Черные тузы - Андрей Троицкий

– И не боишься с деньгами на вокзале торчать? – Валентин осуждающе покачал головой. – Менты до отделения доведут, и все до копейки выгребут. Для ментов рабочих с Украины утюжить – основной заработок.

– Деньги я переводом отправил, – снова соврал Трегубович.

– А мы с женой хотели в столице осесть, но не получилось, – Валентин грустно улыбнулся. – Моя Галка здесь родилась и выросла. А сам я бывший военный, комиссованный по болезни. А теперь в сельскохозяйственной авиации работаю. Так вот, у жены тетка старая тут живет. Вот приехали к ней для беседы, промучились в столице десять ден, все с теткой разговаривали. Думали, квартиру нам после своей смерти отпишет. Не вышло. Опоздали мы с супругой.

Валентин хлебнул пива прямо из бутылки, горько вздохнул и рассказал свою историю. Тетка жены указала в завещании, что после её кончины двухкомнатная квартира на окраине Москвы должна отойти не племяннице, а племяннику, жителю столицы, человеку хотя и безработному, но не особенно стесненному ни в средствах, ни жилищно. Племенника, узнавшего о теткином завещании, переполняло чувство глубокой родственной благодарности и жгучего нетерпения. Он, прежде месяцами не вспоминавший о существовании тетки, стал звонить ей аккуратно три раза на дню, утром, днем и вечером, донимая старуху вопросами о здоровье и самочувствии. Каждый телефонный разговор он начинал одними и теми же вопросами: «Как поживаете? Здоровье как? В смысле, как сегодня себя чувствуете?» «Не беспокойся, ещё жива», – с грустью отвечала тетка. – Когда это случится, ты узнаешь первым. Может, я и зажилась на этом свете, но ты уж потерпи ещё немного».

Она жалела о поспешно составленном завещании, изменить что-либо казалось ей немыслимым, нравственно неудобным. А телефон уже настойчиво трезвонил. «Как здоровичко?» – интересовался племянник. «Что-то ноги немеют», – нечаянно пожаловалась тетка. «Ноги немеют? – голос племянника зазвучал взволнованно. – А онемение не распространяется выше? На грудь, на сердце?» «Не распространяется, – вздыхала тетка. – К сожалению». «А-а-а, тогда ладно, – племянник казался разочарованным. – Тогда я попозже позвоню».

Выслушав рассказ Валентина, Трегубович то ли засмеялся, то ли захрюкал. Нацедил пива в стеклянный, треснувший вдоль донышка стакан, он посмотрел пиво на свет, сделал несколько глотков и крякнул от удовольствия.

– Жаль, я тебе помочь не могу. С племянником этим и с теткой, клизмой старой, разобраться. Мне нельзя больше в Москве оставаться. А то бы вместе к ней подъехали и быстро все решили. Или по-хорошему или по-плохому.

– Чем ты можешь помочь? – Валентин хмыкнул.

– Ну, у меня есть кое-какой опыт в таких делах, – Трегубович скромно опустил глаза. – То есть, я могу заставить человека делать то, что он совсем не хочет делать. А твоя тетка с племянником это для меня так, закусочка на завтрак.

Иллюстрируя свои слова, Трегубович показал пальцем на тарелку с соленой рыбой. Но Валентин слушал невнимательно, рассеяно. Жутко недовольный собой, недовольный неудачной поездкой, зря потраченным временем, недовольный теткой, у которой так и не удалось выпросить квартиру во время десятидневных унизительных бесплодных переговоров, он вновь и вновь переживал свое поражение. Он думал о том, что теперь впереди не осталось никаких светлых перспектив, придется коротать век не в российской столице, а в убогом частном домишке, вросшем в землею на рабочей окраине поселка в пригороде Бреста, на десяти сотках земли, засаженных картофелем и овощами, за глухим двухметровым забором.

Трегубович, тонко уловив подавленное настроение Валентина, не мог сопереживать неудачнику, не был способен настроиться на грустный лад. Через минуту он уже забыл о существовании какой-то там тетки и племянника, тянуло поговорить о приятном. Голову Трегубовича кружила, туманила праздничная, приятно пьянящая эйфория. Фарт пошел, поехал, покатил. Все задуманное получалось, не то слово получалось, все удавалось с неожиданным блеском и легкостью.

Ночь после убийства Марьясова Трегубович провел в деревенском доме некоего Виктора Николаевича, случайного собутыльника, с которым удалось свести знакомство ещё недели две назад. На следующее утро Трегубович остановил на шоссе машину, добрался до Москвы, завернул в большой универмаг и долго плутал между прилавками, пока не нашел нужную секцию и нужный товар. Осмотрев сумку-холодильник китайского производства веселенькой расцветки в мелкий голубой цветочек, он спросил продавца, долго ли в такой таре не испортившись, пролежит мясо. «Да хоть год пролежит, хоть два, ты только лед подкладывай», – для убедительности продавец постучал ладонью по прочному днищу сумки.

