Письма о русской поэзии - Григорий Амелин

Они принесли друг другу извинения и не замедлили завязать знакомство за легким ужином. О дальнейшем я умолчу.

Счастливая развязка для всех, кроме прочих.

Buvons le vermouth grenadine,

Espoir de nos vieux bataillons

George Auriol

[Так выпьем же вермут-гранат,

Мечту наших старых вояк.

Жорж Ориоль (франц.)]

Это небольшое злоключение послужило уроком для Рауля и Маргариты. Впредь они никогда не ссорились и были совершенно счастливы.

У них еще нет множества детишек, но это придет.

Поначалу драма кажется всего лишь литературной шуткой, незамысловатой попыткой создать trompe-l’oeil [обман зрения (франц.)]. Но это не просто текст, а потрясающий метатекст, запускающий механизм бесконечного воссоздания и перетолковывания себя самого. Ничто не сулит нам потрясений, пока мы не доходим до шестой главы и бала Путаников (bal des Incohérents), где действительно все спутывается до невозможности (а до этого кажется прозрачным и донельзя классическим). Имя Алле пришлось повествованию не даром. Письмом владеет он, как бедуин своим красавцем-конем, как бы играя и пританцовывая своею властью над нами. И в конце концов, Алле нарушает даже те правила, которые сам для себя создает. Как говорил Шарль Кро: «C'est moi seul que je veux charmer en écrivant…» [Единственный, кого я хотел очаровать пиша, – я сам]. Читателю достается (или не достается) то, что случается в тексте, а не наоборот, как думает Эко. Идеальный читатель – это сам автор, и нечего дурака валять.

Напомним, что герою «Поисков утраченного смысла» Пруста позволено смотреть на Берма в роли расиновской «Федры» так, как будто он сам читает «Федру» Расина: «Впечатление от ее игры было не более сильное, чем когда я сам читал "Федру" или чем если бы сейчас говорила сама Федра, – мне казалось, что талант Берма решительно ничего не прибавил» [Je l'écoutais comme j'aurais luPhèdre, ou comme si Phèdre, elle-même avait dit en ce moment les choses que j'entendais, sans que le talent de la Berma semblât leur avoir rien ajouté][57]. Герой в первый раз видит знаменитую актрису. Но как он ни напрягает зрение, слух и жадный разум, чтобы заприметить малейший повод для полагающегося театрального восторга, он его не находит. У других актеров обдуманные интонации, красивые жесты, выразительнейшие мизансцены, а у Берма ничего этого нет, и весь арсенал актерских средств отсутствует, становится озимым естеством минус-приема. И пораженный герой признается, что слушает ее так, как конгениально читал саму пьесу. Здесь вообще нет привычных понятий автора, текста и читателя. Говорение равно слушанию, чтение письму, а авторство читательскому проникновению и соучастию. Пруст в данном случае не только превращается в читателя (Расина), но и своего читателя делает необходимым и равным ему (Прусту).

Очень трудно говорить о какой-либо жанровой или даже видовой определенности текста. Стерты все границы, обрушена вся персонология, как бог на душу строится сюжет. А главное, попирается самое святое – образ un cocu magnifique, «великолепного рогоносца», – вечного героя всех времен и народов.

Житье-бытье главных (и единственных) героев – сплошное, вечное недоразумение (éternel malentendu), но они могли быть счастливы (auraient pu être heureux). Условия для счастья заданы изначально, но надо пройти через нулевую точку кульминационной сцены, чтобы это «Le Grand Peut-Être» [«Великое “Может быть”»] стало малой, но осязаемой действительностью (кстати, Пушкин именно счастье [bonheur] называл «Великим “Может быть”», уверяя, что в вопросах счастья он атеист). Брак наших героев – по любви и взаимной склонности (mariage d'inclination), и Рауль любит свою единственную и неповторимую избранницу, но больше все-таки ценит самого себя (l'amour-propredeRaoul). И во власти этого тиранического самолюбия и жажды обладания он выбрал Маргариту, как товар на витрине. Она для него скорее resamata, «вещь вожделенная», живая кукла, божественная игрушка, которая должна принадлежать только ему (в чем он всему свету торжественно клянется). Герой – в клетке привычки и в лапах натуральных свойств предмета, даже если этими свойствами являются божественность или инфернальность. Но любовь – это эгоизм на двоих, поэтому Маргарита тоже хороша… Одного героя Писемского спрашивают: «“Бога ради, скажите нам скорее, кто хуже: мужчины или женщины?” Он вдруг, не задумавшись и очень серьезно, отвечает: “Оба хуже!”» (I, 256-257). Так и здесь. Маргарита сама изводит мужа и находит удовольствие в том, чтобы пощипывать самолюбие Рауля, будто струны старой и уже ненужной мандолины (prit plaisir à gratter sur l'amour-propre de Raoul comme sur une vieille mandoline hors d'usage). Эта вдовья доля вечных детей удовольствия не может не оскудеть (потому как удовольствие есть удовлетворение желания, а желание есть поиск удовольствий, и в конце концов, удовлетворения уже не видать).

