Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

Многие благодаря Елизавете Петровне карьеру в жизни через спаленку ее сделали. «Рожа должна знать, что она рожа», — сказал мрачно великий писатель Антон Павлович Чехов. Елизавета Петровна полюбившуюся «рожу» превращала в «его превосходительство». Краснощекий, кровь с молоком крепостной крестьянин Лялин, не умевший подписать свою фамилию и подобранный императрицей где-то на дороге во время ее прогулки, получил титул статского советника. А певчий из крепостных Марк Полторацкий? Смотрите-ка, он уже в императорской капелле директорствует. А услужливый лакей, подающий на серебряном подносе ликеры, глядите, уже обер-гофмаршалом ходит. Конюх Вощин, смотрите-ка, всеми конюшнями, как полководец, командует!

Но все ее фавориты — из певчих, крепостных крестьян, слуг ли, возчиков ли, надо отдать им справедливость, сами с этими назначениями к царице не лезли. Это не фавориты времен матушки Екатерины Великой — скромность и ничтожество их главная черта. И внешне их услуги альковные выглядели вполне благопристойно. Снаружи императрица своих ночных кавалеров не выпячивала на всеобщее обозрение. Сделали свое ночное дело, отсыпайтесь днем в скромном закутке, на глаза дворянам не лезьте, как говорится, «сделал дело, спи смело». И, конечно, конюхи эти разные хорошо понимали это и свою холопскую рожу во дворцовых покоях не высовывали. Как-то незаметно стушевывались, без лишнего шума и сплетен. И правильно Елизавета Петровна делала, что такую тактику вела. Потому-то о ее распутстве меньше говорят, чем, скажем, о Екатерине Великой, хотя и количественно и качественно эта русская Мессалина далеко ее превосходила.

Но вот понемногу, то там, то сям, присматриваясь к жизни русской императрицы, посланники иностранные стали не очень лестные характеристики о моральности Елизаветы Петровны выдавать. Французский посланник де ла Шетарди так выразился: «Целый день занимается царица или помышлениями о новых любовных затеях, или же сидит перед зеркалом, наряжаясь то и дело то в одно, то в другое платье. Шуты и сальные анекдоты — преимущественно тема бесед Елизаветы. О какой-нибудь ничтожной безделице способна она толковать часами и ее первейшее удовольствие — кутежи в каком-либо захолустном доме терпимости или же в банях, разумеется, все это она производит инкогнито»[154]. Лукавствует придворный царедворец де ла Шетарди. Не все так плохо в «датском королевстве». Во-первых, шутов Елизавета Петровна не любила и во дворце их не держала. Во-вторых, не только платьями и оргиями занималась русская царица. А может, бравый царедворец впопыхах заскочил в другую эпоху и перепутал ее с Анной Иоанновной? Хотя нет. Не может быть. Анна Иоанновна в дома терпимости не хаживала, это нам точно известно. Может, автор имел в виду эпоху Римской империи? Тогда да, все сходится. Там рыжая красавица Мессалина, эротоманка, даже нимфоманка, никак свою страсть актерами и плебеями, не говоря уж о муже, грозном для других, но не для нее, Клавдии Тиберии, удовлетворить не могла, хаживала по ночам в дома терпимости и даже состязания проводила с известными своей выносливостью проститутками. И что же? Самая «сильная» проститутка, приняв в течение ночи 25 клиентов, чуть ноги и еще что-то для нее существенное не вытянула, а Мессалине хоть бы хны. Она только во вкус вошла. И не думайте, дорогой читатель, что она это все проделывала ради удовольствия. О нет, такой наивной-то она не была и умела приятное с полезным вполне сочетать: брала за свои телесные услуги огромные гонорары. Так вот, опровергнем авторитетное мнение царедворца Шетарди: Елизавета Петровна по домам терпимости не хаживала, не было такой надобности, и заявим Шетарди, что «высочайшее тело» русской царицы не нуждается в лишней грязи.

И двадцатилетнее царствование Елизаветы Петровны во много раз лучше десятилетнего Анны Иоанновны и только ненамного хуже тридцатилетнего Екатерины Великой. И нечего ее, нашу любвеобильную матушку-царицу, излишними помоями поливать. И почему это историки, знакомясь с интимной жизнью этой русской царицы, не принимали во внимание ее темперамент, а сразу, без разбора давай оскорблять ее, аж буквы от их писанин краснеть начали. Какими только эпитетами ее не обзывали — и «развратницей первой руки», и «солдатской подстилкой», и… нет, не можем мы повторять ошибки некоторых нервных историков, с психологией женской личности незнакомых. А то они бы знали, что существуют так называемые нимфоманки, для которых половое удовольствие — лучше всех благ на свете, и ничего они со своей натурой поделать не могут. А магометанские навыки мусульманских мужиков — у них от природы-матушки. С одним постоянным партнером они не очень-то счастливы.

