Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер

– …По поводу серебра, – продолжил мажордом, пытаясь звучать невозмутимо. – Мы обсуждали с вами необходимость…

– Да-да-да, я помню, – раздраженно отозвался Ковин. – Ступай в столовую, я скоро буду.

Повисла пауза – вероятно, Робо поклонился и развернулся, чтобы уйти. Уже чуть приглушеннее раздались его следующие слова:

– И прошу, мой господин, уточните, когда прачка сможет вернуться к работе? Мы ее обыскались. Нужно стирать бархатный занавес для зеленого угла. Можем ли мы рассчитывать на нее сегодня? Или нужно пригласить кого-то еще?

Ковин крайне недовольно вздохнул, а потом отпустил Элейн. Выпрямившись, она вопросительно взглянула на хозяина. Скривив губы, он небрежно махнул двумя пальцами, отпуская ее.

– Мы продолжим позже, – пообещал он.

Элейн приложила все силы, чтобы не выбежать из кабинета, а выйти спокойным, неторопливым шагом. Едва двери закрылись за ее спиной, она шумно выдохнула. Затем взглянула на Робо. Он глядел будто бы равнодушно, но, когда Элейн беззвучно прошептала «спасибо», на морщинистом лице проступило сочувствие.

Оставшиеся два дня Элейн старательно избегала встреч с Ковином. Впрочем, это было несложно: умы всех в доме занимал только бал. Слуги вставали еще до рассвета, а ложились затемно, готовясь к визиту большого количества гостей и, главное, самого короля. Элейн, Каталина и Марта отбеливали и крахмалили скатерти и салфетки, тяжелые балдахины и тонкие гардины. Самым сложным оказался бордовый бархатный занавес. Робо готовил удивительное представление: у большой залы, где уже поставили троны для короля, его жены и племянницы, часть помещения должна была быть отделена занавесом. В торжественный момент слугам предстояло потянуть за тяжелые золотые кисточки, чтобы занавес разъехался и открыл изумленным гостям удивительный уголок с редкими цветами, птицами в золотых клетках и фонтаном, бьющим прямо в комнате. Во дворе в это время должны были начаться фейерверки. Двери, ведущие туда, как раз находились в этой части залы.

Все было рассчитано до минуты. При этом Робо, точно как и Элейн, всеми силами старался не отвлекать хозяина по пустякам. В один момент она застала его в коридоре, говорящим с пустотой.

– …С другой стороны, цвета Англорума красные с синим… Но сожри меня бездна, если хозяин увидит красные цветы и красные ленты, он просто убьет меня… Однако это праздник не только мормэра Нортастера, это праздник, на котором будет присутствовать король!

– Почему бы вам не обсудить это с господином Торэмом? – предложила Элейн, проходя мимо взволнованного мажордома.

– Отвлекать? Из-за такой ерунды? – взвился тот, будто только и ждал, как кто-то заговорит с ним и даст возможность немного выпустить пар.

– И правда, – пробормотала Элейн, стараясь побыстрее скрыться из коридора.

Донун снова приходил к Ковину, но на этот раз вечером. Элейн развешивала белье для сушки на заднем дворе, когда услышала знакомый голос.

– Я дождусь господина Торэма в беседке, – обратился наместник, вероятно, к кому-то из слуг, после чего раздался звук шагов и глухого стука трости, на которую он всегда опирался при ходьбе.

Но Элейн знала, что Ковин еще не пришел. Весть, что хозяин вернулся домой, разносилась очень быстро, и прислуга всегда была о том осведомлена.

Торопливо покончив с бельем, Элейн поспешила в сад. Там молча прошла мимо беседки. Как она и надеялась, Донун окликнул ее. Элейн подошла ближе, осторожно озираясь.

– Досталось тебе от хозяина? – якобы с сочувствием, но на самом деле с усмешкой спросил он.

Элейн не видела в этом ничего смешного или даже забавного.

– Хозяин суров, но справедлив, мой господин, – смиренно ответила она, склонив голову.

– Верно, верно, – кивнул Донун.

Его шрамы выглядели жутко. Элейн не могла не смотреть на них. Она отводила взгляд, но потом снова поднимала его на исполосованное лицо.

– Подойди ближе и рассмотри как следует, – позволил он.

Элейн замотала головой, а потом, будто бы спохватившись, сказала:

– О чем вы, мой господин?

– Ты же не можешь не смотреть на мои шрамы, верно? Такое происходит постоянно. Просто посмотри, и это перестанет тебя беспокоить.

Она послушалась.

– Кто вас так? – спросила Элейн, изображая смущение. – То есть… вы говорили, что кападонцы, и я слышала разные слухи, но…

– Это была кровавая битва, – проговорил Донун, глядя вдаль. – У Форта, что к востоку от Хапо-Ое. Там была – да и сейчас, надо думать, есть – большая крепость, и всем было очень важно заполучить ее. И мы, и дикари перебросили туда много отрядов и встали друг напротив друга, через реку. Никто не собирался уступать. Галахен, он у них тогда был военным начальником, пытался организовать это безмозглое стадо. Но бесполезно. Каждый клан был слишком гордым, чтобы подчиняться одному вождю. Стояли они там только на своем знаменитом упорстве. У кападонцев всегда так: будет сто раз неправ, но не уступит просто из упрямства. Не выношу эту их черту, потому что из-за нее совершенно невозможно договориться. Кападонцы глухи к доводам рассудка.

Элейн готова была признать, что эти слова отчасти справедливы. Более того, кападонцы гордились своей особенностью, постоянно подшучивая над нею. Сами они могли подтрунивать друг над другом и над собой, но не дай Солнце чужаку посмеяться над этим!

Поэтому и сейчас Элейн вроде бы понимала, что Донун был прав, но испытывала жгучее желание возразить. Единственное, что ее удерживало: страх быть раскрытой.

– Но судьба сыграла с нами в тот день злую шутку, – продолжил Донун после небольшой паузы. – Вышел туман, а для кападонцев это что снег зимой. Обычное дело. Они умеют в нем перемещаться, будто все видят. И ни с того ни с сего Драммонд Мун взял на себя смелость: он повел в бой несколько кланов. Видимо, ему удалось их как-то вразумить. В тот день они взяли много пленных, в том числе меня и моего сына.

Он снова замолчал, на этот раз почти на минуту. Все это время Элейн стояла не шевелясь, стараясь не переминаться с ноги на ногу, потому что боялась спугнуть. Она должна была узнать всю историю.

– Не буду скрывать, я молил о пощаде. Не для себя, для сына. Я успел пожить на этом свете, но он был юн. Увязался за мной в тот поход, а я, старый дурак, согласился. Хотел показать ему мощь нашей армии.

Донун потер колено. Этот жест выдавал его волнение, хотя голос оставался ровным, а лицо не выражало ничего, кроме разве что некоторой задумчивости, какая бывает, когда человек вспоминает дела далекого прошлого.

– Драммонд поклялся мне, что сохранит сыну жизнь. Той же ночью к клеткам, где нас содержали, проникли солдаты. Они зарезали моего мальчика у меня на глазах. Самого же связали и, –