Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Помимо этой романтической стороны «погружения в науку», наложившей сильный отпечаток на формирование поколения молодых русских ученых, в России были поняты и вполне рациональные преимущества новой внутренней организации Берлинского университета, которые постепенно распространялись и на другие университеты Германии. К этим преимуществам, прежде всего, относились новые университетские свободы — преподавания и обучения. В первой главе рассказывалось, что такое толкование традиционных «академических свобод» возникло только на рубеже XVIII–XIX вв. и, тонко отрефлектированное Гумбольдтом, который рассуждал о недопустимости вмешательства государства в научную жизнь и о необходимости трактовать студента как самостоятельную, «свободную от всякого принуждения» личность, смогло в наиболее полной мере раскрыться именно после основания Берлинского университета. Спустя двадцать лет после гумбольдтовских реформ достигнутый результат был высоко оценен наблюдателем из России, который писал, что именно «свобода преподавания и слушания учения» являются главными чертами немецких университетов, которые «почитаются ныне лучшими в Европе»[508]. Говоря о других их преимуществах, автор статьи подчеркивал изобилие университетских преподавателей, причем «каждый профессор или доцент избирает такую науку или часть науки своего факультета, какую заблагорассудит». Так, на юридическом факультете в семестр объявляется от 20 до 50 курсов, а каждый профессор читает от 10 до 20 часов лекций в неделю. Посетивший Берлинский университет в 1835 г. М. П. Погодин отметил, что «одну и ту же науку читают пять, шесть человек, смотря по тому, кто какую ее часть обработал»[509]. При таком обилии лекций у каждого преподавателя возникало желание привлечь к себе как можно больше слушателей, чему служили и финансовые основания, поскольку каждый дополнительный слушатель увеличивал оплату профессорских лекций за счет внесения т. н. Honoraria (гонорарной платы), составлявшей, по сведениям автора заметки в «Журнале министерства народного просвещения», 1–2 луидора с каждого слушателя в семестр, причем размер платы определялся и важностью читаемого курса с точки зрения общей программы факультета.

Чтобы вступить в число профессоров университета, ученому необходимо было отличиться «славой преподавания или издания книг», а еще одной характерной чертой являлось то, что не только ученые стремились найти себе место в университете, но и наоборот, сами немецкие университеты боролись между собой за приглашение лучших профессоров. Для того же, чтобы стать приват-доцентом, выдвигалось только одно обязательное условие — степень доктора[510], при наличии которой любой молодой преподаватель, представив на суд пробную лекцию, мог быть одобрен факультетом для дальнейшего чтения своего курса[511]. Обращало на себя внимание и то, что профессора и приват-доценты не разделялись по отдельным кафедрам, но принадлежали ко всему факультету в целом, что делало более гибкой научную программу преподавания.

Итак, как русскими студентами, так и заинтересованными наблюдателями из России Берлинский университет уже в 1830-е гг. рассматривался эталонным образцом нового европейского высшего образования. И, хотя большинство из высказанных выше положительных черт относились в это время еще, по сути, лишь к самому Берлинскому университету, но постепенно они осознавались не только как исключительные достоинства одного университета, но и как неоспоримые преимущества новой немецкой университетской системы.

Чтобы лучше понять значимость наступившей новой эпохи русского студенчества в Германии и роль в ней Берлинского университета, обратимся теперь вновь к статистике.[512]

Как видно из таблицы 1, в матрикулах Берлинского университета за 1810–1849 гг. 211 раз встречаются имена русских студентов (в том числе восемь человек записались в них дважды, т. е. вернулись к обучению в Берлине после посещения других учебных заведений). Этот показатель у Берлинского университета превышает почти в два раза аналогичные суммарные показатели, сосчитанные для наиболее посещаемых русскими студентами немецких университетов за весь XVIII и начало XIX в. (см. Введение, табл. 3а). Если ограничиться отрезком времени в четверть века, когда частота поступлений русских студентов в конкретный университет была наибольшей, то, например, Лейденский университет в пору расцвета поездок туда из России (1760–1784) посетил 71 студент, в Гёттингенском университете в 1765–1789 гг. учились 69 студентов, за те же годы в Страсбургском университете — 70 студентов. В Берлинском же университете наиболее посещавшееся двадцатипятилетие падает на 1825–1849 гг., и в это время сюда поступили 176 студентов из России. Таким образом, интенсивность студенческих поездок в период расцвета контактов с Берлином в два с половиной раза выше, чем для университетских связей России с ведущими немецкими университетами в XVIII в.