Счастью мешают их ужасные характеры. Стоит одному невпопад сказать «да» или «нет», и – хлоп, разбитые тарелки, пощечины или даже пинки под зад. Однако любовь все примиряет, без устали заштопывая новые дырки на старых чулках. «Потом начинаются бесчисленные поцелуи, бесконечные – нежные и искусные – ласки, инфернальные страсти. Можно было подумать, что эти двое негодников ссорились только для того, чтобы снова и снова давать себе повод мириться» [Alors, des baisers sans nombre, des caresses sans fin, tendres et bien informées, des ardeurs d'enfer. C'était à croire que ces deux cochons-là se disputaient pour s'offrir l'occasion de se raccommoder].

Охота смертная, да участь горькая. Страх, ужас, отчаяние в этом разоренном гнезде не редкость. В ссоре Рауль похож на разъяренного кота, а обворожительная Маргарита – на испуганную лань, спасающуюся бегством. Но бегство – тоже часть игры. И в своем эпатирующем разладе эти герои сумасшедшей юности очаровательнейшим образом простодушны. Их общежитие настолько пропитано подозрительностью, тщеславием и нездоровым любопытством, что исцелить их обычными средствами нечего и помышлять.

Но Алле и самую черствую корочку хлеба готов выкупать в роскошном соусе воображения. Однажды утром муж получает записку: «Если Вы вдруг пожелаете увидеть свою жену в прекрасном расположении духа, приходите в четверг на бал Путаников в “Мулен руж”. Она будет там под маской, в костюме Конголезской пироги. Имеющий уши да слышит! ДРУГ» [«Un matin, Raoul reçut le mot suivant: "Si voulez, une fois par hasard, voir votre femme en belle humeur, allez donc, jeudi, au bal des Incohérents, au Moulin-Rouge. Elle y sera masquée et déguisée en pirogue congolaise. A bon entendeur, salut! un ami"»]. Жена тоже получает записку: «Если Вы вдруг пожелаете увидеть своего мужа в прекрасном расположении духа, приходите в четверг на бал Путаников в “Мулен руж”. Он будет там под маской, в костюме Тамплиера findesiècle. Имеющая уши да слышит! ПОДРУГА».

Каждый из супругов, подозревая другого в измене, тайком отправляется на бал. Там нескончаемое веселье всю ночь, и только двое участников не разделяют всеобщего воодушевления – Тамплиер findesiècle и Конголезская пирога. Лица их полностью скрыты под масками. Когда нетерпеливо бьет три часа, Тамплиер приближается к Пироге и приглашает ее отужинать. Оставшись в отдельном кабинете он, сорвав свою маску, быстрым движением срывает маску и с лица Пироги: «Оба одновременно вскрикнули от изумления, не узнавая друг друга. Он – был не Рауль. Она – не Маргарита. Они принесли друг другу извинения и не замедлили завязать знакомство за легким ужином…» [«Tous les deux poussèrent, en même temps, un cri de stupeur, en ne se reconnaissant ni l'un ni l'autre. Lui, ce n'était pas Raoul. Elle, ce n'était pas Marguerite. Ils se présentèrent mutuellement leurs excuses, et ne tardèrent pas à lier connaissance à la faveur d'un petit souper…»].

Драма Алле – это по сути один единственный эпизод, когда все остальное является предысторией того, что случилось в «Мулен руж», а последняя (седьмая) глава, заключающая в себе всего три фразы, – краткий комментарий к этому эпизоду: «Это небольшое злоключение послужило уроком для Рауля и Маргариты. Впредь они никогда не ссорились и были совершенно счастливы. У них еще нет множества детишек, но это придет» [«Cette petite mésaventure servit de leçon à Raoul et à Marguerite. A partir de ce moment, ils ne se disputèrent plus jamais et furent parfaitement heureux. Ils n'ont pas encore beaucoup d'enfants, mais ça viendra»].

Итак, Рауль и Маргарита очень любят друг друга, но оба несдержанны и ревнивы. Каждый из супругов получает письмо, в котором сообщается, что другой (другая) собирается на встречу с любовницей (любовником). Рауль узнает из записки, что жена будет в костюме Конголезской пироги. Он, не зная – в каком костюме будет предполагаемый любовник Маргариты и желая привлечь его внимание, рядится в тот же костюм (то есть Пироги). Маргарита, следуя этой же схеме, одевается Тамплиером. Именно поэтому, оба сбросив маски, обнаруживают: «он» (Тамплиер) – не Рауль (потому что под его маской Маргарита), а «она» – не Маргарита (потому что под маской Пироги, конечно, же не «она», а он – Рауль). Эко прав, утверждая, что герои на празднике и есть, и нет, но он почему-то упорно молчит об этом простейшем истолковании. Но это только первая из открытых дверей ветреной анфилады интерпретаций[58].

Такого исхода дела, который задумал и в итоге выполнил Алле, не может статься. Если герои все-таки встречаются на балу, этого нельзя будет отрицать (и нельзя будет сказать: «Он – был не Рауль. Она – не Маргарита»), а если не встречаются, и Рауля и Маргариты нет под масками, то отрицать это не имеет смысла (под масками – просто другие люди, и все). Но как тогда объяснить то, что реальные Рауль и Маргарита знают о том, что случилось на балу и выгоднейшим образом извлекают из этого поучение? Окончательность и счастливая всеразрешаемость развязки приходит в явное противоречие с ключевым эпизодом на балу.