Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Знаменитого историка, профессора Берлинского университета с 1825 г. Леопольда фон Ранке (1795–1886) часто называли «отцом исторической науки», поскольку именно он в работе «Zur Kritik neuerer Geschichtsschreiber» («К критике новейших сочинителей истории», 1824) представил методику критики источников как основу получения исторического знания. Исходя из принципов единства научной методологии, Ранке, филолог-классик по образованию, впервые начал широко применять к историческим источникам выработанные филологами способы критического анализа текста. К заслугам Ранке также относится проведение первых семинаров по истории — новой формы занятий, наглядно реализовывавшей принцип единства преподавания и исследования, поскольку на этих занятиях студенты вместе с профессором погружались в работу над «очищением» источника (как правило, средневековой хроники) от последующих наслоений и искажений, выявлением события «таким, как оно было на самом деле». Подобные семинары стали базой для обучения профессиональных историков во всем мире, а многие книги Ранке длительное время служили образцами написания исторических трудов. Методичность и систематичность Ранке в то же время не заслоняла от него «Идеала»: он искал и выявлял в истории проявления всеобщих «духовных сил», концентрируясь на истории великих людей и идей. Оставаясь, по преимуществу, медиевистом, Ранке, тем не менее, внес значительный вклад в изучение процессов, приведших к возникновению современной ему Европы[498].

Основателем первых семинарских занятий по филологии в Берлинском университете был известный ученый Фридрих Вольф (который, впрочем, перенял эту форму у своего учителя, профессора классической филологии в Гёттингене X. Г. Гейне), а младший товарищ и ученик Вольфа профессор Август Бёк (1785–1867) прославился изданием фундаментальных трудов по классической филологии, Corpus Inscriptionum Graecarum. Этого ученого по праву считали создателем современной греческой эпиграфики. Кроме того, Бёк впервые обратился к изучению государственного хозяйства и бюджета Афин, разрабатывал вопрос о том, как античная цивилизация представляла и измеряла наблюдаемый мир, оставил ценные труды по философии Платона. Итогом жизни Бёка (а пробыл он на кафедре Берлинского университета 56 лет без единого перерыва!) явилась его «Энциклопедия и методология филологической науки», которая оказала огромное воздействие на развитие классической филологии и изучение античности, а многие ее положения актуальны до сегодняшнего дня [499]. По словам слушавшего лекции Бёка в начале 1830-х гг. В. С. Печерина, ученый читал энциклопедию и методологию филологических наук как «философскую дисциплину, не имеющую ничего общего с той жалкой филологией, которая занимается буквами, точками и запятыми древних авторов» [500].

В области философии помимо Гегеля и приступившего здесь с 1841 г. к чтению лекций Шеллинга Берлинский университет прославился именем Генрика Штеффенса (Стеффенса), уроженца Норвегии, одного из ярких представителей немецкого неогуманизма. Философски обоснованные положения Штеффенса о соотношении свободы личности, преподавания и науки, с одной стороны, и задач государства, с другой, в деле развития высшего образования, выраженные им в курсе лекций «Об идее университета» (1809), легли в основу организации Берлинского университета (см. главу 1). Большое впечатление философские курсы Штеффенса (этика, антропология и др.) производили на русских слушателей. Один из них в 1844 г. передал свои ощущения так: «Его речь имеет что-то, выходящее за границы школы, что-то живое, существенно важное, неразгаданное… неуместимое в формулах и потому действующее на ум так же точно, как всякое увлекательное явление природы или искусства». Штеффенс «сам живет высокою жизнию, которою жили Гёте и Шиллер, Фихте и Шеллинг, которая из университетов разошлась по целой Германии и освободила ее»[501].

Богословский факультет, который был открыт в Берлине, следуя традиционному четырехчастному делению немецкого университета, на протяжении четверти века, с 1810 по 1834 гг., возглавлял Фридрих Шлейермахер (1768–1834), единодушно признаваемый самым влиятельным протестантским теологом в период от завершения эпохи Реформации до начала XX века. Многие богословские проблемы он решал, исходя из представлений о единстве богопознания, разнообразными путями открываемого человеческому чувству и разуму. Круг работ Шлейермахера, впрочем, далеко выходил за пределы теологии. Немалое из написанного им касалось вопросов общественной жизни, образования, экономики, культуры, и во всех этих сферах он выступал последовательным проводником идей человеческого достоинства и либерализма. Именно Шлейермахера вместе с Гумбольдтом современные историки признают одним из подлинных основателей Берлинского университета[502].

На медицинском факультете в Берлине господствовала новая школа во главе с терапевтом К. В. Гуфеландом и физиологом И. Мюллером, сочетавшими теоретические исследования, преподавание с активной практической деятельностью в университетских клиниках. Учившийся у последнего из них в 1830-х гг. выдающийся русский хирург Н. И. Пирогов полагал, что Иоганн Мюллер «дал новое, или по крайней мере забытое после Галлера направление физиологии. Микроскопические исследования, история развития, точный физический эксперимент и химический анализ кладутся Мюллером в основы германской физиологии»[503].

