Тернистый путь - Сакен Сейфуллин

До наступления сумерек мы продолжали пилить и колоть дрова. Вечером с удовольствием отдохнули в чистой теплой комнате. Верхние рубашки и бешметы повесили сушить.

В семье лавочника-татарина всего три человека — сам, жена и сын. Еще есть прислуга — русская девушка.

Когда беседовали за столом, татарин, обращаясь ко мне, посоветовал:

— Останься здесь, еще поработай немного. Не стоит тебе в такое трудное время в начале весны идти пешком в далекий Павлодар. Выйдешь, когда стает снег, земля подсохнет, зелень появится.

Я отказался. Дело не терпело отлагательства.

Встали спозаранку и до полудня с остервенением кололи распиленные чурки и складывали в сарай.

Взяв на дорогу хлеба с маслом, вышли из Славгорода на Павлодар. Оба одеты легко, туго подпоясаны, в руках палки. Занесенный снегом Славгород остался позади.

Мы шли долго, лишь к вечеру показались сзади сани, запряженные парой лошадей. В пустынной степи на белом снегу у обочины дороги стоят два уставших пешехода. На передних санях сидит жирный казах в шубе, в лисьем тымаке. Лошади грызут удила, быстро приближаются. Мы поздоровались. Губы человека в лисьем тымаке чуть дрогнули. Лошади поравнялись с нами.

— Дорогой хозяин, подвезите нас хоть немного, — попросил Смагул.

«Тымак» не обратил внимания на мольбу, проехал. Вслед за ним быстро пролетели галопом и вторые сани. Пошли дальше.

Опять сзади показалась пара лошадей, запряженных в сани. Мы сошли с дороги. Сани с шумом подъехали к нам и остановились. В них — русский крестьянин.

— Эй, садитесь! — крикнул он.

Мы стояли в растерянности. Мужик, натянув вожжи, крикнул удивленным голосом:

— Айда, садитесь! Чего стоите?!

Мы, моментально спохватившись, бросились в сани, и мужик погнал лошадей. Полозья по мокрому снегу скользят быстро, кони мчатся легко и игриво. Мужик возвращается с базара, видимо, после удачной торговли.

— Г-е-ей! Соколы-ы! Г-е-ей! — протяжно покрикивал он и махал плетью.

Ехали долго. Утихомирившись, крестьянин завел разговор о главном — о власти. Не стесняясь, он рассказывал, почему мужики настроены против Колчака, и доказывал, что Советы для крестьян — лучше всякой другой власти.

— Вот когда сойдет снег, подсохнет земля, придут большевики. Тогда поднимемся и мы, крестьяне, погоним этого черта в тайгу! — заключил он.

Дорога была безлюдной. К вечеру поехали к месту, где крестьянину надо было сворачивать в свой поселок. Распрощались.

Ночевали у бедного казаха, в ауле возле дороги, где было всего четыре-пять дворов.

От Славгорода до Павлодара сто пятьдесят две версты. Выходим рано утром, делаем короткий привал в полдень. Снег день ото дня все больше тает. Лишь через двадцать-двадцать пять верст можно встретить поселок. По улицам звенят талые ручьи. Тупоносые мои сапоги насквозь промокают. Портянки выжимаем и сушим на ночевке. Мокрые ноги побелели, кожа стала тонкой, выступили волдыри.

К четвертой ночи мы прибыли в Павлодар. Казахская беднота здесь живет обособленно, в двух верстах от юго-восточной окраины. Среди городской бедноты жил товарищ Смагула по имени Абдрахман. У него мы отдыхали два дня. Абдрахман работал в Омске, женился на зажиточной вдове, у которой было две дочери от первого мужа. Он привез ее сюда, занялся торговлей на скотном базаре и стал состоятельным жигитом. Когда жена умерла, Абдрахман женился на дочери казахского муллы. Он совсем не такой, как Смагул, — юркий, всезнающий, прекрасно одет и, кажется, позабыл прежнее положение рабочего, став купцом.

Мы разговорились. Абдрахман непоколебимо верил в алаш-орду. Я попытался заговорить об отрицательных сторонах алаш-орды, но Абдрахман не сдавался… Зашел как-то к Абдрахману пучеглазый жигит по имени Абиль. Он прибыл из Семипалатинска, служил в войске алаш-орды. С ним я долго и подробно беседовал. Поскольку я отрекомендовал себя родственником борца Хаджимухана, то они, глядя на мое телосложение, и меня признали за борца. Многое со слов Абиля я узнал о деятельности «батыров» алаш-орды за это время. С Абилем обошли весь Павлодар. Побывали и в русско-казахской школе, в мечети, где собрались мусульмане, чтобы совершить молитву в день пятницы.