Это подтверждается и на более детальном уровне. Как видно из таблицы 1, с начала 1830-х и до середины 1840-х гг. в Берлинский университет поступали 45–50 человек в пятилетие (максимумы — по 15 человек в год — соответствуют 1833 и 1842 гг.). Такого наплыва студентов из России не имел ни один из немецких университетов даже в «золотую пору» второй половины XVIII в. (ср. табл. в главе 4), да и, вообще, они сравнимы с суммарными показателями середины XVIII — начала XIX вв. для общего числа студенческих поездок за пятилетие по всем университетам Германии. Иными словами, количество русских студентов в одном лишь Берлинском университете рассматриваемого периода сопоставимо с их полным потоком в предшествующую эпоху, распределявшимся между нескольким известными и конкурировавшими между собой университетами (Лейпциг, Лейден, Страсбург, Гёттинген).

Следующая таблица призвана продемонстрировать роль Берлинского университета в общей картине посещений русскими студентами немецких университетов в эпоху после наполеоновских войн и показать, как изменяются места, которые в этой картине занимали некоторые другие университеты. Хронологически эта таблица разделена на два этапа: 1815–1825 и 1826–1849 гг. с тем, чтобы сравнить университетские предпочтения в завершающий период царствования Александра I и в царствование Николая I. Уже в конце 1810-х гг. здесь прочно обозначилось лидерство Берлинского университета. В николаевское же время оно стало подавляющим, превосходя любой другой университет по числу русских студентов более чем в десять (!) раз. Из таблицы 2 следует, что в 1826–1849 гг. свыше трех четвертей от общего числа молодых людей из России, поступавших в немецкие университеты, становились берлинскими студентами.

Что касается прочих университетов, то во второй половине александровского царствования, несмотря на действовавший запрет, заметным оказалось число русских студентов в Иенском университете, хотя, как показывают прямые подсчеты по матрикулам, почти все они (15 из 18) носили немецкие фамилии и представляли, таким образом, семьи российских немцев. В этом можно увидеть прямой отголосок знаменитого общенационального «вартбургского праздника», отразившего значительно возросший престиж Иены в среде немецкого студенчества, поскольку и максимум поездок туда немцев из России падает как раз на годы активизации в Иене студенческого движения (1815–1822). Впрочем, студенты с немецкими фамилиями, преимущественно из Петербурга, доминировали в этот период и в Берлинском университете (30 из 35), и в стоявшем на втором месте по посещаемости Гёттингенском университете (12 из 19). Совсем не встречаются в 1815–1825 гг. русские фамилии среди студентов, поступивших в университеты Гейдельберга и Галле. Эти данные свидетельствуют о том, что политика запретов на поездки в иностранные университеты, которую вело Министерство духовных дел и народного просвещения, гораздо сильнее повлияла на поездки собственно русских студентов, чем российских немцев, которые продолжали даже в разгар реакции уезжать на учебу в Германию (например, в 1822 г. — 15 человек). Собственно же русских студентов в этот период было мало, прежде всего, потому, что почти полностью прекратились поездки, финансируемые государством, которые всегда давали немалый вклад в формирование русского студенчества за границей.

С началом царствования Николая I университетские предпочтения в России несколько изменились. Среди университетов, связи с которыми можно было теперь назвать значимыми, впервые появились Гейдельбергский и Мюнхенский. Стабильной оставалась посещаемость русскими студентами университетов Лейпцига и Галле. Тем не менее, даже контакты с этими четырьмя университетами носили эпизодический характер, и ни в одном из них не образовывалось заметной корпорации русских студентов, как это было в те же годы в Берлине. Обращает на себя внимание и резкая утрата в России в эти годы интереса к Гёттингенскому университету (причем из 8 человек, обучавшихся там в 1826–1849 гг., только один носил русскую фамилию), и практически полное исчезновение русских студентов в Иене.