Конец "Осиного гнезда". Это было под Ровно - Георгий Брянцев

К рассвету каратели, посланные оккупантами, чтобы нас разгромить, сами оказались разбитыми. Не многим из них удалось бежать.

Были взяты большие трофеи: много всякого оружия, винтовок, гранат, патронов, всякий хозяйственный инвентарь, например фонари, и очень нужные нам продукты питания, в особенности сахар и сахарин.

При этой операции погиб испанец Антонио Бланке. Ему было двадцать два года, но за свою короткую жизнь он прошел славный боевой путь. В 1936 году, когда Антонио было всего шестнадцать лет, он боролся с фашистами в рядах испанской народной милиции. Потом жил в Советском Союзе. В наш отряд пошел добровольно.

Антонио Бланке погиб смертью героя. Он первым подбежал к вагону и бросил внутрь его гранату.

Через два дня после боя на станции Будки-Сновидовичи мы пришли в Сарненские леса.

В ЛАГЕРЕ

Наше местожительство оказалось обширным и удобным. Сарненские леса раскинулись на сотни километров. Но это не был сплошной лесной массив. Леса, поля и хутора чередовались довольно равномерно. Через каждые шесть-восемь километров можно было встретить отдельные хутора и деревни. Значит, и укрыться отряду можно было, и население неподалеку, а это для нас было очень важно.

В Москве командование поставило перед нашим отрядом главную задачу: заниматься разведкой в городах и на узловых железнодорожных станциях Западной Украины. Надо было узнавать и передавать в Москву сведения о враге: какие у него силы, где военные заводы и склады, где находятся штабы, куда и сколько направляется войск и вооружения, узнавать все военные секреты немцев; одновременно всюду, где это можно, наносить им ущерб.

Мы остановились в лесу неподалеку от деревни Рудня-Бобровская, километрах в ста двадцати от Ровно. Это было в августе, стояла теплая погода; землянок рыть мы не стали, а натянули плащ-палатки. Те, у кого их не было, делали шалаши из веток. Лучшим материалом для шалашей оказались еловые ветви. Уложенные густо, они сохраняли внутри шалаша тепло, а капли дождя стекали с их иголок на землю, не проникая внутрь. «Лапки» елок были и хорошей подстилкой: они пружинили, словно матрац; чтобы иглы не кололи, их застилали сверху листьями или мхом.

Планировка лагеря была такая. В центре, вокруг костра, были симметрично растянуты плащ-палатки штаба отряда. В нескольких метрах от штаба с трех сторон располагались палатки санитарной службы, радиосвязи и штабной кухни. Немного поодаль — подразделения разведки. Затем, по краям занятого квартала, были строевые подразделения.

Весь наш «поселок» был выстроен в один день. На другой день я уже разослал во всех направлениях бойцов — познакомиться с населением, узнать о немцах, искать верных нам людей, добывать продукты.

В первую очередь пошли товарищи, знающие украинский язык, а у нас таких было немало. Но не всех можно было посылать на разведку. У многих за длительный переход совершенно истрепалась обувь. Складов обмундирования у нас не было, а на немецкие склады в первый же день не пойдешь.

Оставшиеся в лагере «босоногие», понурив головы, занялись «домашним хозяйством» — наводили порядок в палатках.

Боец Королев, уроженец Рязанской области, никак не мог примириться с такой участью:

— Баба я, что ли, дома сидеть-то!

— А ты поди в Мосторг и купи себе шевровые штиблеты, — острили товарищи.

Королев пошел в хозяйственный взвод и попросил топор. Потом явился к командиру отделения Сарапулову:

— Товарищ командир, разрешите отлучиться на тридцать минут?

— Зачем и куда?

— В лес пойду, липу обдирать.

— Да зачем тебе?

— Я себе лапти из липовой коры сплету.

Сарапулов подумал минутку:

— Хорошо, товарищ Королев, идите, только не опаздывайте.

— Есть не опаздывать!

Через полчаса Королев вернулся, сел неподалеку от палатки на пенек и начал работать. Из липовой коры надрал лыка, сделал из дерева колодку и заплел лапоть.

Тут же явились шутники:

— Сапоги шьешь, товарищ Королев? В таких, брат, сапогах тебя за английского лорда примут!

Королев отмалчивался и продолжал свое дело.

Через час он уже примерил готовый лапоть. В это время подошел к нему Сарапулов:

— Ну-ка, дай посмотрю.

Взял, повертел лапоть в руках и, не говоря ни слова, унес с собой. Королев, не понимая, что бы это значило, остался сидеть на пеньке.

«Наверно, выбросит. Пропала моя работа!» — сокрушался он.