Припадками невыносимой чувственности страдала французская королева Гортензия. Сейчас, конечно, наши сексопатологи, на Фрейде и Юнге воспитанные, нашли бы определение этому не поддающемуся обузданию взрыву дикого сладострастия и, вероятно, уже приличное латинское название ему подыскали бы. Раньше, по-крестьянски, это называлось просто: бешенство матки. К королеве Гортензии припадки приходили внезапно. Едет она, скажем, в карете с придворными дамами и службой на загородный пикник и вдруг где-то в районе Булонского леса почувствует невыносимое желание. Сама она называла такое свое состояние «уколами любви». И вот, изнемогая от уколов любви, она приказывает ехать карете вперед и ждать ее где-то за углом, а сама удаляется в ближайший лесок в поисках дровосека (вечно они там деревья рубили). Ну, и увидела, конечно: молодой мужик рубит дерево. Не говоря ни слова, королева приближается к молодцу и знаками приказывает ему удалиться с ней в близлежащие кусты. Но он, наслышанный о колдуньях, которые в лесу соблазняют молодых мужчин, кинулся наутек. Не тут-то было. Королева, подстрекаемая «любовными уколами», нагоняет его, с неимоверной силой хватает, тащит в кусты и там, лихорадочно дрожа, начинает одной рукой развязывать свои тесемки, другой освобождать из плена естество дровосека. Но он, вместо того чтобы обрадоваться такой оказии, вдруг дико завопил, вырвался из рук королевы и пустился что есть духу наутек — рассказывать своим товарищам о страшной колдунье лесной. Те, услышав версию о колдунье, отложили свои топоры в сторону и быстрым шагом направились к месту происшествия. Там в диких конвульсиях и наполовину спущенных панталонах вилась на земле королева. Увидев мужиков, она, снедаемая любовным жаром, с безумными очами и в кровь искусанными губами, радостно вскрикнула и бросилась им навстречу. Шестеро мужиков, чинно уставившись в ряд, терпеливо дожидались своей очереди, держа орудие производства наготове. Комиссар де Маршал, испуганный долгим отсутствием королевы, кинулся на ее поиски и увидел картину, от которой у него, как говорится, «дыханье сперло». Но с этого момента его ситуация при дворе стала до того невыносимой, что он вынужден был подать в отставку и уехать в Вену.

А Юлия, дочь известного Октавиана Августа, который в свое время Клеопатру и ее мужа Марка Антония до самоубийств довел! Ведь она, эта бедная Юлия, из-за своей нимфомании такие дикие муки терпела, пытаясь избавиться от этого, даже истолченными шпанскими мушками питалась, как иные дамы шоколадом. Каталась по земле, одежду на себе рвала, как кликушка какая русская, а потом, как помешанная, с затуманенным взором по римскому дворцу блуждала, выискивая для себя сексуальных партнеров. Ну, поскольку все придворные патриции уже были ею «испробованы» (а ее натура требовала разнообразия), то она не брезговала слугами и возчиками, и даже пленными немцами и рабами не гнушалась. Попадется ей, скажем, в дворцовых лабиринтах какой смазливенький юнец, она стилет ему к груди приставит и зловеще зашипит: «Кошелек или жизнь?» Ой, пардон, дорогой читатель: «Ложись или я сейчас начну с себя одежды срывать и закричу, что ты меня хотел изнасиловать». Ну что бедному делать оставалось? Для спасения своей головы ложился покорно. И так разохотилась наша Юлия до любовных утех, что даже начала открыто на римскую площадь выходить и там под каким фонтанчиком с античным божком спокойно раскладывалась. Конечно, об этих порочных ее четырехлетних практиках знал весь Рим, кроме отца Юлии, Августа. А когда ее практики совсем уж бесстыдный характер начали принимать, пришли двое сыновей (она с ними тоже в свое время спала, благо в Риме это не особенно возбранялось) к деду Августу (она его тоже соблазнила) и твердо сказали: «Дедушка, наша мать порочит Римскую империю». Август за голову схватился в ужасе, Юлию немедленно выслал на такой далекий и малюсенький островок, что даже обезьян там для ее компании или еще для чего не водилось.

Оправдание королеве Гортензии в ее невыносимой половой чувственности мы можем легко найти, достаточно только в мир животных слегка окунуться. Что, они от любовной горячки не страдают? Вот модлишка, совсем примитивное насекомое, а поедает своего самца во время копуляции со страстностью высшего существа. Вот какая-то ничтожненькая улитка день и ночь беспрерывно занята половым актом, пока не сдохнет от истощения. А какой-то ученый доказал всю силу полового исступления, вырезав у жабы во время совокупления бедро. Бедняжка, хоть сильно физически страдала, любимое занятие не прервала. И такое вот неистовое чувствование у низших животных! А что скажете о высших? Время течки животных — ведь это сплошное бешенство. Посмотрите, как наливаются кровью глаза быка при виде коровы, а когда ему вместо живой буренушки аптекарский пузырек на осеменение подставляют, он и вовсе неуправляемым становится. Да и покорные коровы, дотоле на быка свое милостивое внимание мало обращающие, во время течки становятся норовистыми испанскими быками, готовыми смять любого тореадора. У нас на даче чахлая и единственная на всю деревню коровенка Манька, покорно подставляющая свой зад всем желающим дачникам, спешащим к ней с лопатками и совками за ценным навозным сырьем, во время течки становилась такой фурией, что даже хозяйка боялась к ней подступиться. У самки павиана во время такого периода опухают половые органы, а зад становится огненно-красным, и вообще всем своим видом изнемогающая самка как бы говорит человеческим языком: «О, берите меня! Как я готова! Как же я готова!»