в постели шесть недель – каждый день из этих шести недель был наполнен болью, огнем, Вырубовой казалось, что ее живьем сжигают на костре. На спине у нее образовались большие водянистые пролежни, Вырубовой стыдно было видеть себя такую – беспомощную, стонущую…
Правая нога оказалась у нее раздавленной и боль причиняла невыносимую, левая же, сломанная