Но Сарапулов скоро вернулся назад.

— Товарищ Королев, я сейчас твой лапоть в штабе показывал. Замполит Стехов передал приказание: пару лаптей сплести ему. Потом приказал всем командирам взводов выделить по два человека и направить к тебе на обучение.

Через несколько минут начали подходить «ученики».

— Здесь товарищ Королев?

— Я самый.

— Нас послали к тебе учиться лапти плести.

Собралось восемь учеников. Королев видел, что не все охотно берутся за работу, и начал с «агитации»:

— Вы, ребята, не серчайте, это дело хорошее. Лапоть — старинная русская обувка. Мы сейчас с вами трудности переживаем. Что же нам, мародерничать, что ли? С своего брата крестьянина сапоги снимать негоже, а до фашистов пока не добрались. А я так скажу: лапоть для партизана лучше даже сапог. К примеру, в лаптях при ходьбе нет стука. Надо к врагу потихоньку подойти — ежели в лаптях, то и не слышно. А если ночное дело, и собаки гвалт не подымут. Ну, и мозоли не набиваются. А теперича делайте так, как я. Вот, берите лыко…

На первом же уроке по одному, хотя и некрасивому, лаптю бойцы сплели, а дня через два многие ходили в новеньких лаптях. Так на первое время разрешена была проблема обуви.

Много нужд оказалось у нас в лесу, но из всякого положения в конце концов находился выход. У людей обнаруживались таланты, способности, и как раз в тех делах, в которых отряд нуждался. Так произошло и с испанцем Ривасом. В первое время он растерялся. Та злосчастная ночь, когда он просидел один в лесу с пойманным голубем, видно, вывела его из душевного равновесия.

Ривас был назначен бойцом во взвод, но физически он был слабым человеком, и ему трудно было наравне с другими нести строевую службу. При переходах он так уставал, что его часто приходилось сажать на повозку вместе с ранеными. По-русски не знал ни слова. Дел по его специальности авиационного механика пока никаких не было. Впервые в жизни ему пришлось нести у нас караульную службу. Усталый, растерянный, он стоял на посту и всегда строгал перочинным ножом палочки, нарушая тем самым устав караульной службы. А однажды его забыли сменить, и он совсем пал духом. Мы посоветовались, как быть, и предложили ему с первым же самолетом, который к нам придет, отправиться обратно в Москву. Ривас согласился, но неожиданный случай все перевернул.

Как-то Ривас увидел, что один партизан возится с испорченным автоматом. Он подошел, посмотрел и, покачивая головой, сказал:

— Чу, чу! Ремонтир?

— Вот тебе и «чу-чу», ни черта не выходит! — с досадой огрызнулся партизан.

— Э! Проба ремонтир! — сказал Ривас и занялся автоматом.

Оказалось, что в диске лопнула пружинка. Ривас нашел сломанный патефон — трофей боя на разъезде Будки-Сновидовичи, вытащил из него пружину и пристроил ее к автомату. Оружие стало исправным.

С этого началась новая жизнь человека. Бойцы потянулись к Ривасу. Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, и вот не узнать нашего испанца: целыми днями пилит, сверлит, режет. Из ржавого болта одним напильником сделал превосходный боек для пулемета — не отличишь от заводского.

Теперь Ривас повеселел, заулыбался и даже начал полнеть. С рассветом выходил со своим чемоданчиком с инструментами и начинал чинить оружие. Когда было много «заказчиков», он работал и ночью, при свете костра. Потом соорудил себе подобие лампы, которую по-испански называл «марипоса». Заправлялась «марипоса» не керосином, а конским или коровьим жиром. Много оружия, которое было бы брошено, Ривас починил и «вернул в строй».

— Вот человек, золотые руки! — говорили о нем партизаны.

Он, действительно, все умел исправить.

— Ривас, часы что-то стали!

— Э, плохо! Проба ремонтир.

— Ривас, зажигалка испортилась!

— Проба ремонтир!

Когда потом пришел самолет и мы спросили Риваса, полетит ли он в Москву, он даже испугался и, замахав обеими руками, сказал:

— Ни, ни, я полезна, ремонтир!

Так был найден для отряда ружейный мастер.

Походных кухонь у нас с собой не было. Не было, конечно, и настоящих поваров. Да что там говорить, в первое время и продовольствия никакого не было. Было только то, что крестьяне добровольно нам давали.

Порядок распределения продуктов был очень строгий. Все, что разведчики приносили, все до последней крупинки сдавалось в хозяйственную часть, а там уже шло по подразделениям. Ни один боец не имел права воспользоваться чем-нибудь лично для себя.