Наконец, в области естественных наук Берлинский университет второй четверти XIX века обладал такими крупными фигурами, как выдающийся математик П. Г. Л. Дирихле (1805–1859), создатель математической школы, автор фундаментальных работ в области теории чисел и сходимости рядов, который взошел на профессорскую кафедру в Берлине в 1831 г.; химик Э. Мичерлих (1794–1863), первооткрыватель закона изоморфизма кристаллической структуры вещества в химии; географ К. Риттер (1779–1859), профессор с 1820 г., который считается основателем современной географии, отделившим ее предмет от других наук и показавшим необходимость специального изучения среды обитания человечества (большую часть жизни Риттер отдал подготовке своего 19-томного фундаментального труда «Наука о Земле»); физик П. Эрманн и др. О преподавании Эрманна, например, один из его русских слушателей писал: «Я видел перед собою не просто профессора, изучающего из книг свой предмет, но человека, делящегося оным и изъясняющего с живостью и ясностью таинства природы»[504].

В сохранившихся отзывах студентов из России, несмотря на официальный характер большинства документов, неудержимо прорывается чувство восторга, восхищения, которое испытывали учащиеся Берлинского университета от ощущения соучастия в рождении и становлении новой науки. Один из самых незаурядных русских студентов этой поры В. С. Печерин, словно цитируя слова В. фон Гумбольдта писал, что преподавание в Берлине «основано на идеях и насквозь проникнуто идеями» [505]. Продолжая мысль Гумбольдта, можно сказать, что за этими «идеями» приезжали в Берлин представители не только немецкой, но и других наций, которые находили в своем характере стремление к истине через науку, а это, прежде всего, относилось к России. Новая немецкая университетская наука давала русским студентам ощущение наконец обретенного источника истины, откуда нужно черпать ту живую воду, благодаря которой взойдут и будущие плоды российской науки. «С этих старых кафедр, — восклицал В. С. Печерин, описывая университетские лекции в Берлине, — нисходят слова жизни, которые глубоко западают в душу и хранятся в ней, как драгоценные перлы на дне моря, пока буря не вызовет их наружу… В этих мрачных залах сияет солнце познания; цветы человеческого духа развиваются в разнообразнейших формах; под одною кровлею здесь мирно живут самые противоположные мнения»[506]. Те, кому довелось слышать это новое поколение русских ученых вскоре после их возвращения из Германии, вспоминали: «В каком-то поэтическом упоении знанием и мыслью возвращались молодые люди в отечество и сообщали слушателям воодушевлявшие их идеалы, указывая на высшие цели для деятельности» [507]. Дух единодушия между профессорами и студентами, «любовь ко всему истинному и прекрасному», неукоснительное следование научному методу как верному проводнику к истине — вот те положительные качества, которые, будучи вынесенными из Берлинского университета, быстро усваивались и входили в плоть и дух российских университетов 1830—1840-х-гг.

Помимо этой романтической стороны «погружения в науку», наложившей сильный отпечаток на формирование поколения молодых русских ученых, в России были поняты и вполне рациональные преимущества новой внутренней организации Берлинского университета, которые постепенно распространялись и на другие университеты Германии. К этим преимуществам, прежде всего, относились новые университетские свободы — преподавания и обучения. В первой главе рассказывалось, что такое толкование традиционных «академических свобод» возникло только на рубеже XVIII–XIX вв. и, тонко отрефлектированное Гумбольдтом, который рассуждал о недопустимости вмешательства государства в научную жизнь и о необходимости трактовать студента как самостоятельную, «свободную от всякого принуждения» личность, смогло в наиболее полной мере раскрыться именно после основания Берлинского университета. Спустя двадцать лет после гумбольдтовских реформ достигнутый результат был высоко оценен наблюдателем из России, который писал, что именно «свобода преподавания и слушания учения» являются главными чертами немецких университетов, которые «почитаются ныне лучшими в Европе»[508]. Говоря о других их преимуществах, автор статьи подчеркивал изобилие университетских преподавателей, причем «каждый профессор или доцент избирает такую науку или часть науки своего факультета, какую заблагорассудит». Так, на юридическом факультете в семестр объявляется от 20 до 50 курсов, а каждый профессор читает от 10 до 20 часов лекций в неделю. Посетивший Берлинский университет в 1835 г. М. П. Погодин отметил, что «одну и ту же науку читают пять, шесть человек, смотря по тому, кто какую ее часть обработал»[509]. При таком обилии лекций у каждого преподавателя возникало желание привлечь к себе как можно больше слушателей, чему служили и финансовые основания, поскольку каждый дополнительный слушатель увеличивал оплату профессорских лекций за счет внесения т. н. Honoraria (гонорарной платы), составлявшей, по сведениям автора заметки в «Журнале министерства народного просвещения», 1–2 луидора с каждого слушателя в семестр, причем размер платы определялся и важностью читаемого курса с точки зрения общей программы факультета.