На первом этаже универмага у грузчика кафе мороженного Трегубович купил два пятикилограммовых брикета сухого льда, опустил брикеты в новую сумку, нашел в вестибюле телефон автомат, набрал домашний номер Марьясова и не сразу узнал слабый надломленный голос молодой вдовы. «У меня есть как раз то, чего вам не хватает, – представившись, сказал Трегубович. – То есть не вам, а покойному мужу не хватает». Вдова, мгновенно изменившись в голосе, выдала такую порцию площадной брани, что у Трегубовича заложила ухо. «Это ваш бывший муж – ублюдок и тварь, а не я», – огрызнулся Трегубович, но дальше препираться не стал. «Подумайте, я ещё перезвоню», – он опустил трубку, вышел на площадь, остановил машину и отправился в обратную дорогу.

Заперевшись в полутемном холодном погребе, он надел теплые перчатки, вооружился ржавым штыком от карабина и мелко покрошил лед. Держа отрубленную голову Марьясова за сизый пупыристый нос, он опустил её в сумку-холодильник, плотнее прикрыл веки, стараясь не повредить острыми гранями колотого льда глазные яблоки. Аккуратно перекладывая голову льдом, он следил, чтобы уши Марьясова не загнулись кверху, а остались прижатыми к голове. Плотно закрыв крышку сумки, Трегубович остался доволен работой. Ведь, как ни крути, голова – это товар, а всякий товар должен пройти предпродажную подготовку, иметь соответствующий кондиционный вид, иначе грош ему цена, – рассудил он.

Спрятав сумку в самом темном углу погреба под рыбацким неводом и иссохшей бочковой крышкой, по шаткой лестнице он поднялся наверх. Наскоро пообедав несытным жидким борщом в обществе как всегда мрачного, измученного хроническим похмельем Виктора Николаевича, Трегубович растянулся на узкой кровати, застеленной колючим солдатским одеялом, сунул в рот сигарету. Пусть вдова немного успокоится, остынет, дозреет до серьезного разговора. Потушив окурок в цветочном горшке, он перевернулся на бок и задремал.

На следующее утро, чуть свет Трегубович снова отбыл в Москву. Не отпуская машины, он плотно закрыл за собой дверцу телефона-автомата и набрал нужный номер. Трубку сняли после второго гудка. Вдова, как он и рассчитывал, быстро поумнела. «Сколько ты хочешь?» – спросила она. Трегубович, готовый к торгу и большим уступкам, назвал сумму. Последовала долгая, возможно, слишком долгая пауза. Вдова сказала, что это непомерная цена и предложила втрое меньшую. Трегубович подумал и, настороженный тем, что разговор слишком уж затягивается, сказал, что ещё перезвонит, бросил трубку, добежал до машины и велел шоферу ехать на другой конец города, в Измайлово. По паспорту подвернувшегося на пути ханыги он сдал в скупку золотой браслет от «Ролекса», но слишком уж приметные номерные часы продать не рискнул.

Следующий звонок Марьясовой он сделал после обеда. «Хорошо, снижу цену вдвое», – сказал Трегубович. «Я уступать не буду», – твердо ответила вдова. «Такая хорошая, светла голова, а вы торгуетесь, – забубнил Трегубович. – В таких случаях даже неудобно торговаться, даже стыдно это делать». «Свинья, сопляк вонючий, и ты ещё о стыде рассуждаешь?» – закипела вдова. «Вы же не положите супруга в гроб без головы, – Трегубович шмыгал простуженным носом. – Марьясов уважаемый человек, отец города. Он не должен лежать без головы. Негоже так поступать с заслуженным человеком». «Заткнись, дурак, сукин сын, – взвизгнула вдова. – И запомни вот что. Когда голова слетит с плеч и попадет ко мне в руки, я её продавать не стану. Потому что за неё и гроша не дадут. Я просто кину твою башку в выгребную яму. Там ей самое место». «Эй, полегче, а то я обижусь», – Трегубович и вправду готов был обидеться. Но он не обиделся, только сказал, что перезвонит через некоторое время, и, положив трубку, снова сел в машину и отправился по магазинам купить несколько модных рубашек и спортивный костюм.

Последний разговор с Марьясовой оказался самым содержательным. «Можешь забирать свои деньги», – сказала вдова. «Нет, с наличностью я связываться не буду, – Трегубович усмехнулся и назвал банк. – Я тут у вас в Москве кое-чему научился. С наличностью меня повяжут. Откройте там счет на мое имя и поместите на него деньги. Нужно сделать так, чтобы человек по моей доверенности мог их получить в любом отделении банка, в любое время. Как только переведете деньги, я скажу, где голова». «Мы так не договаривались, – вдова была готова снова взорваться. – Это слишком долго, открывать счет, переводить деньги». «Не долго, – отрезал Трегубович. – Задержите похороны на пару дней. И всем объявите, что тело пока находится на судебной экспертизе. Я перезвоню через полутора суток, вы мне скажете номер счета, мой человек или я сам получу деньги – и все. Голова заморожена и пролежит в целости ещё хоть год». Трегубович вежливо попрощался.