Сны богов и монстров (ЛП) - Лэйни Тейлор

Она встретилась с ним глазами, стараясь казаться уверенной и сосредоточенной, и кивнула. Прощение? Благодарность? Ощущение братства? Она и сама пока не знала. Он ответил кивком, правда, торжественным и церемонным, – и, наконец, Кэроу повернулась к Акиве.

Она избегала смотреть на него от самого портала. В краткие мгновения, когда чары не действовали, видела его силуэт, ощущала присутствие, но специально – не смотрела. Ни на лицо, ни в глаза. Боялась и… правильно боялась.

Его боль ясно отпечаталась на лице, находя отзвук в ее собственной просыпающейся боли, – однако худшим было не это. Если бы дело было только в боли, она, возможно, нашлась бы, что сделать и что сказать, коснуться его руки, как собиралась сделать еще по ту сторону портала, или потянуться к сердцу, как сделала в пещере. Мы и есть начало.

Но… начало чего? В глазах Акивы плескалась ярость. Непримиримая ненависть, жажда возмездия. Это было кошмарно, его вид приморозил ее к месту. Когда она впервые подняла на него глаза в Джемаа-эль-Фна в Марракеше, он был абсолютно холоден. Безжалостен и беспощаден. Жажда мести не отпускала его тогда ни на минуту; холодная ярость, настоянная годами оцепенения.

Позднее, в Праге, к нему вернулась человечность, и ледяное сердце оттаяло. В тот момент она еще не могла по достоинству это оценить, так как не понимала до конца, из каких далей вернулась его душа, однако теперь… теперь она знала. Он сумел воскресить самого себя – того Акиву, которого она знала когда-то; Акиву, полного любви и надежды; по крайней мере, процесс воскрешения начался. Его улыбка все еще была слабой тенью его прежней улыбки, такой чудесной, что затмевала свет солнца; улыбки, в лучах которой она пьянела от любви. Все вокруг бледнело в сиянии этого чувства. Долг перед собственным народом, обвинение в измене – ничего не значили, были всего лишь словами.

И вот, когда его улыбка только-только начала возрождаться… Посмотрев на теперешнего Акиву, Кэроу понимала: все ушло. Он отдалился, и от той улыбки не осталось и следа.

Еще в прошлом году были живы несколько тысяч Незаконнорожденных; большая их часть оказалась прорежена гребенкой войны, особенно ее последнего отчаянного, самоубийственного броска. Теперь их число уменьшилось в несколько раз, и все оставшиеся укрылись в пещерах Кирин. Акива смог перенести это, потом смерть Азаила. И сейчас он находился здесь, в безопасности, пока – возможно, всего лишь возможно! – в другом мире гибли все остальные.

Жажда возмездия в нем не угасла, и это было неправильно, но… неизбежно. Незадолго перед казнью Бримстоун сказал ей: «Остаться верным себе перед лицом зла – подвиг и напряжение сил». И все-таки, с болью в сердце подумала Кэроу, нельзя ждать слишком многого. Возможно, такой подвиг – за пределами возможностей.

Вот и она снова была жива только наполовину. Ее раздавили. Опустошили. Снова.

Она развернулась к друзьям и, сделав над собой усилие, сказала почти обычным голосом:

– Идите вдвоем и снимите комнату, ладно? Вероятно, лучше, если остальные сохранят невидимость.

Она думала – надеялась, – что Зузана что-нибудь саркастически пробурчит или предложит оседлать Вирко и въехать верхом, всем кагалом. Но подруга промолчала. Просто кивнула.

– А ты заметила, – спросил Мик, тщетно пытаясь вернуть Зузану в прежнюю форму, – что наши три желания сейчас сбудутся? Не знаю, есть ли здесь шоколадный торт, но…

Зузана его перебила:

– Я передумала. У меня теперь другие желания.

Она стала загибать пальцы:

– Первое. Безопасность для наших друзей. Второе. Иаилу – чтобы сдох. И третье…

Она не договорила. Кэроу никогда не видела подругу такой потерянной и хрупкой. Она мягко сказала:

– Если твои желания не включают еду, это вранье. По крайней мере, так меня кое-кто когда-то уверял.

– Ладно. – Зузана глубоко вдохнула. – Тогда на обед я хочу, чтобы в мире не было войны.

Ее глаза сверкали темным огнем. Что-то исчезло, и Кэроу оплакивала эту потерю. Во всем виновата война, без сомнений. Столкновение с жесткой и жестокой реальностью. Прежняя картина мира рассыпалась в прах, и на плечи непомерным грузом свалилась новая. Картина уродливая; на нее даже смотреть не хочется, не говоря о том, чтобы повесить на стенку в комнате, – но выбора нет. И в какой-то момент ты начинаешь это осознавать. Осознавать в полной мере.

Сейчас понимание обрушилась на Зузану. Какой она станет теперь?

– Интересный заказ к обеду, – задумчиво протянул Мик, потирая заросший подбородок. – А с чем подают? С жареной картошкой?

– С занюханной картошкой, – мрачно сказала Зузана. – В этой занюханной гостинице. И пусть поторопятся.

Ангела звали Элазаэль.

Церковь, основанная ее потомками – а они, естественно, предпочитали говорить не о секте, а именно о церкви, – называлась Обручение Элазаэли, и каждая девочка, рожденная по прямой линии наследования, получала при крещении именно это имя. Если потом, к созреванию, она не приобретала «дар», ее крестили заново, уже с другим именем. За последние семьдесят лет такого не случилось только с Элизой, и она часто думала, что худшая из ее бед – вишенка на торте ее кошмарного «воспитания» – зависть остальных.

Ничто не придает такой блеск глазам, как зависть. Мало кому довелось узнать это так хорошо. Расти, зная, что любой член твоей большой семьи с готовностью убил бы тебя и сожрал, если бы мог таким образом заполучить кусочек твоего «дара», – чувство совершенно особенное. Незабываемое. Из серии страшилок про вампиров.

Сектой управляли женщины, и Элизина мать была очередной главной жрицей. Обращенных называли «кузенами», а кровных родичей – глубоко почитаемых, даже если они не имели «дара», – Елиуд. Так в древних текстах называли детей Нефилим – гигантов, родившихся от ангелов и человеческих женщин.

Примечательно, что в сказаниях о Нефилим, как библейских, так и апокрифических, все ангелы были мужчинами. Книга Еноха – текст, признаваемый каноническим всеми верующими, кроме эфиопских евреев, – рассказывает о вожде падших ангелов по имени Самиаза, отдавшем ста девяносто девяти своим собратьям приказ, с которого все началось.

«Сохраните себя в детях своих», – повелел он, и они повиновались, и никого не волновало, хотят ли этого женщины рода человеческого. Собственно, для того времени это было нормой: матери выполняли функцию своего рода инкубатора, чашки Петри, а дети, появляющиеся из их утробы – в страшных муках, как полагают, – были великанами с хищными зубами, что бы это ни значило; и позже Господь приказал архангелу Гавриилу их уничтожить.