Теперь мне предстояло совершить переход от Павлодара до Баян-Аула, пройти сто девяносто две версты. Смагул нашел работу в Павлодаре, а я договорился с караванщиками, прибывшими из Баян-Аула. Положение в той стороне было неважное, население голодало после тяжелого жута.[69]

На городском базаре между рядами, греясь на теплом солнце, гуляют солдаты атамана Анненкова. Форма их мне очень знакома — пулеметные ленты, черные папахи, сабли, на погонах две буквы «А. А.». Некоторые из них — китайцы из числа отщепенцев, бродяг. На поясах кинжалы. Наблюдал я спокойно, уже не как заключенный. Вот едет на лошади казах. Один из китайцев в форме схватил ее за хвост и придержал. Лошадь остановилась. Казах обернулся, но, увидев солдата, смиренно опустил голову и ничего не сказал. Китаец перочинным ножом срезал целый пук волос от хвоста лошади. Казах в испуге начал озираться по сторонам, ища защиты. Двое городских казахов, задетые за живое, что-то сказали солдатам. Те ответили площадной бранью. Казахи хотели отобрать пук волос у солдата. Собрался народ, большинство — казахи. Увидев, что дела плохи, солдаты-китайцы позвали своих на помошь. К ним быстро подошли три-четыре атаманца, вынули сабли из ножен.

Казахи разбежались, как мелкая рыбешка от щуки. Анненковцы били их по спинам саблями плашмя.

С караванщиками я вернулся на квартиру, взял несколько номеров газеты «Сары-Арка». Я не мог забыть необузданную подлость атаманцев и вдруг увидел в газете статью, подписанную аульным казахом. Передо мной был еще номер «Сары-Арки» от 26 марта 1919 года.

Вот эта статья:

«Необузданность.

…В конце января 12 казачьих милиционеров выехали в бараки «Бес оба», находящиеся в двухстах верстах от Баяна. По пути они делали все, что им взбредет в голову, издевались над казахами Акбеттаусской волости. Слов нет, чтобы обо всем рассказать. Встречных казахов избивали плетью и розгами. Прекращали избивать только тогда, когда обиженный обещал выкуп. Подводу возвращали хозяину при условии, если тот даст выкуп за свою же подводу. Берут тымаки, ковры, шаровары, узорчатые кошмы, короче говоря, все, что понравится им в доме казаха. Они самовольно срывают замки с кладовых. Есть случаи изнасилования женщин.

Приведем факты: избили жену, детей и самого Абдира Мойнакова. Пороли розгами его сына Бекена. У хозяина не было денег откупиться, поэтому он пообещал отдать тысячу рублей на обратном пути. Коня, взятого для подводы, они вернули, получив двести рублей.

У казаха седьмого аула Ордабая Адирова взяли одну узорчатую кошму и одну подушку.

Избили известного муллу Машхура Копеева.

Выпороли розгами некоего Темирбулата и его сына, потом получили от них двести рублей.

Мулле хаджи Абайдильды и его сыну из шестого аула присудили по 15 розог каждому и получили от них двести пятьдесят рублей.

Выпороли розгами Аскара Топпасова и взяли у него тымак.

Выпороли розгами Оспана Битакаева, получили с него двести пятьдесят рублей и один тымак.

У Ашима Доскараева отобрали один тымак и семьдесят рублей.

«Разыщи своего покойного мужа!»— с таким несуразным требованием избили жену Жалпака Ондирбаева и отобрали у нее ковер.

У табунщика Дуйсенбая Карашолакова отобрали пятьдесят рублей и двенадцать лошадей для своих подвод.

Наказали розгами Абиля Шалкарбаева из второго аула, избили, искалечили его старшего брата Нурмана, после чего у обоих забрали двести рублей.

У Сулеймена Оркенбаева взяли двести рублей.

Хамита Чоканова не стали пороть розгами после того, как он дал выкуп две тысячи рублей.

У Сламбека Имамбекова взяли полторы тысячи рублей.

Жамбека Имамбекова пороли розгами и взяли у него пятьсот рублей.

У Аскара Шанкуланова взяли тысячу рублей.

Кияшу Алимбаеву дали двадцать пять ударов розгами и взяли у него двадцать пять рублей.

Мусабек наказан двадцатью розгами и заплатил двадцать пять рублей.

У Туктибая Тогайбаева из 11-го аула забрали тысячу рублей.

На обратном пути в Аккелинской волости наказали 15 розгами Ажмагамбета Жамакова и забрали у него 300 рублей.

Учитель Сулейман Ержанов, упрашивая «не трогать свой аул», заранее заплатил 500 рублей и «подарил» один тымак, одни брюки и снарядил четыре конных подводы.

Все притеснения и издевательства невозможно передать в одном письме. Народ в недоумении. Одни утверждают, что это дело рук отщепенцев — русских. Они это делают по злобе за то, что некоторые хотят отделить казахский народ, сделать самоуправляемым. А народ только лишь умоляет: «О боже, смилуйся, чтобы не встретить их никогда!..» Как только появится на горизонте русский человек, народ в испуге разбегается. Многие казахи озлоблены, но все еще надеются, что среди русских найдутся разумные люди, которые укротят своих разнузданных собратьев.